Come back или Вы всегда будете женщиной - Страница 7

Из неё меня выводит высокий черноволосый мужчина – Олег, в прошлом мой земляк и даже сокурсник мужа по институту, что выясняется в первые же минуты разговора. Меня радует его русская речь после мучений у стойки таможни. На парковке я знакомлюсь с Мариной – его женой и «принимающей стороной», сажусь в нежно– кремовое авто (никогда не разбиралась в марках) и дивлюсь белоснежным и чистым коврикам в салоне. Мой черный, типично-российский «прикид» отличается от светлых одежд моих оживленных спутников.

Всё здесь по-другому. Даже не смотря на ночную темень, это уже видно. По прихотливо изгибающимся проездам Марина выезжает с территории аэровокзала, и машина стрелой мчится по автобану.

Вскоре за стеклом авто начинают мелькать аккуратные домики, машина подъезжает к освещенному входу в отель, мои спутники в считанные минуты проводят процедуру заселения, обеспечивают мне интернет, выдают распечатку из ГУГЛА схемы прохода от отеля до клиники, говорят, во сколько меня в холле клиники будет ждать переводчик. Я отдаю условленные 500 евро за организацию термина и 50 за доставку в отель.

Так начинается моя жизнь в немецком городе Эссене.

Когда на следующее утро, хорошенько выспавшись (разница во времени три часа), я просыпаюсь в уютном номере и отправляюсь на завтрак, жизнь не кажется мне такой невозможно-ужасной, как в последние дни. Я хорошо себя чувствую, вкусно завтракаю, выпиваю чашечку крепкого кофе и принаряжаюсь для первой встречи с доктором. Смешно, но я испытываю желание продемонстрировать немецкому доктору, что русские женщины недаром славятся своей красотой в мире. Глупо, конечно, идти к онкологу, чувствуя себя представительницей русских женщин, а не пациенткой, но пусть лучше в голове будут глупости, нежели отчаянье.

Я впервые предоставлена себе за границей: нет ваучеров, экскурсоводов, толп туристов вокруг. Тихий безлюдный район, похожие друг на друга домики. Иду по пустынному тротуару, вдоль которого высятся платаны.

Клиника оказывается в пяти минутах ходьбы от отеля, и, свернув в первый проулок, я вижу её такой, как на снимке с сайта клиники. Невысокое, бледно-желтого цвета ничем не примечательное здание. Видимо, с этой точки и была произведена съемка. Стеклянные двери при моём приближении открываются, и вот мне уже навстречу идет улыбающаяся светловолосая неброско одетая женщина моих лет. Знакомимся, переводчицу зовут Ефгения, она русская, бывшая москвичка. Ефгения подвижная, крутит головой, скалит в улыбке зубы. Спешу по белоснежным коридорам за ней. Мы проходим вглубь клиники и, расположившись в уютном холле, начинаем заполнять анкету.

На подобные вопросы я отвечала и в России, и из ответов следовало, что я никаким образом не попадаю в группу риска. В моей семье не было раковых больных, если не считать дедушку, который заболел раком лёгких в 78 лет и через год умер. Но дед курил чуть ли не с пятнадцати лет по две пачки в день в течение всей своей долгой и удивительной жизни, закуривая, что называется, одну сигарету от другой. У меня родилось двое сыновей, каждого из которых я кормила грудным молоком больше, чем по году, я была «молочная» мама. И кормила именно правой грудью, в которой разрослась опухоль. Я не похудела, а, напротив, поправилась в последнее время. Питалась я исключительно правильно, давно уже и домашним запретив покупать продукты, изобиловавшие всевозможными Е. Не курила, алкоголя, правда, не чуралась, но это было только красное сухое вино время от времени и в небольших количествах. Занималась спортом, любила баню и никогда никому не завидовала.

И всё-таки я заболела. Почему??? Это слишком несправедливо. За что??? Что я сделала не так? Можно ли вылечиться? Множество вопросов без ответа.

Итак, анкета заполнена; мы ждём в очереди приглашения на консультацию к доктору. Многие ожидающие приёма пациенты листают журналы, разложенные на столиках холла; на столах минералка и одноразовые стаканчики. Я задаю Ефгении вопрос за вопросом, так как всё вокруг представляет для меня загадку, включая моё состояние. Вероятно, я, как переговорщик, не на высоте; осознаю, что не могу даже чётко сформулировать вопросы, на которые мне нужны ответы, ввиду своей полной некомпетентности. Как могу, пытаюсь искупить недостатки содержания своих вопросов максимально корректной и дружелюбной формой. Прилагаю максимум стараний, понимая важность комфортных отношений и свою зависимость от Евгении.

