Цилиндр ван Троффа - Страница 2

Я назвал автора «Бессмертным» и по причине невозможности установить его настоящее имя, которое не упоминается в записках. Быть может на основании архивных материалов с Луны появится возможность установить его личность, но для читателя записок, его имя не имеет никакого значения. Работая над переводом этого необычного документа на современный филиальский язык, я попытался воспроизвести личность и судьбу одного из членов несуществующей ветви человечества, судьбу, хоть и нетипичную, но представительную для целого поколения, которому суждено было уйти. Это образ сильной личности погрузившейся в два мира. Мир первый – сотканный из миллиардов собратьев внешний круг цивилизации, сетью опутавший своих создателей, второй – собственный внутренний мир человека… Нам неясны мотивы, заставившие Бессмертного записывать текущие события и вперемешку с воспоминаниями, регистрировать свое внутреннее состояние… Возможно, как упоминается вначале, он делает записи по привычке исследователя? Лишенные адресата они должны были служить исключительно автору. Возможно, перед лицом распада внешнего мира, он хотел сохранить и обогатить второй мир – мир эмоций, воспоминаний, переживаний, позволив им многократно повторяться в пустеющем мире, к которому он стремился в своем не совсем настоящем бессмертии…

Проснувшись я долго не мог понять, где я. Около затылка затаилась боль, сонные видения еще мешались с действительностью. Долгие секунды я разглядывал небольшую комнатку, залитую белым светом лампы, и пытался восстановить события предшествующие сну. Не двигая телом, осторожными поворотами шеи я направлял взгляд на каждую из четырех видимых плоскостей – одинаково матовые потолок и стены грязного белого цвета. Это не каюта корабля и не кабина ракеты. Понимание этого словно сняло с подсознания предохранитель, предотвращающий бессмысленное напряжение мышц при попытке пошевелиться, когда человек отдыхает крепко привязанный к креслу. В одно мгновение я уселся, а легкость, с которой удалось это сделать, помогла вспомнить остальное.

Итак, я снова здесь, вернулся. Ну, может еще не совсем, но почти…

Остальное – мелочи, главное – я действительно вернулся. Мы вернулись. К ощущению легкости во всем теле прибавилась слабость, ушло какое-то внутреннее напряжение, существование которого, по многолетней привычке, до этого момента не замечалось. Теперь стало ясно, насколько сильным оно было, завладев всем временем проведенным вдали от дома, безопасности и отдыха.

Я посмотрел на часы, они показывали восьмой день сентября, десять часов двадцать две минуты. Дата и время ни о чем не говорили. Привезенные извне, они не имели ничего общего с местным временем. Мое время было здесь чужим, хоть и вывезено отсюда. Пропущенное через мясорубку ускорений и гравитационных полей, оно сильно расходилось со спокойным и мерным временем Системы.

Было еще и третье время, самое настоящее, которое чувствовалось костями, мышцами, мозгом – биологическое, эффективно прожитое, измеряемое процессами протекающими в клетках тела. Этого времени я не мог определить с достаточной точностью, однако, теперь это не имело никакого значения, достаточно знать, что оно приближается к сорока годам. Это была лишь малая часть отрезка времени, которым измерялось наше Долгое Отсутствие. Ложе, на котором я сидел проснувшись и осмотревшись, было низким диванчиком, чуть приподнятым над уровнем пола. Тут же, рядом, стояла раскрытая дорожная сумка. Вытащенные в спешке вещи и всякие мелочи разбросаны вокруг по жесткому ковру. Вчера, наконец-то добравшись сюда, я слишком устал, чтобы нормально распаковать багаж, свалился в постель, даже не осмотрев выделенные мне апартаменты, и провалялся больше двенадцати часов.

Слабая головная боль не отпускала – легким не хватало кислорода. Хорошо знакомое чувство. Не раз мне случалось устанавливать ручку регулятора в положение «Е», когда давление воздуха в скафандре опускалось ниже нормы. При этом приходилось ограничивать себя в движениях, стараться не думать ни о чем важном и ждать. Так предписывала аварийная инструкция. Обстоятельства же чаще диктовали другое, даже при невозможности что-либо предпринять, нельзя успокоить мысли, лихорадочно мечущиеся в поисках выхода из положения. Так было на Второй, на Арионе, на Клео, тогда казалось, что конец близок. Просто физически ощущалось, как нехватка кислорода парализует мозг, превращает мышление в бессмысленное перетекание липкой жижи под черепом, делая самую простую проблему неразрешимой. Такое состояние Бен называет «дыханием пустым воздухом». Подходящее определение, система регенерации скафандра забирает из выдыхаемого воздуха двуокись углерода, добавляя ровно столько кислорода, сколько необходимо для удержания организма при жизни.

