Чужие дети - Страница 3

Они с Игорем забились в крошечный домик на старой детской площадке – их тайное место. Говорить было лень. Да и не о чем. За столько лет давно всё порассказали друг другу. Просто не торопясь пили, передавая бутылку из рук в руки. Леха считал друга своей единственной семьей, настоящим братом. Говорят, они даже внешне были похожи – оба темненькие, худые, с карими глазами. Только Игорь покрупнее да немного повыше ростом. И не такой смазливый, как Леха. Игорь на свою внешность внимания не обращал – что попадет под руку, то наденет, пятерней по волосам проведет, и прекрасно. Зато Леха и прическу себе у питалок выпрашивал сделать модную, с красиво спадающей на глаза челкой, и одевался стильно – все завидовали. Никто его никогда не учил, так, телик смотрел и сам соображал, что к чему – какие вещи в тренде, как их сочетать. Приходилось, конечно, ради этого воровать, но куда деваться. Не ходить же как лох.

Леха не видел, как Юлька протиснулась к ним. Просто почувствовал, угадал ее спиной. Безошибочно, как всегда.

– Ну, че? Все-таки бухнешь?

– Давай!

– Ладно, я тогда пойду. – Игорь стал пробираться к выходу: такой был между ними неписаный закон. Дружба дружбой, но если рядом телочка, отойди не мешай.

– Окай. Увидимся. – Леха в знак благодарности похлопал друга по плечу.

Кто б сомневался, что Юлька прибежит. Девчата все одинаковые – им лишь бы показать свой дурной характер. Леха протянул ей бутылку, Юлька тут же приняла ее и припала к горлышку. Пила почти беззвучно: ни бульканья, ни вздохов. Привычка. Только так и можно в партизанских условиях, а не то спалят.

– Ну, и че это было?

– Так, – она отдышалась после длинного глотка, – ненавижу первое сентября!

– Прямо вот так, чтобы под колеса?

– Так! Есть причины.

– Какие?

– Отвали! – Она больно ткнула Леху в спину локтем.

– Совсем уже охреневшая! – Лехе стало по-настоящему обидно. – С тобой как с человеком. Зачем только вожусь, никакой благодарности?

– Не знаю, – голос Юльки потеплел, – нравлюсь тебе, наверное.

– Размечталась! – Спина все еще горела, хотелось побольнее задеть в ответ. – Ты слишком жирная!

– Офигел?!

– Да пошла ты!

– Дебил!

– Сама дебилка.

Вот и поговорили. Как обычно, после тупой перепалки стало немного легче. Леха задумался, прислонившись костлявой спиной к полной и теплой Юлькиной груди. Они могли, конечно, еще и подраться по давней привычке, но в домике на детской площадке не разгуляешься, да и по-настоящему он Юльку никогда не трогал – наоборот, позволял этой дурашке себя колошматить. Маленькая еще совсем, хоть и сиськи отрастила огромные. Ему никогда такие девчонки не нравились: фигуры никакой, зато голова, полная тараканов. Разве что мордочка прикольная – глаза зеленые, маленький носик, пухлые щечки, за которые хотелось ухватиться. И красивые волосы, струящиеся до самой поясницы, словно темный шелк. Но все равно не его типаж. Мутил он только со стройными, упругими, а главное, без особых принципов – честными давалками. В идеале – домашними. С баторскими попросту негде, питалки следят, разве что летом в лагере перепадет. А вот те, что с квартирами, – самый кайф. После секса шлепаешь босиком в ее кухню, открываешь холодильник и жаришь себе яичницу из пяти яиц да с колбасой. Роскошь! Короткие вылазки в чужой дом и чужую постель были для Лехи настоящей жизнью, а все остальное время можно было назвать хранилищем пустоты. К пятнадцати годам он научился закрываться внутри себя так, что ни одно чужое слово, ни одна мысль не долетала до него и не трогала. Заморозился.

– А ты мать свою помнишь?

Он вздрогнул. Достала эта Юлька, вечно лезет не в свое дело! Отругал себя за то, что расслабился – не успел поставить привычный блок, и мысль о матери больно шарахнула в мозг.

– Нет. Откуда?

– Совсем с ней не жил?

– Отказ она написала в роддоме.

– А, да. Я забыла.

– Ага. – Он твердо помнил, что ничего о своей матери Юльке не говорил. Но в баторе хватает рассказчиков.