Собственно, умение налаживать отношения с малоизвестным контрагентом в короткие сроки – важная составляющей моей работы, это никогда не вызывало у меня затруднений. Но в ответ чувствую сопротивление и необъяснимое неудовольствие переводчицы. С плохо скрываемым раздражением воспитательницы детсада, обреченной сторожить бестолковых детей до конца смены, моя визави отвечает расплывчато, видно, что мои расспросы её злят. Расширять мои представления о клинике и болезни в её планы не входит, в то же время она с удовольствием рассказывает о скандальном разводе известных в Германии (и неизвестных мне) артистов, после чего, найдя в журнале статью с подробностями этого развода, углубляется в чтение. Время ожидания я, разумеется, оплачиваю. Даже погруженная в свои переживания, чувствую полную закрытость Ефгении, небрежно маскируемую неестественной весёлостью и панибратством, от которого веет невоспитанностью. Может быть, переводчица руководствуется какими-то неизвестными мне неписаными правилами поведения, принятыми в Германии, теряюсь в догадках я. Наш диалог по моим ощущениям походит на игру в четыре руки пианистов, упразднивших репетиции. Сыгранности не возникает, не смотря на мои односторонние попытки наладить взаимодействие. Я не могу ни почувствовать, ни понять Ефгению, ни найти с ней общий язык. Ещё раз добавлю, что она перед собой таких задач очевидно не ставит.

Прекратив расспросы, начинаю разглядывать сидящих вокруг улыбчивых немцев, безо всякого драматизма коротающих время в очереди этой онкоклиники. Наконец нас зовут в кабинет.

Небольшой светлый кабинет, располагающий всем необходимым оборудованием, чистота, молодая симпатичная приветливая медсестра.

Сразу вслед за нами стремительно входит доктор К. – очень красивый и очень молодой, с мальчишески открытым выражением лица. С такой внешностью он мог бы стать кинозвездой. Это первое впечатление. «До какого числа у Вас виза?», – интересуется доктор и выслушивает мой ответ через переводчика. Доктор внимательно расспрашивает меня, смотрит мои снимки и справки, отвечает на мои нелепые вопросы. А я сижу перед ним, сжавшись, с ужасом на лице, удерживая слезы. И первый мой вопрос (и больше меня ничего не интересует): сколько лет я могу прожить? И робко уточняю: могу – 10 лет? У меня маленький ребёнок, мне надо жить, добавляю я, как будто наличие ребенка умилостивит болезнь. И мне кажется счастьем, если доктор ответит «да». Я уже готова даже только на десять лет жизни, ведь к этому времени я успею вырастить моего Макара, а сейчас он маленький, слишком маленький, чтоб потерять меня.

Пока Ефгения переводит вопрос, доктор внимательно и участливо смотрит на меня, а я пытаюсь вложить в свой взгляд максимум мольбы, чтоб он больше обычного постарался, леча меня, ведь от него теперь зависит вся моя жизнь. Мне надо разжалобить его, стать не просто пациенткой, одной из многих, но выделиться, обратить на себя его внимание, мотивировать его на большие усилия. Попытки манипулировать…

Наконец он отвечает, и я слышу перевод: «Вы проживете десять лет, может быть…» Я холодею… Переводчик продолжает «или 30 -40 лет и переживёте меня». Я не могу не верить красавцу-доктору авторитетной клиники! Вся обстановка меня подталкивает к этому; это не неимеющие веса слова моего немедицинского окружения. И поэтому я начинаю вполне искренне смеяться (впервые! в этой новой жизни) и приглашаю доктора К. на своё 80летие.

Кстати, сейчас ему 42. Я увидела фото доктора на сайте клиники ещё дома, и мне он показался слишком молодым для того, чтоб успеть стать профессионалом, чуть ли не ровесником моего старшего сына. В жизни он выглядит так же, как на фото, лишь при ближайшем рассмотрении видны намечающиеся морщины. У нас, надо признать, редкие мужчины его лет выглядят так моложаво.