Цитадель твоего сердца (СИ) - Страница 35
Я не ответил, и он поцеловал меня в шею, щекоча губами короткие завитки волос у затылка.
- Ты молчишь, потому что все еще боишься меня. Что ж, пожалуй, это разумно... Я знаю, тебе понравилось, но ты не сознаешься в этом, может быть, даже себе самому. Неважно. Я посвятил тебя, и отныне ты мой. Твоя крепость пала, Оттавиано. Моя жертва стоила такой победы, да к тому же жертва была не так уж велика, гораздо меньше полученного мной наслаждения...
Он коснулся пальцами моей щеки.
- Не плачь. Для тебя это было неизбежно, скоро ты поймешь это.
Поцеловав в висок, он обнял меня, и я не противился.
В Рим мы въехали без особого шума - небольшой отряд, возглавляемый герцогом, не привлек к себе внимания толпы, разве что порой на улицах люди запоздало кланялись нам вслед, узнавая могущественного знаменосца Церкви и главнокомандующего папской гвардии. На меня и Асторе поглядывали с любопытством: раньше нас никогда не видели в свите Чезаре, но без сомнения признавали в нас людей благородных. Герцог приветствовал прохожих своей магнетической улыбкой, способной превращать его противников в друзей, и не останавливался, пока мы не въехали в ворота папской резиденции - великолепного дворца из темного камня, с большим внутренним двором и парком.
Бросив поводья подбежавшему слуге, он спешился и, велев нам следовать за собой, направился прямо во дворец по широкой мраморной лестнице. Неужели он намерен сразу заявиться к его святейшеству, с трепетом размышлял я. Ну а почему бы и нет, ведь он, в конце концов, сын папы... С другой стороны, разве высшие сановники церкви не связаны обетом безбрачия? Разумеется, родственники есть у любого священника, но никто из них в открытую не похваляется своими детьми. Племянники, возможно... Чезаре - племянник святейшего отца, как и его братья и сестры? Вздор. Раз уж папа сам признает его своим сыном... Подобные мысли повергли меня в столь богохульные рассуждения, что я вынужден был немного обуздать свою фантазию.
Тем временем мы проходили через бесчисленные коридоры и залы, украшенные с такой роскошью и вкусом, что у меня невольно замирало сердце. Фрески и скульптуры, позолота и ценное дерево, шелка и бархат, гобелены и фарфор, серебро и мрамор, - все это составляло фантастическое богатство, накопленное веками в папском дворце, и наш замок в Фаэнце казался мне теперь образцом нищеты. Асторе тоже смотрел во все глаза на окружавшее нас великолепие. Статный, гибкий, в темно-вишневом бархатном колете с выглядывающей в прорези рукавов белоснежной кружевной рубашке, - он был настоящим аристократом, рожденным блистать в этих интерьерах, дополняя их своей изысканной красотой. Герцог Валентино сам выбрал нам гардероб для нынешнего визита к папе; он любовался нами, когда мы предстали перед ним, и с удовлетворением заявил, что мы совершенны, как юные ангелы. Наверное, это относилось, прежде всего, к Асторе; уж себя-то я никак не мог сравнить с ангелом, хотя в зеленом бархате выглядел действительно неплохо.
В большой приемной было полно народу: епископы, секретари, кардинал в сопровождении двух служек, какие-то люди, по виду купцы, и пара молчаливых гвардейцев у дверей в папские покои.
- Адриано, я вернулся, - еще с порога окликнул Чезаре часового. - Доложи его святейшеству.
Гвардеец скрылся за дверью, а приемная наполнилась оживленным гулом голосов. Каждый стремился задать герцогу какой-нибудь вопрос, в особенности о подробностях взятия Фаэнцы и о договоре с Флоренцией. На нас смотрели с интересом, но Чезаре не торопился представлять нас широкой публике, так что, скорее всего, нас приняли за новых молодых фаворитов из свиты герцога Валентино.
Удовлетворить любопытство папских визитеров Чезаре не успел: дверь открылась, и гвардеец пригласил нас войти, объявив, что его святейшество готов принять нас немедленно.
Мы вошли следом за герцогом, почтительно следуя за его спиной.
