Чужой праздник (СИ) - Страница 97

— Они меня боятся?

— Они тебя боятся больше, чем боялись Сони. И в отличие от неё ты действительно непредсказуема.

Я поняла, что вцепилась в кружку с чаем и почти обжигаюсь. Поставила кружку на столик, взяла пачку, выудила сигарету. Закурила. Что-то надо было сказать, но что?

Что я не опасна?

Что я не монстр?

Что я не как Соня?

— Я никого не трогала, — сказала я, — Жила себе, как могла. Путешествовала, рисовала. Писала в блог. Я и не собираюсь ничего менять. Чего тут непредсказуемого?

Елена помолчала, словно раздумывая, стоит ли говорить что-то, или можно промолчать. Но, думаю, она тоже отчасти чувствовала себя виноватой передо мной. Виноватой и очень обиженной одновременно. И не могла промолчать.

— Всё произошедшее случилось по твоей вине, — сказала она просто. — Это ты фактически пробудила по-настоящему Настины способности. Это ты не послушала меня, втянула в дурацкую авантюру, нарушила все возможные договорённости. Вляпалась по самые… уши.

И что тут ответишь? Она была права.

Я молча докурила сигарету, раздавила окурок в пепельнице. Спросила:

— Так что, они теперь все смерти моей хотят?

— Да ну, зачем, — Елена отвернулась. — Просто уходи и живи тихо… Где-нибудь. Не высовывайся. Не лезь к нашим. Стоит тебе сейчас начать с кем-то плотно общаться — и к этой кому-то возникнут вопросы. Задержишься в одном месте надолго — тоже возникнут вопросы. Сделать-то тебе что-то мало кто сможет, разве что нервы попортить. Но если будешь вести себя назойливо… Соню мы угомонили, где гарантия, что и на тебя не найдётся… ведьмин круг?

Она всё так же сидела и смотрела в сторону, туда, где сквозь крону дерева ярко горел уличный фонарь.

Я тоже сидела и смотрела на неё.

Какая всё-таки красивая женщина. Жаль, что она не моя сестра.

Я встала, развернула плечи, разминая спину. Сказала:

— Ладно, тогда пойду, пожалуй.

Елена успела повернуться ко мне и начать что-то говорить, но я просто ушла в прыжок.

Дом на улице Моховой как обычно светил окнами сквозь кусты и берёзы. Только сейчас, в апреле, не шумели листья, а тени на асфальте были паутинно-кружевными от множества тонких веточек. Я постояла, глядя вверх. В бабушкиных окнах горел свет. Я достала из кармана плаща телефон, набрала бабушкин номер. Выслушала положенную порцию возмущения и обиды, и радости по поводу моего долгожданного звонка, и упрёков за молчание, и требований больше не пропадать так надолго. Потом развернулась и пошла прочь. В проходе между домами, в тени, куда не добивал ни один окрестный фонарь, я снова шагнула Туда.

2015

Тетрадь Норы Витальевны так и осталась у Олеськи. Но у меня осталась другая часть её записей, то, что я когда-то сочла незначительным и бесполезным. Разбираться в беспорядочных заметках и непонятных диаграммах я начала только несколько лет спустя, когда шлейф неопределённости, тянувшийся за мной, окончательно рассеялся.

Не то чтобы мне начали доверять, скорее, привыкли к тому, что я ничего не предпринимаю. Признали за мной некоторое право считаться безопасной. Перестали отслеживать каждый мой шаг… или начали делать это аккуратнее.

После нескольких лет глухого молчания Елена вдруг оставила малозначительный комментарий в моём инстаграме, посвящённом тревелбукам. Мы встретились и смогли найти верный тон, сблизиться до ненапряжного приятельства.

Потом я наконец разобралась, о чём один из блоков записей и диаграмм, и обратилась за помощью к Ёзге.

Та крайне неохотно поделилась своими соображениями.

Тогда я написала Насте.