– Увидеть ее не хочешь?

– Нет. На хрен она мне нужна?

Он выплюнул заученную фразу даже слишком быстро. Если бы Юлька внимательно слушала, то поняла бы, что он сейчас уязвим. А это плохо, нельзя такого допускать. Но она, к счастью, слышала только себя.

– А я хочу…

– Не бзди.

– Честно!

– Мне скоро квартиру дадут. Не хватало только, чтобы мамаша ее оттяпала.

– Дурак.

– Да че ты знаешь-то? – Леха завелся, пытаясь глубже запрятать свой страх, – сплошь и рядом такое! Мишка вон выпустился, родоки тут же приклеились. Пятнадцать лет он им не нужен был, теперь выпереть мамку с батей не может.

– Жалко ему, что ли? Пусть живут.

– Не жалко! – Леха взъярился. – Только бухают они оба и тащат к нему всех бомжей. Я ему говорю, дурак, вызывай мусоров. Они у тебя прав лишены, не должны на твоей территории находиться. А он – нет, жалеет.

Юлька помолчала. А Леха в который раз представил себя на месте Мишки. В глубине души он ему по-настоящему завидовал – и мать, и отец живы, не забыли о нем. Конечно, он тоже хотел бы увидеть мать, хотя бы понять, как она выглядит. Но никому в жизни не готов был признаться в этом. Гораздо сильнее этого желания был страх, что он, как и пятнадцать лет назад, ей на фиг не нужен. И что он при встрече скажет? Даже не знает, какое у нее лицо, чем она может пахнуть, каким голосом говорит. В детстве он постоянно ее себе представлял, глядя в зеркало. Мысленно рисовал рядом с собой образ – темноволосая красавица с добрыми глазами. Конечно, напридумывал себе, что ее обманули, отняли младенца силой. И вот он, пятилетний болван, ждал, когда она вспомнит о нем, когда найдет и заберет домой. А потом старшаки все объяснили – про то, что мать написала отказ в роддоме, что сама приняла решение. Значит, он с рождения на хрен никому не нужен. Отказник… Легче было закрыться и запомнить, что ты на свете один.

– А мне от мамы письмо сегодня пришло.

– А-а-а, – Леха ощутил ком в горле и почувствовал острую ревность, но постарался ничем себя не выдать, – и че она пишет?

– Пишет, что рада за меня, – Юлька вздохнула, – типа круто, что нас на Черное море на все лето возили. Фрукты, воздух, все дела. А они там только по пыльному плацу вышагивают.

– И ты че?

Он услышал, как Юлька еще раз жадно припала к бутылке. Глотала так, словно пыталась запить стоявшие в горле слезы. Если бы не богатый баторский опыт, он никогда бы не распознал в девчонке обиду на мать. Хотел было ее утешить, но вовремя остановился. Бесполезно это все. Она не признается в том, что чувствует, не вылезет из своей раковины. Как и он сам. Пусть сидит. Так надежнее. Отсутствие эмоций – отличный наркоз.

– А я ниче. Не хочу отвечать.

– Вера, это что здесь такое?

Екатерина Викторовна ударилась в полутьме приемной бедром об острый угол громоздкого предмета. Журнальный столик справа от двери в ее кабинет всегда был девственно чист, а тут вдруг на него взгромоздился неизвестного назначения огромный куб.

– Ой. – Секретарша выскочила из своей каморки и включила в помещении свет. Екатерина Викторовна увидела стеклянный ящик для пожертвований с символикой их издательского дома.

– Это для сироток, – застрекотала Вера, – Яков Львович лично принес. Вы сильно ушиблись?

– Терпимо.

Катя, растирая ногу под шелковыми брюками, разглядывала инородный предмет. На коробе помимо названия издательства красовалась наклейка с плачущим младенцем и надписью: «На подарки детям-сиротам». На дне ящика уже покоились две купюры – одна пятитысячная, вторая сторублевая.

– Гос-с-с-споди, – прошипела Екатерина Викторовна.

– Что такое?! – перепугалась Верочка.

– Почему сюда-то поставили?! – Начальница пыталась контролировать голос, но в нем железом зазвенел гнев.

– Яков Львович велел, – секретарша невольно попятилась, – сказал, здесь у вас люди добрее.

– Где это – здесь?! Под дверью моего кабинета?