Цианид по-турецки (сборник) - Страница 51

Некоторое время я пребывал в раздумьях, затем, видя, что ничего другого не остается, решил попробовать подлезть под убитого и, по возможности, определить особенности раны и ее размеры хотя бы на ощупь. Воспользовавшись тем, что тело человеческое не плоско, но имеет естественные изгибы, я закрыл рот и нос шарфом и опустился на четвереньки и попытался пролезть, сколько было возможно. Наибольшее расстояние от поверхности стола до тела в области поясницы, составляло примерно полтора фута, так что я вполне смог ползком пробраться под покойника, так что нащупал ближайший к себе край раны. Двигаясь осторожно, то и дело кашляя от жуткой вони, проникавшей и сквозь плотную ткань шарфа, я, тем не менее, сумел установить размер раны, а так же точное направление удара — по тому, как располагались обрывки ткани кафтана по краю ранения.

Выбравшись после этого, я восстановил дыхание, а затем занялся правой рукой Цисарта. Поистине, все познается в сравнении! После пребывания под убитым, воздух снаружи уже не казался мне настолько напоенным гнилью; я дышал полной грудью и почти не замечал отвратительного запах. Теперь я мог с большим интересом отнестись к картине, которую не видел ни один мой соотечественник. Я даже задумался над тем, что, займись я полным анатомированием Цисарта, мне понадобилось бы несколько месяцев, даже при помощниках и соответствующих орудиях. Но результат наверняка стоил бы того.

Итак, правая рука заинтересовала меня уже упомянутым чернильным пятном. Далее я направился к ногам, отмечая все повреждения одежды и пятна, коими изобиловало платье Цисарта.

Добравшись до огромных сапог и отдохнув здесь не много, я обошел труп и двинулся, теперь уже слева, в обратном направлении. Здесь лежала шпага, и я осмотрел ее с особым терпением и тщательностью.

Все лезвие было покрыто бурой коркой запекшейся крови. Такая же корка покрывала и рукоятку. Я внимательно осмотрел ее. Внимание мое привлекло небольшой — полдюйма в высоту — заусенец в верхней ее части. Он тоже покрыт был засохшей кровью.

Затем я осмотрел гарду, размерами и чеканкой походившая на щит Ахиллеса, каким его описывал Гомер. Она выглядела куда чище рукоятки, если не считать нескольких травинок и пары комков засохшей грязи.

Такую же грязь, но в гораздо большем количестве я обнаружил на острие, причем грязь эта пристала к металлу поверх бурой запекшейся крови. По всей видимости, удар был нанесен с такой силой, что добрых футов пять стали вышло из груди убитого. Когда Цисарт упал ничком, острие вонзилось в землю. Потому, после того, как растерявшийся Бедари выдернул шпагу из груди своего друга, лезвие оказалось выпачканным не только кровью, но и землей. Но…

Я вновь прошелся вдоль всей шпаги, машинально меряя шагами длину оружия. Рукоятка оказалась примерно 4 футов; лезвие — шириной 12 дюймов, а длиной — 35 футов.

Я остановился. Увиденное подтвердило мою мысль, забрезжившую в моем сознании при осмотре площадки. Опустившись на колени, я еще раз внимательнейшим образом осмотрел лезвие шпаги. Крупинки грязи и крохотные травинки, которые были мне видны вполне отчетливо, покрывали острие шпаги. Собственно говоря, это подтверждало слова Бедари о том, что шпага вонзилась в землю — после того, как Цисарт упал, сраженный ударом убийцы. Действительно, комья земли — каждый не более моего кулака, — покрывали лезвие от конца на целый ярд.

Записав все результаты осмотра в тетрадь, которую носил в широком кармане камзола, я вернулся к огромным сапогам — чтобы находиться подальше от ужасного запах, источником которого, в наибольшей степени, были открытые части тела. Здесь я сел, привалившись спиной к каблуку. Примерно через четверть часа появилась Глюмдальклич, все это время прогуливавшаяся перед храмом.

Пора было уходить. Случайно я бросил взгляд на сапоги убитого. Только сейчас мне показалось, что они были испачканы травяной зеленью странным образом. Толстые подошвы и подбитые гвоздями каблуки были чисты, причем я рассмотрел их со всей возможной тщательностью — даже шляпки гвоздей, примерно дюймового диаметра, выступавшие на полдюйма.

