Чужое зверье - Страница 3

Я – советский офицер, я гражданин СССР, я – коммунист и не хочу предавать свою родину. Мои родители, моя жена, мои дети живут в этой стране, я защищал эту землю от фашистов. И я не собирался предавать родину.

Эта бумага была лишь пропуском назад, для меня она ничего не значила, поймите. Зачем мне умирать в муках, предателем, трусом, пленным, если можно принести пользу своей родине? Это было так просто – всего лишь соглашаться на словах с сотрудниками абвера.

После того как я подписал бумагу, меня с еще десятью офицерами перевезли в отдельный лагерь в пригороде Польши. Там нам дали еду, кровати, одежду, сводили к врачу и в баню. Да, мне пришлось присягнуть Гитлеру на верность… Но я понимал, что это ложь ради спасения. Ни минуты я не собирался служить ему и германской армии.

Наоборот, я не хотел, чтобы кто-то и вправду мог стать шпионом в Красной армии, смог навредить ей изнутри. Поэтому всегда соглашался на все предложения, изучал любые материалы, что давали нам во время подготовки. Я помогал другим диверсантам с изучением немецкого языка. Я делал все это, чтобы узнать как можно больше информации. Потому что потом планировал передать сведения нашей разведке, я хотел быть полезным здесь. Мне не было сложно лгать и притворяться. Я ничего не чувствовал, ни страха, ни вины.

Знаете, мне иногда кажется, я остался там навсегда, в том карцере, где нет ничего, кроме темноты и стен. Я стал там живым мертвецом. Потому что ничего не чувствовал, абсолютно ничего, окаменел, застыл изнутри и снаружи.

В немецком лагере, когда нас обучали, как осуществлять диверсии, рассказывали о величии Германии и заставляли присягать на верность, мне не было страшно или стыдно. Только от единственной мысли становилось тепло на душе: я вернусь домой, я помогу своей стране, я снова буду собой. Все остальное – неважно.

По ночам я зубрил каждое слово и цифру, что услышал днем. Нас планировали раскидать по разным фронтам и подразделениям, сделали фальшивые документы. Каждому из перебежчиков придумали легенду – часть, имя. У всех были разные задачи, позывные, но цель поставили одинаковую – служить Гитлеру, вредить советской власти и Красной армии. Организовывать диверсии, вербовать агентов, вести агитационную деятельность, узнавать и передавать сведения о ситуации на советском фронте – это входило в задачи „перебежчиков“.

Через месяц подготовки нас обеспечили всем необходимым – формой, рациями, бумагами. В группе из пяти человек меня вывезли на аэродром под Люблином. Оттуда на транспортном самолете „физилер-шторх“ нас доставили на Восточный фронт. Согласно приказу, диверсионный отряд из пяти единиц десантировался в районе Ивангорода. После приземления мы с моим сообщником, Олегом Двурядовым, захватили остальных немецких агентов, обезоружили их и сдали в ближайшую военную часть. Сами тоже добровольно сдались, а потом рассказали о своем вынужденном сотрудничестве с абвером.

Все планы, явки, пароли, свои и чужие, что я успел узнать за время пребывания в плену, я перечислил сотруднику НКВД под запись сразу после ареста. При задержании сдал фальшивые документы и оружие. Это было больше трех месяцев назад.

Из того места, где меня арестовали, на поезде и под охраной меня перевезли в этот лагерь и теперь допрашивают, словно я преступник. Только я рассказал вам все без утайки. В моих словах нет ни единого слова лжи.

Я хочу быть свободным, меня не пугает смерть. Поэтому прошу, поверьте мне. Я не двойной агент, я никогда не собирался служить Гитлеру и не хочу быть частью армии вермахта. Отправьте меня на передовую, в любую часть, в любое подразделение, хоть в штрафную роту рядовым. Я докажу, что готов служить своей родине. Прошу, я хочу быть свободным. Я больше не хочу быть в том карцере, где только темнота! Я не хочу быть мертвым внутри! Прошу вас, поверьте мне».

Свой рассказ Грошев закончил шепотом, он едва говорил, оставшись без сил. Алексей, хоть и слышал этот рассказ уже не один раз, снова почувствовал, как по спине пробежал холодок. Ежедневные пытки, мучения, холод и голод – их пленный офицер терпел бесконечно. Невозможно представить, что он чувствовал тогда и каково ему сейчас от подозрительного отношения уже на родине после возвращения.