В большой комнате на возвышении стояло кресло, похожее на трон, но папа, уже поднявшись с него, спешил навстречу сыну. В первый момент я удивился живости этого тучного старца, облаченного в роскошную парчовую ризу. Его темные глаза оживленно блестели; казалось, он искренне радовался возвращению Чезаре. Герцог преклонил колено и почтительно прижал к губам украшенную перстнями руку отца. Тот с улыбкой сказал что-то по-испански, поднял его и обнял, слегка похлопав по спине.
Он скользнул по нам заинтересованным взглядом, чуть задержавшись на Асторе, и так же по-испански задал Чезаре вопрос. Герцог улыбнулся.
- Отец мой, позвольте представить вам бывших правителей Фаэнцы и моих добрых друзей, Асторе и Джованни Эванжелисту Манфреди. Их беспримерная доблесть задержала меня в Романье дольше, чем я рассчитывал.
- Сезар, я поражен. - Папа говорил с едва уловимым акцентом, называя сына на испанский манер. Его улыбка была приятной и располагающей, но я не слишком доверял ему, памятуя о темных слухах, ходивших о нем и его семействе по всей Италии. - Если бы я знал с самого начала, что Фаэнцой правят такие юные мальчики, я велел бы тебе решить проблему иначе. Как жестоко было оставить их без дома!
Поспешно опустившись на колени, мы поцеловали руку святейшего отца и склонили головы, принимая благословение. Он ласково велел нам подняться.
- Тяжкое испытание, которому вы подверглись, глубоко печалит меня. Страдания, несомненно, способны очистить душу, но вам пришлось страдать слишком много. - Он помолчал, не сводя глаз с Асторе, затем обратился к своему сыну. - Ты правильно поступил, привезя молодых князей в Рим, Сезар. Я лично готов оказывать им покровительство и позабочусь, чтобы у них было все, что соответствует их положению.
- Не обременяйте себя лишними хлопотами, дорогой отец, - отозвался Чезаре. - Я сознаю свою вину перед герцогами Манфреди и намерен поселить их в своих покоях, до тех пор, пока они сами не выберут место своей новой резиденции.
Папа снова улыбнулся и развел руками, как мне показалось, с оттенком сожаления.
- Сомневаюсь, что им будет достаточно удобно в твоих покоях. Твой образ жизни...
Чезаре перебил его, резко сказав что-то по-испански, и его святейшество вздохнул.
- Хорошо, пусть так. - Он с задумчивым видом потер руки и заговорил о другом. - Я вызвал тебя, чтобы исполнить часть договора с французами. Его христианнейшее величество король Людовик ждет, когда ты присоединишься к его армии, чтобы идти в Неаполь...
Я смотрел на него, уже не вслушиваясь в разговор. Значит, Чезаре намерен поселить нас с братом у себя, как каких-нибудь постельных мальчиков! Неужели он вообразил, что я настолько нуждаюсь в нем, что готов позабыть о чести и согревать ему ложе, когда он соблаговолит почтить меня своим вниманием? Неужели он думает, что Асторе совсем потерял голову от любви к нему?
Судя по всему, папа не привык перечить своему неукротимому сыну, а возможно, и побаивался. Чезаре привез с собой игрушки, так пусть наиграется ими вдоволь... Мне хотелось упасть на колени перед его святейшеством и умолять о свободе. Может быть, он понял бы меня. Его лицо с крупным носом и чувственным ртом казалось умным и проницательным, а улыбка у него была поистине завораживающая. Старый спокойный человек, сознающий свою власть и милосердный к просителям...
- Что же до маркиза де Бриенна, - услышал я мягкий голос папы, - то ты знаешь, как поступить. Смотри только, чтобы никто ни о чем не догадался.
Они перешли на родной язык, но мне хватило и этих нескольких слов, чтобы понять: святейший отец - такое же чудовище, как и Чезаре, так что все мои просьбы к нему останутся без ответа.
По окончании аудиенции, попрощавшись с папой, мы пошли следом за Чезаре в ту часть дворца, где нам предстояло разместиться. Сейчас мне трудно оценить, были ли мы уже пленниками или оставались с герцогом по доброй воле. Наверное, последнее вернее; какая-то часть меня томилась неясным желанием, удовлетворить которое мог только он, и я ненавидел самого себя за позорную слабость.