За прошедшие годы я ни разу с ней не встречалась лично. Когда у них всех появились аккаунты в фейсбуке и инстаграме, я подписалась: и на Елену, и на Олесю, и на близняшек. И на Настю тоже. Близняшки меня проигнорировали, и я, приняв этот ответ, тоже удалила их из подписок. Олеся написала в личку, сообщив, что инстаграмом не пользуется, а для связи предлагает фейсбук. Она, наверное, единственная, кто хотела бы поддерживать со мной более тесную связь, но по иронии именно для неё это было опаснее всего. Мы обменивались лайками, переписывались в мессенджере, чаще по делу, изредка — о сиюминутном, изредка встречались, не забывая время от времени удалять переписку и не увлекаться. Иногда она до ужаса напоминала мне Горгону, хотя выросла совсем в другой среде и выглядела совсем иначе. Что-то в ней было страстное, упёртое и свободное, совсем как в Иришке.

Елена и Настя просто молча добавили меня в ответ. Именно тогда мы начали молча лайкать фотки друг друга как сдержанное свидетельство внимания. «Я здесь, я за тобой слежу». «Я здесь, вижу изменения в твоей жизни».

Но если с Еленой мы в итоге начали иногда встречаться, то Насте мне пришлось писать довольно длинное и подробное письмо, ответ на которое ещё и не сразу пришёл.

В итоге она ответила, конечно. Сколько бы ни прошло лет, она всё равно хотела знать. А я оставалась последней одарённой в обозримом будущем, которая могла и хотела попытаться найти ответ.

Вот так мы обе и оказались в Болгарии, на побережье, в конце лета две тысячи пятнадцатого года, чтобы попытаться прояснить ситуацию многолетней давности.

Я могла взять с собой кого угодно… почти. Настя могла кого угодно кинуть. Я несколько раз проверила диаграмму, местную карту поля, вероятностный расклад и роль триггеров. Снятых у нас обеих, давно мёртвых, но всё ещё имеющих значение триггеров. Алкоголь и гнев. Суперпозиция толчка и прыжка. След, оставшийся не только Там, но и у Насти в голове. Всё должно было получиться хотя бы потому, что до этого получалось всё, сделанное по записям Норы Витальевны.

Единственное, чего я не сказала Насте — это о точке выхода. Она-то искренне считала, что я не могу ничего сказать заранее, что для меня это тоже будет неожиданность, но я была почти уверена, что это не так.

В тот день, когда Настя толкнула меня впервые — что я помнила?

Вращение, вокруг меня крутился целый мир (я крутилась) — одна половина тёмная, другая светлая. Падение, вращение и холод. Я падала там меньше секунды, но за этот крошечный промежуток времени успела заметить довольно много.

Впоследствии мне пришлось прибегнуть к регрессивному гипнозу, чтобы вспомнить подробности.

Теперь я была готова.

Отдать последний долг и… последний должок. Настя в последние минуты жизни узнает, что стало с её братом, куда именно она толкнула его в гневе, не целясь и не понимая вообще, что делает, а я…

Ну а я, в сущности, могу и не возвращаться.

Мы сидим на остывающем бетоне, на гигантских лапах волнорезных тетраподов, нелепо торчащих во все стороны. Впрочем, сейчас ночь, и тетраподы сливаются в единую мрачную массу, внизу врастают в море, а наверху едва проглядывают на фоне неба с редкими звёздами.

Тео в последний раз протягивает мне тёплую пузатую бутылку с остатками красного вина. Я беру её аккуратно, не торопясь допиваю содержимое и пристраиваю к себе на колено. Тео молчит, я молчу.

Наконец, она слегка шевелится рядом, словно только для того, чтобы сбросить оцепенение, овладевшее нами обеими.

— Да, — говорю я, — Сейчас пойдём.

— Света, — она вдруг зовёт меня по имени. Это очень странно. С тех пор, как я написала ей полгода назад, она ни разу так не делала. «Эй, ты» было самое большее, на что я могла надеяться. Я её, впрочем, тоже не баловала. Называла её (из желания уязвить) старым форумным именем, которое она давным-давно скинула, как змея старую шкурку. Она ведь уже много лет как была Анастасия Савичева, кандидат физматнаук, автор научно-популярных статей для подростков, ведущая образовательного канала в Ютьюбе, и прочее, и прочее. Писательница буквами, говорительница ртом. Десятки тысяч подписчиков.