Чужая земля (СИ) - Страница 3

***

Говорят, перед смертью вся жизнь пробегает перед глазами. Не знаю, правда это, или только у меня все пошло наперекосяк, но ничего подобного я не увидел. Вместо этого я почувствовал себя крайне неуютно. Потому что у меня не было тела. А это довольно непривычно. И здесь самым неприятным оказалось вовсе не осознание собственной смерти. Нет, тогда я об этом не думал. Самым неприятным было то, что я не мог дышать. Знаете, за свою жизнь человек настолько привыкает к сему незаметному факту, что, утратив его, невольно начинает испытывать нервную дрожь, сравнимую разве что с дрожью наркомана, попавшего на необитаемый остров. Впрочем, я довольно быстро задавил в себе поднявшийся было ужас. Хотя это оказалось не так просто. И только справившись с собой, принялся осматриваться – очень уж хотелось разобраться, где я.

К сожалению, дало это не много. Везде, куда бы я ни бросил взгляд, стояла неподвижная тьма. Впереди, справа, слева, сзади, внизу и вверху. Хотя тут понятия низа и верха были довольно условны, ведь любая опора или ориентир терялись в кромешном мраке. Лишь в одном месте первозданный мрак бурлил и переливался, образуя при этом картины одна причудливее другой. Наблюдать за ожившей тьмой было интересно, и я попытался к ней приблизиться, что, впрочем, мне не удалось – я просто не представлял, как можно двигаться без тела.

Однако черная сущность, будто почуяв интерес к себе, сжалась в гигантский прямоугольник. Некоторое время ничего не происходило, а затем на темной поверхности стали проступать цвета. Когда метаморфоза была завершена, оказалось, что передо мной висит книга в золотом окладе, на поверхности которого была выгравирована фигура молодого дворянина 16-17 века. Хотя я мог ошибаться. Но самым интересным в гравюре была невозможность разглядеть лицо изображаемого человека. Нет, оно вовсе не было чем-то скрыто или же испорчено неумелым мастером. Просто каждый раз при взгляде на него черты как будто расплывались, не позволяя разобрать истины.

Когда мне надоело ломать над этим казусом голову, книга, повинуясь моему немому желанию, раскрылась. Раскрылась она, как и полагается древнему фолианту – медленно, значительно, даже помпезно. На первой странице было изображено несколько странных значков, похожих одновременно и на скандинавские руны, и на арабскую вязь. Глядя на них, я был абсолютно уверен, что никогда прежде не видел ничего подобного. Но, несмотря на это, смысл написанного становился понятен при первом же взгляде. «Книга Смертей» – значилось там.

Как только до меня дошел смысл написанного, книга открылась сразу на середине.

Здесь не было никаких надписей. Только картина, изображавшая гигантскую спальню. На роскошной кровати с балдахином лежит молодая женщина. Она устала, но, несмотря на перенесенную боль, все же мягко улыбается. Ее глаза сияют счастьем.

Рядом с кроватью стоит седовласая бабка. Она тоже рада. Она радуется тому, что все наконец закончилось. К счастью, вполне благополучно. И в ее душе все еще теплится страх за жизнь молодой женщины, слишком тяжелыми были роды. На руках у старухи голосит младенец.

В сторону кровати идет пожилой мужчина в щедро расшитом золотом камзоле. Он безумно счастлив и благодарит богов за ниспосланного ими наследника. Сейчас он готов озолотить всех и вся вокруг себя.

Во всем этом золотом сиянии счастья и радости багровым угольком тлеет недовольства ребенка. Пожалуй, он здесь единственный, кто не рад своему появлению на свет. Но говорить он пока не может, поэтому выражает все свои чувства криком.

Вглядываясь в их лица, я неожиданно сообразил, что знаю, кто они такие. Вот старый герцог Кадэбур кив'Архол. Вот его молодая супруга Алиссия, которая, как ни странно, вышла за него замуж по любви, а не ради положения. Вот старая повивальная бабка Гардения, которая принимала еще нынешнего герцога и которой тот временами побаивается…

Как только я закончил рассматривать картину, страница снова перевернулась. И пошло-поехало. Первое слово. Первый шаг. Первая глупость. Мелькали незнакомые места, лица, имена. Учителя, воспитатели, друзья, враги. Вглядываясь в мелькающие лица, я с удивлением ощутил, что прекрасно знаю некоторые из них. С другими же будто бы знаком шапочно. И лишь один персонаж ускользал от моего всезнания. Тот, за чьей жизнью я наблюдал. Сначала младенец. Затем лихой сорванец. Стойкий юноша, упорно бредущий через незнакомый лес со сломанной ногой. Каким бы он не представал предо мной, я всегда мог выделить его из толпы. Ибо лишь его имя было скрыто от меня туманом, и лишь его фигуру размыл неизвестный художник.

