Цунами - Страница 12
Наградой ему, когда он закончил, были аплодисменты, которые в советские времена, помнилось Раду, назывались бурными. И еще все вокруг кричали: «Вау!»
– Вау! Вау! Вау! – кричала, отбивая себе ладоши, соседка Рада.
– Вау-вау! – снова пролаял Рад. – По-моему, это настоящая графомания. Не говоря о том, что наганов и колы во времена Пушкина еще не было.
– Ой, вы не понимаете! – продолжая отбивать себе ладоши, с огорчением повернулась к нему лицом прелестница. Оно у нее горело счастливым возбуждением. – Это такое современное направление – абсурдизм. Ирония в квадрате. На грани самопародии.
– По-моему, так за гранью, – сказал Рад. – Дереж это обэриутов, и ничего больше. Только бездарный.
– Кого же это из них? – провокационно спросила прелестница. В голосе ее прозвучала обида. Словно Рад покусился на что-то святое для нее.
– Олейникова, кого еще. Хотя, когда Хармс с Введенским писали стихами, у них получалось похоже.
Во взгляде, каким прелестница смотрела на него теперь, была недоуменная подозрительность.
– Откуда вы знаете про обэриутов? Вы же говорите, вы математик.
– Если я математик, я не должен знать обэриутов?
– Нет, ну так обычно бывает, – сказала прелестница, поглаживая себя по крылу носа. – Вот Серж, я уверена, и понятия не имеет об обэриутах.
– Не поручусь за него – имеет или не имеет. – Раду показалось, что эта ее манера трогать нос начинает его уже и раздражать. – А я рос в семье научных работников. Раз в полгода – поход в Третьяковку, раз в полгода – в Пушкинский. И раз в год – непременно в Консерваторию или зал Чайковского.
– Боже, как вас мучили! – воскликнула прелестница.
– Во всяком случае, таких «Александр Сергеичей» я могу сочинять не хуже.
– В самом деле? А вы попробуйте, – с коварством произнесла прелестница.
Отступать не хотелось.
– Прямо сейчас? – попытался Рад все же избежать исполнения своего обещания.
– А что же, – сказала прелестница. – Конечно. Рад сделал глоток мартини, отодвинул бокал и закрыл глаза. Ну, не подкачай, пришпорил он себя. Через полминуты он открыл глаза.
– Пожалуйста. Слушайте:
– Все? – вопросила прелестница, поглаживая нос, когда он остановился.
– Все!
– Ну, во-первых, всего одна строфа. Согласитесь, немного.
– А за какое время? – перебил ее Рад.
– И тем не менее. Во-вторых, вы использовали готовую форму. Пошли путем, который протоптан. Заменили «хулиган» на «либерал» – и все.
– Так я же сказал «таких „Александр Сергеичей“»! Сомнения, что подвергнется критике, у Рада не было, но он все же не ожидал, что реакция будет столь воинственно отрицательной. Словно он своим четырехстишием не просто покусился на что-то святое, а втоптал это святое в грязь.
– И вообще: при чем здесь «либерал» и «сушки»? – прелестница даже передернула плечами.
– Да при том же, при чем «наган» и «кока-кола». А смыслу, пожалуй, что больше: потому и либерал, что сам ел, а других не заставлял.
– Ни к селу ни к городу они, ваши сушки. – Прелестница так и подчеркнула голосом свое нежелание длить эту тему дальше. – Пропустила все из-за вас! – разворачиваясь на стуле в сторону наследника обэриутов, упрекнула она Рада – но уже без резкости и вмиг загораясь прежним счастливым возбуждением.
Наследник обэриутов, пока они обменивались мнением о его стихотворении, успел прочитать еще одно, встреченное с тем же восторгом, и теперь читал новое.
Рад крутанулся на стуле, слез с него, взял свой мартини и бесцельно двинулся по периметру гостиной, уходя от бара. Она была дура дурой, эта прелестница с выставленной наружу, такой соблазнительной грудью и очаровательной круглой задницей. Ее серьезность во взгляде, свидетельствующая о несомненном уме, была какой-то другой, не понятной ему серьезностью, ее ум был умом, совершенно неведомым ему. Она была глупа как пробка.
Его бывший сокурсник, Сергей в прошлой жизни, а ныне, стараниями Полины и ее окружения, Серж, возник возле Рада с улыбкой, напоминающей улыбку леонардодавинчевской Джоконды.
