Чужие камни Ноккельбора - Страница 13

Мальчик тяжело вздохнул. Уж больно не хотелось ему пешком всю дорогу через Лес топать. И ночевать в чаще придется. А там волки, кошаки да медведи. «Эх, лодочку бы да по речке поплыть» – подумал он. Однако грезить об этом было бестолку. Днем обыскал Векша берег Узлы. Ни одной плоскодонки не нашел. Но ведь много их было у рядовичей. Неужто и лодки нелюди забрали?

Собрался, наконец, Векша. Держа в руке тяжелую и холодную от речной воды флягу, смотрел на горящие в очаге поленья и ни о чем особом не думал. И боязно от предстоящей дороги было ему, и весело. Вдруг пришло в голову, что за всю жизнь видел он лишь Лукичи да, когда совсем маленький был, соседнюю деревню – Зольники. В гости к соседям ходили всей деревней. Урожайный праздник отмечали. Народа было… Ничем таким Зольники не отличались от Лукичей, разве что речка другая вдоль частокола вилась. «Видать, остроухие их раньше нас спалили» – подумал Векша. Стало ему грустно, когда вспомнил он веселых и хмельных зольчан-соседей.

Мысли в векшиной голове плыли неспеша и мерно. Потрескивали дрова в печи да ночные сверчки стрекотали. Поэтому не сразу обратил Векша внимание на то, что к ночным звукам примешивалось и кое-что другое.

Тихий-претихий свист родился в черноте за окном. Векша похолодел: «Птица ночная? Что-то не припомню я таких свистунов». Звук пропал. Затем возник вновь – уже громче, из противоположной стороны. Переместился наверх. Что-то, скрежеща когтями, стремительно пронеслось по гнилой крыше. А свист все плыл и плыл, затягивая в себе другие звуки. Долгий, бесконечно долгий, выдюжить который не хватило бы силы легких самых здоровых мужиков.

«Да что же это?» – Толстяк почувствовал, как внутри него все похолодело. – «Что это?» Потная ладонь сжала рукоять ножа; подросток почувствовал, как кровь толчками бьет по вискам. Страх со знакомой уже силой сковал ноги и пополз вверх, к копчику. Поленья в очаге прогорели, и нужно было подбросить еще, но сжавшийся в комок мальчик не двинулся с места. Свист внезапно затих. Наступила кромешная тишина. А за ней пришли наружные шорохи – одновременно, со всех сторон.

«Они вокруг избы кружат» – догадался Векша. И, чуя, как ходуном ходят колени, медленно, стараясь не издать даже скрипа, сполз на пол. Оторопело, дрожа и икая от ужаса, пополз задом в угол. Прижался к стене и выставил вперед нож. «Мора, Мора, ты обещала помогать, Мора!» – зашелестел толстяк тихо-тихо.

А потом из окна пришел запах. Векшу вывернуло на пол; он быстро зажал рот и нос ладонями, чтобы не вдыхать вонь гниения и дерьма. Тягучая волна смрада затопила горницу.

Оно не торопилось. Дождавшись, когда последний язычок пламени в печи вспыхнул и потух, нечто подобралось к окну и вцепилось в него обеими лапами. Недвижимый, застывший, словно камень, Векша, притих в темном углу и растерянно наблюдал, как в свете луны в дом вползало непредставимое. Сначала в проеме показались блестящие когти в полвершка и выдавили слюду. Та со звоном и грохотом упала на пол. Затем возникли длинные, совсем непохожие на человеческие, руки, вывернутые под ненормальным углом – локтями в обратную сторону. А потом, вслед за своими конечностями, в кущихин дом вполз Страх. Он спрыгнул на пол и уставился на Векшу, упершись птичьими ногами (точь-в-точь – куриными) в пол. Один из угольков печных вдруг щелкнул и вспыхнул, на мгновение ярко осветив существо. От вида его Векше поплохело так, что он только и смог, что протяжно заскулить от страха.

Оно было уродливым и нелепым. Не животное, не насекомое, не птица. Размером с кабана, широкое и жирное, поросшее темной шерстью, влажно поблескивающей в дрожащем полумраке горницы.

Но хуже всего была голова, покоящаяся на массивной шее. Точнее, лицо. Человеческое. Женское. Векша просто закрыл глаза и накрыл голову руками, ибо понял, что пришло в дом. Ему настал конец, и сомнений в этом не было. И лишь об одном он сейчас мечтал: умереть раньше, чем Кикимора начнет его жрать.

