Чужеземец - Страница 17

Дугал коротко, но дружелюбно улыбнулся мне, выдернул блюдо прямо из-под носа одной из своих дочерей, как раз потянувшейся к нему с ложкой, и протянул его мне.

— Где твое воспитание, девочка? — пожурил он ее. — Сначала гости!

Я с изрядной долей сомнения взяла большую роговую ложку: кто его знает, что там за еда, и испытала истинное облегчение, увидев на блюде самую обычную, вполне знакомую копченую селедку.

Мне никогда раньше не приходилось есть селедку ложкой, но на столе не было ничего, напоминающего вилку, и я смутно припомнила, что они еще долго не войдут в употребление.

Глядя на поведение едоков за другими столами, я поняла: когда ложка становилась неудобной, они пользовались кинжалом, всегда бывшим под рукой — резали им мясо и отделяли его от костей.

Кинжала у меня не было, поэтому я исполнилась решимости жевать очень осторожно и наклонилась, чтобы взять селедку, но тут на меня обвиняюще уставились темно-синие глаза юного Хеймиша.

— Ты еще не прочитала молитву, — сурово объявил он с нахмуренным лицом. Очевидно, он счел меня бессовестной язычницей, а то и вовсе полностью растленной личностью.

— Гм… может, ты будешь так любезен и сам прочитаешь за меня молитву? — рискнула я.

Васильковые глаза изумленно распахнулись, но мальчик подумал, кивнул и сложил руки. Он окинул взглядом стол, чтобы убедиться в благочестивом настрое остальных, склонил голову и проговорил:

— У которых есть, что есть, те подчас не могут есть. А другие могут есть, да сидят без хлеба. А у нас тут есть, что есть, и у нас тут есть, чем есть, значит, нам благодарить остается Небо. Аминь.

Посмотрев поверх почтительно сложенных рук, я уловила взгляд Каллума и улыбнулась ему, как бы оценивая невозмутимость его отпрыска. Он подавил ответную улыбку и серьезно кивнул сыну.

— Неплохо сказано, парень. Не передашь по кругу хлеб?

Разговор за столом свелся к отдельным просьбам передать какую-нибудь еду — к ужину все отнеслись очень серьезно. Я обнаружила, что у меня пропал аппетит — частью из-за потрясения, частью из-за того, что я никогда особенно не любила сельдь. Вот булочки были свежеиспеченными и подавались с медом.

Я осмотрела комнату, но нигде не увидела рыжей головы моего попутчика. Вроде бы он сказал, что его зовут Джеймс Мактавиш.

— Надеюсь, Мактавиш чувствует себя лучше, — пустила я пробный шар, вздохнула и добавила: — Когда я вошла, не заметила его.

— Мактавиш? — изящные бровки Летиции вопросительно изогнулись над округлившимися синими глазами. Я скорее почувствовала, чем заметила, как Дугал искоса бросил на меня взгляд.

— Юный Джейми, — бросил он и снова уткнулся в свою тарелку.

— Джейми? Что такое, что с мальчиком случилось? — ее круглощекое личико озабоченно нахмурилось.

— Да ничего, моя дорогая, обычная царапина, — успокоил ее Каллум и посмотрел через стол на брата. — Кстати, Дугал, а где он?

Возможно, подозрение, блеснувшее в серых глазах, мне просто почудилось.

Его брат пожал плечами, не отрывая взгляда от тарелки.

— Я отправил его в конюшню, помочь Аулду Элику с лошадьми. Принимая все во внимание, там для него самое подходящее место. — Теперь он поднял глаза и встретился взглядом с братом. — Или у тебя были другие планы?

Каллум, похоже, сомневался.

— В конюшню? Ага, ладно… так ты ему все-таки доверяешь?

Дугал небрежно вытер рот рукой и потянулся за хлебом.

— Тебе стоит только сказать, Каллум, если ты не согласен с моим приказом.

Каллум поджал губы, но сказал только:

— Нет, думаю, все будет в порядке, — и снова занялся ужином.

Лично я сомневалась, что конюшня — самое подходящее место для пациента с огнестрельным ранением, но предпочла не высказывать своего мнения в этом обществе, а решила отыскать юношу утром и удостовериться, что он получает нормальный уход.