Кислорода в этом помещении маловато, хоть он и прекрасно очищен от всех запахов. Я снова забыл о слишком маленькой силе тяжести, даже меньшей чем та, к которой привык за последние несколько месяцев, и поднялся слишком энергично. Машинально подняв руку, я успел защитить голову от встречи с низким потолком, когда ноги оторвались от пола. Ванная комната, точнее тесная кабинка, примыкавшая к жилому помещению, давно не использовалась, из сетки душа потекла холодная ржавая вода, умыться удалось лишь через несколько минут. Я быстро оделся и закончил распаковывать сумку. Как и просили, я прихватил самое необходимое, в том числе и эту безделицу. Некоторое время я держал ее на ладони. Странно, но никто не подумал проверить наш багаж. Хотя, возможно, не так уж и странно. С их стороны невежливо поступить иначе. На всякий случай я завернул оружие в полотенце и поискал место, куда его спрятать. Решетку стока в душе удалось вытащить без труда, я сунул сверток в сточный канал и установил решетку на место.

Только закончив, я подумал: «зачем мне это?» Действительно, зачем?! Разве среди немногих событий после нашего прибытия, среди скупых слов, которыми мы обменялись, было что-то особенное, заставившее меня поступить именно так?

Я присел на край диванчика. Как это было? Заметил ли я вчера что-то необычное в облике, поведении и словах этих людей? Мы готовились ко всему, были настроены не удивляться, во всяком случае, не выдавать своего удивления. И все же ситуация была настолько ненормальной и необычной, что в наших глазах любое их поведение должно было выглядеть естественным и правильным, восприниматься как обычная процедура. Что мы о них знаем? Наверняка меньше, чем они о нас. Хотя… Действительно ли они много о нас знают? И должны ли знать?

В этом месте своих рассуждений я представил себе замешательство, которое бы вызвало в мое время известие о воскрешении отряда закованных в сталь вооруженных рыцарей, направляющихся к городу, где когда-то стоял их замок.

Как бы в такой ситуации повели себя мои современники? Отправили воинов прямо в исторический музей? Или по современным представлениям начали лихорадочно возводить средневековый город, чтобы достойно принять уважаемых предков, дабы они не испытывали неудобств в мире столь отличающемся от их собственного.

Интересно, забрали бы у них мечи и копья? А лошадей и доспехи?

Действительно! Что с «Гелиосом» оставшимся на стационарной орбите? Куда дели наши скафандры? Здесь их нет, они остались где-то в районе шлюза.

Разрешат ли нам вернуться на корабль, забрать результаты исследований, экспонаты, оборудование? Интересуют ли их вообще результаты экспедиции, добытые с таким трудом, купленные ценой жизни нескольких из нас?

Было не похоже, чтобы они с энтузиазмом бросились на добытые нами сокровища. Пока мы не прибыли сюда, нас ни о чем не спрашивали, только сухо отдавали команды. Потом задавали странные вопросы о вещах для нас само собой разумеющихся, но непонятных для них. Опьяненные возвращением мы не обращали на это почти никакого внимания. Психически мы настроились не давать повода считать нас реликтами давнего прошлого, живыми ископаемыми, дикарями из другой эры, опасными своей неотесанностью. Размышляя над событиями прошедших суток, я увидел лежащий на дне сумки блокнот в зеленой обложке. Теперь и не вспомнишь, зачем вместе с другими мелочами я захватил с «Гелиоса» эту тетрадку из сотни тонких листов метафола, предназначенного для записи в разных ненормальных условиях. Он не боялся высоких и низких температур, влаги, химикатов и других факторов, которые были способны представить себе люди, собиравшие нас в экспедицию к планетам Дзеты. И действительно, метафол неоднократно проверялся в обстоятельствах, когда подводили более современные и удобные средства хранения информации. Он исполнял свои функции везде, во всяком случае там, где человек в скафандре был способен писать. Видно, собирая багаж перед уходом с «Гелиоса», я как бы ощутил начало новой экспедиции, в мир не новый для нас, но, возможно, такой же неизведанный, как миры отстоящие на световые годы. От этого мира нас также отделяли годы, но не световые – измеряющие расстояния в пространстве, а целые столетия во времени, которые определяли для нас отставание от оставшихся здесь людей.