Но напарник оперуполномоченного Савельева, капитан Евстафьев, равнодушно пожал плечами:

– Наплел нам тут с три короба, какой ты герой! И немцев с носом оставил, и на родину вернулся. Только мы не дураки, знаем, что ты там задумал. На фронт, говоришь, хочешь? Чтобы там без присмотра сведения гитлеровцам переправлять через границу? Хитро придумано, Грошев. На передовой сбегал туда-сюда пару раз, и никто не узнал ничего?! Да кто вас, шпионов и перебежчиков, к передовой подпустит, вредителей!

Голос Никодима становился все громче и громче, в нем звучало раздражение. Он с утра чувствовал себя плохо, живот крутило без остановки, голова трещала после вчерашних семи кружек самодельной браги из кусков черствого хлеба и сахара. Савельев каждое утро наблюдал растущую желчь и злобу, которую капитан выплескивал во время допросов на задержанных.

Однако сегодня молодой смершевец не удержался от возражения:

– Остальных же отправляем на фронт с понижением в звании, искупить вину с оружием в руках. Товарищ Грошев тоже может доказать верность родине.

Евстафьев на полуслове замолчал, и его лицо пошло пятнами:

– Савельев, соорудил бы ты чаю лучше. Сходи за кипятком в каптерку, как молодой сотрудник. А то с этой работой ни поесть, ни попить, власовцев с каждым днем все больше и больше.

Алексей хотел было возразить, что он не прислуга. Да и утром он сам лично видел в офицерской столовой, как Никодим завтракал двумя кусками хлеба с маслом. Но промолчал. Уже не первый раз капитан отправлял его из кабинета под благовидным предлогом, а после его возвращения все протоколы и признания были подписаны. Понурый и молчаливый задержанный сидел, шмыгая кровавой юшкой из разбитого носа. Методы Евстафьева молодому смершевцу не нравились, хотя он не считал себя вправе делать замечания из-за разницы в возрасте и звании.

Поэтому, скрепя сердце, молодой лейтенант направился в сторону каптерки, где всегда в пузатом чайнике кипела вода. Он осторожно налил в большую жестяную кружку кипятка и отправился обратно по коридорам штаба к своему кабинету. Уже почти в конце пути навстречу ему выскочил из-за двери клозета бледный капитан Евстафьев. Подтяжки на его штанах были спущены, а на лбу выступили бисеринки пота.

– Что случилось, товарищ капитан? – удивился парень.

Никодим простонал, прижимая ладонь к животу:

– Худо мне что-то. Надо до фельдшера.

– А Грошев где, задержанный?

– Да закрыл я его в кабинете, – прокряхтел капитан. Он сунул ключи молодому оперуполномоченному. – Отправь его обратно в барак и следующего на допрос. Ох, без меня пока действуй, скрутило что-то.

Алексей заспешил к кабинету, долго возился с ключами, потому что ему мешала кружка, полная кипятка. Наконец скрипучая створка распахнулась от толчка плечом, лейтенант шагнул внутрь и ахнул – пол, стены и окно были залиты кровью. На полу лежал извивающийся в судорогах Грошев. Его тело тоже было залитой алой жидкостью. Савельев отшвырнул в сторону кружку и кинулся к распластанному на полу мужчине:

– Что, что случилось? Это Евстафьев, он вас избил?!

И тут же инстинктивно дернулся назад от жуткого вида: у Грошева на шее набухала кровавая полоса рваного разреза. Сам задержанный сжимал в залитой кровью руке осколок. В разбитое стекло завывал ноябрьский ветер. Бывший офицер и немецкий агент разбил стекло, пока офицеров не было в кабинете, и перерезал себе горло.

Узкие губы на лице у несчастного растянулись в безумной улыбке, в уголках рта выступила кровавая пена.

– Потерпите, я сейчас. Я приведу фельдшера! Срочно в госпиталь вас! – засуетился лейтенант, не зная, как помочь умирающему.

Тонкие пальцы ощутимо сжали рукав гимнастерки:

– Нет, нет, нет, я сам. Я сам это сделал! – Грошев открыл глаза, они светились радостью и спокойствием, впервые с тех пор, как Савельев увидел его в кабинете для допросов. – Я свободен, теперь я свободен! Я свободен, свободен!