Мгновения каплями просачивались сквозь гробовую тишину. Векша с закрытыми глазами, мучительно стиснув зубы, изо всех сил вжался спиной в стену, ожидая страшного и губительного удара когтистой лапой. «Так и не смог узнать, что за дар мне Мора приготовила» – промелькнула нечаянная мысль и сразу потонула во всепоглощающем ужасе.

По крыше забарабанил дождь. Забившийся в угол избы Векша не дышал и все ждал, что его сейчас будут рвать на части. Но ничего не происходило. Наконец, Векша решился: осторожно перевел дух и чуть приоткрыл левый глаз. Судорожно сглотнул слюну.

Сидевшая перед ним тварь из дедовых сказок была неподвижна. Она казалась темной и бесформенной, и лишь верхняя часть ее была чуть освещена подрагивающими углями. К слову, лицо страхолюти Векша сразу признал. Ямочки на щеках, румянец, полные губы и чуть заломленная бровь. Наровица, прозываемая Кущихой. «Добралась страхолють проклятая до покойницы и лицо ее себе забрала» – тоскливо подумал мальчик. – «А теперь за моим пришла. Только бы не смотреть ей в глаза».

Кикимора не нападала. За ее спиной послышался скрежет когтей, и в дом влезла еще одна. «Быша» – признал Векша, с ужасом вглядываясь в лицо твари. По крыше еще сильнее застучал дождь. С Кикиморы, что была видом как кущихин ухажер, сразу натекла лужа воды. Обе страхолюти смирно сидели рядышком, словно жених с невестой, расставив невероятной длины лапы, и смотрели на Векшу. Векша, в свою очередь, со страхом уставился на страхолють.

«Почему они не едят меня?» Он медленно, стараясь не делать резких движений, подобрал с пола нож. Кикимора с лицом Кущихи неожиданно разомкнула свои красивые, пухлые губы и тягуче-томно вздохнула. Вслед за тем, подалась вперед и плавно двинулась к Векше. Женское лицо было покрыто белилами и румянами, словно тварь незадолго до того взаправду сидела перед зеркалом и наводила красоту. «А глаза-то без зрачков у нее» – содрогнулся мальчик, не удержавшись и глянув в очи Кикиморы.

Тварь остановилась в шаге от Векши. Смрад от жуткого существа стал почти невыносим. Подросток сглотнул, стараясь не дышать носом. Он чувствовал, как по его спине, не переставая, текли ручьи липкого пота.

Страхолють еще раз вздохнула; затем, ловко подобрав конечности, вытянула одну из вывернутых рук вперед. К ужасу и изумлению Векши, мягко дотронулась когтем до колена мальчика. Векша задрожал от омерзения и отодвинулся. Вторая кикимора по-прежнему сидела у окна и смирно наблюдала за происходящим.

Вторую свою лапу кикимора ловко закинула за спину, со скрежетом провернув сустав. Еще миг… и почти человеческая ладонь с неимоверной длины когтями аккуратно выложила на пол перед Векшей какой-то предмет. Стараясь не смотреть туда, где находились мертвые женские глаза, толстяк осторожно протянул руку и нащупал нечто мягкое. Ткань? Кикимора неотрывно глядела прямо на него, начав мерно раскачиваться на нелепых куриных лапах.

Векша опустил глаза. Перед ним лежал сверток, аккуратно перевязанный тоненькой бечевкой. Взял его в руки, развязал непослушными пальцами простой узел и развернул. То была аккуратно свернутая скатерть. В нечетком свете раскаленных печных углей разглядел он неясные рисунки. Векша ни секунды не сомневался в том, где видел эту искусную вышивку в последний раз. «Это морина работа» – зачарованно прошептал мальчик. – «Это она мне скатерку так передала, значит».

Мальчик поднял глаза. Горница была пуста. Кикиморы исчезли. Лишь вонь и мокрые следы на полу напоминали о страшных ночных гостях.

– Благодарю тебя, Хозяйка! – сказал Векша. И в том же миг где-то за рекой громко и страшно закричало какое-то ночное животное.

Лицо Наровицы и Быши, приспособленное кикиморами вместо собственных морд, все еще стояли в его глазах. Однако дрожь прошла. А вместо нее нахлынуло на Векшу лихорадочное веселье. «Не сожрали меня твари. Живой буду! Даже страхолють проклятая знает, что волю Могильной Хозяйки выполняю! И никто меня теперь не тронет!» – лихорадочно и возбужденно повторял он про себя. А затем радостно топнул по полу и приосанился.