Циклон над Сарыджаз - Страница 45
XI
Увидев поднявшийся из глубины карабинного магазина патрон с синим оголовьем, Федор почувствовал, как горло его перехватил спазм. Егерь глядел то на Антона, то на пулю, и снова на Антона, который делал вид, будто целиком поглощен костром.
«Если Комолов стрелял этими парализующими, но не убивающими животных пулями, то Семен жив, — лихорадочно подумал Федор. — Доза препарата в пуле рассчитана на определенный живой вес животного… не более ста килограммов. Семен должен был очнуться минут через тридцать… Фу, ты… Знает ли об этом Антон?»
— Слушай, ты… — Федор, сдерживая готовый сорваться на крик голос, обратился к Комолову: — Слушай, ты… Пойди-ка сюда…
— Ну что там ещё? — спросил Антон, не оборачиваясь к егерю.
— Иди, иди… — Федор справился с волнением и говорил негромко, почти ласково.
Стеша не обратила внимания на разговор егеря с Антоном. Она считала, что всё давным-давно ясно, обговорено и разобрано.
Однако Комолов понял всю нарочитую фальшь ласкового тона и, усмехнувшись, поднялся. Он не дошел до егеря шага три и остановился так, чтоб Стеше было хорошо видно их обоих.
Федор повернул карабин с открытым затвором к Антону:
— Ну?
Антон опустил взгляд и, колупнув носком олочи землю, буркнул:
— Ваша… Нечаянно совсем, правда… Взял посмотреть, а тут вы и вошли…
— Верю.
Быстро глянув егерю в глаза, Антон переспросил:
— Верите?
— Да. Верю. — И, обратившись к Стеше, сказал: — Степанида Кондратьевна, нам в распадочек сходить надо. Чайку-то вы опять согрейте…
— Конечно, конечно… Только, Федор, пожалуйста, никаких вольностей.
— Что вы! Я помню о достоинстве, — отозвался егерь и добавил тихо, обращаясь к Антону: — Лопатку возьми.
— Я… — заикнулся Комолов.
— Бери… и идем, — очень спокойно сказал Федор. И пока парень, войдя в балаган, искал инструмент, тщательно осмотрел разбитые, расползшиеся по шву олочи.
Когда Антон с саперной лопаткой в руке вышел из балагана, Федор, не говоря больше ни слова, двинулся в сторону распадка почти той же дорогой, что и Семен в тот злополучный вечер.
И, не оглядываясь, Федор чувствовал, как Антон неохотно, пошаркивая, следует за ним. Всё, чего хотел егерь, — это правды. Он овладел собой, и, что бы ни ждало его там, куда они направлялись, он чувствовал: не сорвется, останется достойным своего друга, который выручил его однажды, ох, из какой беды. Семь лет назад Федор был обвинен в убийстве лесничего, и всё было против него. Тогда его спасла вера Семена Васильевича в невиновность егеря. Однако никакие силы не заставили бы Федора признаться в том, чего он не совершал. Антон поступал, по убеждению Зимогорова, наоборот. Пусть молодой, не совсем опытный охотник, но Комолов не мог совершить в тайге убийства по неосторожности. Да и не так внешне безразлично вел бы себя Антон в таком случае. Не скрываться бы он стал от Стеши, а бухнулся бы ей в ноги и повинился. А там — будь что будет.
— Узнаем… — бормотал Зимогоров. — Что от смерти, что от правды не уйдешь. Правда не кривой сук, её и разогнуть можно.
— О чём вы, Федор Фаддеевич? — догнав егеря, на ходу спросил Антон.
— Далеко ещё?
— Нет… — буркнул Комолов, томимый своими мыслями. Антон был твердо намерен спасти своего друга Гришуню. И вот он признался в убийстве, которого не совершал, а легкости в душе не ощущал. Пусто как-то, и тайга не мила. Всё любимое в ней будто бы отстранилось, и он не чувствовал привычного отзвука в сердце в ответ на пошум ветра в вершинах и даже вроде перестал слышать, как каждое дерево лепечет что-то по-своему. Конечно, кедры ворчат, а осины цокают, ели посвистывают под ветром; однако любой кедр по-своему ворчит, любая осина цокает сама по себе, и сама по себе секретничает наушница-лиственница.
«Вот сейчас придем к месту, и всё это кончится», — думал Антон, не отдавая себе отчета в том, что же такое «это всё» и почему оно должно кончиться и как.