Отказавшись от остальной еды, я попросила разрешения удалиться, ссылаясь на усталость, и это никоим образом не было притворством. Я настолько измучилась, что толком не обратила внимания на слова Каллума:

— Спокойной ночи, мистрисс Бичем Я пошлю кого-нибудь завтра, чтобы вас отвели на Совет.

Одна из служанок, увидев, как я пытаюсь отыскать дорогу в свою комнату, проводила меня со свечой в руке. Она зажгла от своей свечи ту, что стояла у меня на столе, и на массивных каменных стенах заплясал огонек, а у меня вдруг возникло чувство, что меня похоронили заживо. Но девушка ушла, я откинула вышитую занавеску на окне, и прохладный ветерок выдул это ужасное чувство. Я попыталась обдумать все, что со мной произошло, но усталый мозг кричал одно: спать. Тогда я нырнула под одеяла, задула свечу и заснула, глядя, как медленно восходит луна.

Будить меня опять явилась массивная мистрисс Фитцгиббонс, которая принесла с собой полный набор туалетных принадлежностей, подобающих шотландской леди знатного происхождения.

Свинцовые расчесочки, чтобы подтемнить брови и ресницы, горшочки с растертым в порошок корнем фиалки и рисовой пудрой, даже карандаш, про который я решила, что это краска для век, хотя никогда такого не видела, и изящную фарфоровую чашечку с крышкой, украшенную позолоченными лебедями и полную французских румян.

Кроме того, мистрисс Фитцгиббонс принесла полосатую зеленую верхнюю юбку и шелковый лиф, а также желтые шерстяные чулки. Все это не было похоже на домотканую одежду, которую мне дали вчера. Что бы ни значил этот «Совет», видимо, он считался весьма значительным событием. Я едва не впала в соблазн из чувства противоречия настоять на собственной одежде, но воспоминания о том, как отозвался о моей «сорочке» жирный Руперт, оказалось достаточно, чтобы передумать.

Кроме того, мне действительно понравился Каллум, несмотря на то, что он намеревался удерживать меня здесь в ближайшем обозримом будущем. Ладно, это мы еще посмотрим, думала я, изо всех сил стараясь правильно нанести румяна. Дугал сказал, что молодой человек, которого я лечила, в конюшнях, так? А в конюшнях должны быть лошади и пони, на которых можно отсюда ускакать. И я решила поискать Джейми Мактавиша сразу же после того, как с «Советом» будет покончено.

Как оказалось, под «Советом» понималось следующее: то самое обеденное помещение, в котором я вчера вечером ужинала, только претерпевшее некоторые изменения. Столы, скамьи и табуреты отодвинули к стенам, головной стол убрали, а на его место поставили солидное резное кресло темного дерева, накрытое тем, что, очевидно, являлось цветами Маккензи — пледом в зеленую и синюю клетку с небольшими вкраплениями красного и белого. Стены украсили ветками падуба, каменные плиты пола присыпали чистой соломой.

Позади пустого пока кресла стоял юный волынщик и накачивал воздух в небольшие трубки волынки, издававшей вздохи и хрипы. Рядом с ним располагались люди, которых я посчитала за ближайших помощников Каллума: узколицый мужчина в узких штанах и рабочей рубахе, прислонившийся к стене; лысеющий невысокий человечек в камзоле из хорошей парчи — явно писец, потому что сидел за столом, на котором разложил чернильницу из рога, перья и бумагу; двое мускулистых мужчин в килтах, больше всего походивших на охранников; а сбоку — просто огромный человек.

Я уставилась на гиганта в некотором благоговении. Грубые черные волосы падали ему на лоб, достигая нависших бровей. Свалявшиеся волосы покрывали и громадные руки с закатанными рукавами рубашки. В отличие от остальных виденных мною здесь мужчин гигант не был вооружен, только засунул в чулок небольшой кинжал; я с трудом разглядела рукоятку в зарослях черных завитков, покрывавших обнаженные ноги над чулками в веселенькую клеточку. Талию обхватом не менее сорока дюймов он затянул широким кожаным ремнем, на котором не было ни кинжала, ни сабли. Несмотря на угрожающие размеры, мужчина этот выглядел вполне дружелюбно и, похоже, шутил о чем-то с узколицым, который рядом с гигантским собеседником походил на марионетку.