– Не скучаем?
Ну уж извини за этого наследника обэриутов, но я ни при чем, зачем-то Полине он нужен, говорила эта его леонардодавинчевская улыбка. Кстати, нечто напоминающее мужеподобную Мону Лизу, в лице его было.
– Я, знаешь, тоже тут сочинил стихотворение, – сказал Рад. – Послушай.
Он наклонился к уху хозяина дома и прочитал ему свое творение.
Его бывший сокурсник, начавший слушать с вежливым вниманием, когда Рад дочитал, запрыскал смехом и, сдерживаясь, чтоб не расхохотаться в голос, обнял Рада за плечи и ткнулся лбом ему в ключицу.
– Отлично! Отлично! – повторял он, давясь этим беззвучным смехом и катаясь лбом по плечу Рада. – Сам ел сушки, но других не заставлял? Отлично!
– А красавице вон не понравилось, – кивнул Рад на свою недавнюю соседку по барной стойке, когда бывший сокурсник перестал смеяться и оставил его плечи в покое.
– Джени-то? – проговорил, взглядывая в сторону бара, бывший сокурсник.
– Почему Джени? – не понял Рад. Галеристка явно была русская.
– Ну Женька она, Евгения, Женя, – сказал бывший сокурсник. – Значит, Джени. Как у тебя с ней? Я обратил внимание, она к тебе явно неровно дышит.
– Да нет, – сказал Рад, снова делая глоток из своего бокала. – Я уж мартини обойдусь. Ей джеймс бонды нравятся. Лоуренсы аравийские. В крайнем случае, штабс-капитаны рыбниковы. Говорила, есть у нее какой-то знакомый шпион.
– А, это она, наверно, о таком Цеховце говорила. – Хозяин дома взял у Рада из руки его бокал, понюхал и вернул Раду. – Какой моветон. Порядочные люди должны пить джин. Если не в чистом виде, то с соком. С тоником, наконец.
Он манипулировал бокалом, произносил хвалебное слово джину, а Рад пытался вспомнить, откуда ему известна эта фамилия, Цеховец. С кем связана. Редкая все же фамилия. Кого-то он знал с этой фамилией.
Потом в его сознании всплыла квартира на Столешниковом, Beefeater в рюмках, кубинские сигары и лицо с носом, который заканчивался круглым набалдашником – словно у клоуна.
– Это не Дрон его зовут, этого Цеховца? – спросил он. – Андроник Цеховец. Нет?
– Понятия не имею, – отозвался бывший сокурсник. – Я его никогда не видел. Не знаком с ним. Только с его отцом знаком. Не слишком близко, к сожалению. А хорошо было бы близко. Большой человек. Не олигарх, но… но уж, говоря по-американски, тейкун. Весьма даже крупный тейкун. – Он назвал компанию, во главе которой стоял отец этого незнакомого ему Цеховца. – Слышал о такой?
Еще бы Рад не слышал. При наличии в стране газет, радио и телевидения трудно было бы не услышать об этой компании. А наверное, если бы их и не было, слух о ней докатился бы до него в виде молвы.
– У того Цеховца, о котором я говорю, – сказал он, – в советские времена отец был замминистра.
Хозяин дома вспоминающе сощурил глаз.
– Точно! – ткнул он Рада в грудь пальцем. – Был замминистра. – Глаза у него заблестели. Знакомством с сыном тейкуна рейтинг Рада в его глазах резко поднялся. – Ну так это, может быть, решение твоих проблем? У Цеховца-старшего какие силовые структуры, представляешь? Такая крыша – против нее все прочие сявки.
Отказавши Раду в помощи делом, он готов был оказать ее в полной мере советом.
– А откуда всем известно, – спросил Рад, – что Дрон – Джеймс Бонд?
– Ну, это Джени говорит, – бывший сокурсник Рада пожал плечами. – Знает, наверное. А там… – он махнул рукой в сторону – жест, означающий существование неких чужих стран, объект внимания российской разведки, – там об этом не имеют, надо думать, понятия.
– Так он где же, там? – выделив голосом кодовое слово, поинтересовался Рад.
– Понятия не имею, – снова отбился бывший сокурсник. – Это все Джени, все вопросы к ней. Ко мне, если нужно, с вопросами о его папаше. Тут я столько знаю!