Селевой поток в распадке иссяк. Обнажилось разноцветное дно. Хилая взбаламученная струя текла вдоль отбойного берега.
— Здесь, — сказал Комолов. — Вот тут, — подтвердил он, окинув взглядом крутой берег и увидев на краю его приметную елку с яркими оконечьями молодых побегов.
Распадок был пуст.
«Конечно, Семена Васильевича смыл селевой поток. И где искать? Только, если случаем найдем… Хорош случай…» — подумал Зимогоров.
Егерь придирчиво осматривал не очень-то крутой склон, надеясь ухватиться взглядом за какую-либо примету, которую мог оставить человек, подкошенный пулей. И не увидел.
— Должна быть, — убежденно сказал он сам себе. — Непременно есть.
Егерь стал карабкаться вверх по приглаженному ливнем склону, осматривая прошлогоднюю пожухлую травяную ветошь и редкие на каменистом отвале зеленые стебли.
— Если бы не ливень… — бормотал Федор.
Он поднялся выше, к кусту бересклета, который чудом держался малой толикой своих корней за почву, стал осматривать каждую ветку. Нашел две, сломанные так, как не могли их повредить ни потоки воды, ни ветер. Тогда егерь обернулся, но стал смотреть не вниз, а поверху и отыскал глазами старую липу. Зев лаза у её корней был хорошо виден отсюда. И ни единая ветка по прямой не застила лаза.
— На этом месте или чуть выше по нему и ударили…
Выше по склону егерь не нашел ни на траве, ни на кустах других таких характерных изломов. Выйдя из распадка, Зимогоров нарубил вешек и поставил их там, где, как ему казалось, было необходимо. И лишь тогда спустился к Антону.
Жуть обуревала Комолова. Необъяснимое для него исчезновение тела, которое они с Гришуней оставили вот здесь, на этом самом месте, было куда страшнее, чем если бы Антон наткнулся на инспектора, убитого случайно Гришуней.
Федор спросил еще раз:
— Ты точно помнишь место?
— Да, — отозвался Антон, не глядя на егеря. — Вон елка молодая. На той стороне. А на этой бересклет. Всё сходится.
— Карабин у него остался? — спросил Федор.
— Да. Зачем он мне нужен?
— А где он?
— Чего ко мне пристали? Я признался! Всё! Ты… этот, как… общественный инспектор, ну и бери меня. Сажай.
— Многого хочешь, — сказал Федор.
— Чего, чего? Я — многого?..
— Вот именно — многого хочешь!
— Не понимаю…
— Вы так далеко припрятали тело…
— Присы… — Комолов глянул настороженно на Федора снизу вверх. — Почему «вы»? Я один был. Слышишь, один! Только я здесь был! Я!
— Ну, просто я вежливо, на «вы» обратился, — прищурился Зимогоров, отметив, что Антон едва не проговорился. И спросил сам себя: «Какой бы вывод из этого сделал Семен Васильевич? Прежде всего, что олочи, прошитые капроном, не случайно оказались в балагане. Бывал кто-то у Комолова, но говорить он не хочет».
И егерь спросил:
— Коли вежливость тебе не по вкусу, скажи, кто у тебя бывал.
— Бросьте вы!
— Как бы не так? А олочи чьи?
— А, олочи…
— За такое вранье мамку твою попросить стоит, чтоб ремнем поучила, а сажать — рано. Так чьи олочи?
— Ну… Забрел какой-то научный работник… Он знать ничего не знает.
Федор подумал, что Семен Васильевич остался бы им доволен, и повел расспрос дальше:
— А зовут-то его как?
— Не интересовался.
— Про науку спросил, а как зовут — нет?
Антон молчал, думая лишь об одном: как бы ненароком не сболтнуть имя Гришуни.
И, зная почти наверняка, что Семен Васильевич не одобрил бы такого вопроса, егерь все-таки задал его:
— Не перепрятал ли твой дружок тело инспектора?
— Зачем ему?
— Выходит, знает дружок про всё?
Комолов вдруг резко вскочил на ноги:
— Нет у меня дружка! Никого нет! И олочи мои. Я всё это сделал. Я признался! И обойму украл у тебя. Ух, убойные пульки!
Антон старался разозлить егеря, но тот смотрел на него спокойно, и только чуть презрительно вздрагивали уголки его губ.
— Патроны, что ты взял, не убойные. Ими зверей усыпляют, чтоб измерить, взвесить да пометить. Помнишь, прошлой зимой мы с охотоведами тигров переписывать ходили?