А вот к носкам обоих сапог в обилии прилипли травяные частицы, кои немедленно счистил я тесаком во второй, приготовленный мною платок. Это показалось мне очень странным. На всякий случай я измерил длину подошвы — она составила 14 футов. Сверившись с записями, сделанными мною утром, я убедился, что размер сапог Цисарта не совпадает со следами, оставленными на лужайке. Я почувствовал себя сбитым с толку. Получалось, что фрисканд, найденный убитым в парке, словно бы перенесся туда по воздуху.

— Кто же, в таком случае, оставил там следы? — вопросил я вслух. — И почему сапоги убитого оказались выпачканы травою так странно?

Разумеется, Глюмдальклич не могла мне ответить — да я и сам знал ответ. Если одна цепочка следов принадлежала Бедари и если он не убивал фрисканда, то другие следы были оставлены убийцей.

Вернувшись домой, я начал растолковывать нянюшке, что и как следует делать на процессе, что говорить и как реагировать на те или иные выпады со стороны обвинения. К сожалению, мне не удалось объяснить все достаточно подробно. Вскоре после нашего возвращения пришла гостья — фрейлина Мирлич. Сочувственные вздохи и ахи, дворцовые сплетни не дали нам продолжить. Поскольку я не успел рассказать Глюмдальклич о подслушанном мною разговоре, она восприняла этот визит как проявление искреннего беспокойства со стороны подруги. Мне ничего не оставалось делать, как уйти в свой ящик и постараться привести в порядок свои записи и мысли. Но утомление давало себя знать, а громкие голоса девушек мешали сосредоточиться. В конце концов, я лег в постель и уснул под щебетание о том, что королева нынче на приеме была не в духе, паж Даргири уронил опахало, одна из фрейлин оказалась беременной а фрисгульд Голдири вот-вот получит чин фрисканда.

Суд открылся в восемь утра в судебной палате королевского дворца. Как я уже говорил, в Лорбрульгруде председателем верховного суда — брибдингом — был сам монарх, потому на судебных заседаниях можно было видеть весь цвет столицы. Собственно, весь цвет я и увидел в то утро, когда два лакея, следовавшие на почтительном расстоянии за моей нянюшкой, внесли мой ящик в палату. Ящик поставили на стол защитника. Глюмдальклич открыла крышку, извлекла из ящика меня, затем — кресло. Я сел в кресло и с любопытством огляделся по сторонам.

Небольшой зал — немногим превосходящий рабочий кабинет короля — был полон придворными, одевшимися по случаю чрезвычайно пышно. Дамы сидели отдельно от кавалеров. Почему-то стол обвинителя — королевского прокурора — стоял поблизости от дамских скамей, а наш стол — защиты — соответственно, рядом с мужскими. Не знаю, намеренно ли это было сделано, или так поступали всегда. В любом случае, лица зрителей, ближайших к нам, выражали явное недоверие по отношению к возможностям Глюмдальклич. Недоверие это, правда, питало то, что она была слишком молода. В Англии бы девицу вообще не допустили выступать в королевском суде. В Бробдингнеге же, как я мог узнать из исторических хроник, подобное случалось часто и не считалось чем-то, из ряда вон выходящим. Но, все-таки, обычно этим занимались умудренные жизнью матроны. А тут — девушка, едва достигшая совершеннолетия!

В первом ряду сидели рядом друзья несчастного дригмига Бедари — Зитери, Даргири и Тизарт.

Кресло судьи находилось напротив нас — на помосте, за которым мозаика, покрывавшая стену, изображала сцену из прошлого: предок нынешнего короля отправляет справедливый суд в только что построенной судебной палате.

Прозвучали торжественные и оглушительные звуки труб, после чего четыре храмовых служителя внесли на специальных носилках укрытое черной попоной тело убитого Цисарта. Следом еще двое на длинном узком щите несли орудие преступления — шпагу дригмига С появлением служителей все встали и стояли до тех пор, пока тело не было водворено на специальный стол у дальней стены, а шпага — не уложена на стоящий рядом стол поменьше. Вновь прозвучали трубы (я заблаговременно закрыл уши руками), и нам позволено было сесть.