Все это моя память, лишенная недостатков тела, тщательнейшим образом конспектировала на листы. Листы подшивались в папки. Папки складывались в коробки и задвигались глубоко в архив мозга. До востребования…

Из всей этой мешанины мест, событий, лиц особый интерес у меня вызывали картины, которые оживали или начинали о чем-то говорить. В основном на них изображались какие-либо уроки: география, история, фехтование… Но были и такие, где показывались просто события.

Лес. По нему во весь опор мчится всадник. Картина сменяется. Конь замер на месте. Перед ним раздувает капюшон черная змея. Всадник вылетел из седла и теперь, кувыркаясь в воздухе, летит навстречу дереву. Картина вновь сменяется. Всадник сидит на земле, привалившись спинной к дереву. Его лицо побелело от боли. Его левая нога сломана. Очередная смена декораций. Теперь бывший всадник медленно идет по каменному коридору замка. При внимательном рассмотрении в его походке можно заметить легкую хромоту.

Картины шли одна за другой. Иногда в очевидной последовательности, иногда без оной. Но никогда не повторялись. Они могли быть похожими друг на друга, но при ближайшем рассмотрении сразу появлялись десятки отличий.

Последняя картина из этой необычной галереи занимала сразу две страницы. На одной странице изображалась небольшая комната. В ней находились двое. Седой старик, смотрящий на торчащую из груди стрелу и молодой человек, присутствовавший на всех картинах. Он растерянно смотрел на умирающего мага, не понимая еще, что и сам обречен. На второй уже знакомая мне сцена ограбления. Только в ней были некоторые отличия. Теперь вокруг меня клубилась темная дымка.

На этом представление завершилось. И хотя я не просмотрел даже малой части, книга захлопнулась и исчезла. Я же еще некоторое время повисел в пустоте, а затем окружающее пространство неуловимо изменилось, и на меня навалилась тяжесть реального мира. Секунду длилась абсолютная тишина, а потом во тьме раздался первый, самый громкий, удар сердца и тишину разорвал судорожный вдох.

Тело ужасно затекло и отчаянно не желало повиноваться. Руки и ноги вяло шевелились, постепенно обретая чувствительность. И вместе с ней появилось мерзкое ощущение бегающих по мне муравьев. Сердце трудолюбиво разгоняло по венам пока еще холодную кровь. Я понимал, что как только она нагреется, появится чувство, будто меня кипятком облили. Но пока этого не произошло лежать на холодном камне было даже комфортно. Разве что несколько жестко.

Вскоре ко мне вернулась власть над телом. А еще спустя какое-то время мышцы достаточно окрепли и перестали дрожать. Когда это произошло я попытался приподняться на локтях и, не найдя с одной стороны опоры, с металлическим лязгом рухнул на пол. Нельзя сказать, что было больно – похоже, чувствительность еще не полностью восстановилась. Но крайне неприятно – это уж точно.

Придя в себя, я принялся ощупывать окружающее пространство и обнаружил рядом с собой узкий каменный постамент, с которого только что благополучно свалился. Опираясь на него, я сумел подняться на ноги, но, почувствовав сильную слабость, поспешил присесть на камень. Голова сильно кружилась от прилива крови. А в памяти все еще крутились десятки образов, виденных мною во сне. В одном из них человек собрал руку ковшом и прошептал:

– Свет.

Все еще не оправившись ото сна, я неосознанно повторил этот жест вслед за ним. И к моему удивлению результат был тот же. Едва отзвучало слово, как в собранной ковшом руке засверкал, рассыпая искры, язычок зеленого огня. Привычные ко тьме глаза резануло болью, и я поспешил прикрыть их свободной рукой. В памяти крутилась опасливая мысль, что из-за резкого перехода от полной темноты к свету человек может ослепнуть. Поэтому руку я убрал, лишь досчитав до трехсот.