Чужая луна - Страница 2

Немного поразмыслив, он решил больше не пытаться найти тот их прежний путь, поскольку это была даже не дорога, а узкая извилистая тропа, которая часто прерывалась. Красильников ее хорошо знал, ходил здесь едва ли не каждый день, и то иногда в задумчивости останавливался, потом немного возвращался назад и выходил на новую, лишь ему одному известную тропинку.

Юра шел строго на юг. Иногда обходил встающие на его пути скалы. Ориентировался на низко висящее слева от него полуденное солнце и время от времени совсем недалеко за его спиной громыхающую артиллерийскую канонаду.

Часа через три, с исцарапанными в кровь руками и разбитыми коленками он спустился к петляющему между скал, почти высохшему тощему ручейку. Похоже, это и была она, Кача. Постояв немного, Юра огляделся. С того дня, когда он здесь вынужденно оказался, ему запомнилась высящаяся неподалеку причудливой формы скала со словно отпиленной верхушкой, на которой лежал круглый валун, который по всем законам физики должен был давно оттуда свалиться. Но ни этой скалы, ни другой, напоминавшей фигуру сидящей женщины, он здесь не увидел. И русло Качи, не в пример тому, где он посадил «Ньюпор», было здесь более мокрое, вода тихо журчала, цепляясь за чахлые кусты.

И Юра понял, что, плутая, он вышел к Каче несколько ниже истока. Там русло было хоть и мокрое, но воды в нем он не заметил, и еще ему запомнилось, что дно там было усеяно галечником, и при посадке галька похрустывала под колесами и «мандолиной» его «Ньюпора».

«Вернуться туда? Посмотреть, что осталось от сожженного “Ньюпора”? А зачем? Что изменится, если даже я принесу доказательства, что аэроплан сжег? Поможет ли сейчас это доказательство моему дяде? Прошло с тех пор немало времени, и что случилось, то уже случилось».

Еще довольно долго проплутав в этом каменном лабиринте, Юра вышел к говорливой речке Бельбек. Здесь, в низине, было все еще по-осеннему тепло, и он даже снял подаренный ему Красильниковым полушубок.

Перепрыгивая с валуна на валун, он перебрался на другую сторону речки. Постоял, огляделся по сторонам. Если пойти влево, там далеко должна быть Ялта. Но лучше всего идти прямо на юг, где-то там море, а вдоль его берега тянется дорога. Она почти никогда не бывает пустынной. И если посчастливится, может, кто-то подвезет его до Балаклавы, а то и до Севастополя. А там и дом близко, можно пешком дойти.

Но спустя еще какое-то время Юра понял, что ни до моря, ни до дороги он сегодня вряд ли дойдет: солнце вот-вот скроется за горами и наступит ночь. Здесь, в Крыму, она наступает как-то сразу, почти минуя сумерки.

Идти ночью Юра не решался, в темени по бездорожью легко окончательно заблудиться. Да и не безопасно: хорошие люди по ночам в горах не бродят. Оставалось одно: найти где-нибудь среди валунов уютное местечко и пересидеть там до утра. А может, увидит в темноте огонек чьего-то жилища и попросится на ночлег.

Но пока все еще было светло, Юра продолжал идти.

Когда солнце совсем склонилось к дальним горам, он стал поглядывать вокруг, искать место для ночлега. В коротких сумерках он вышел к небольшой поляне, на которой темнели невысокие остроконечные холмики. Когда подошел поближе, холмики оказались увенчанными вершалами стожками кем-то заготовленного на зиму сена.

«Повезло», – подумал Юра и стал ворошить подножие стожка, выстилая себе постель. Укутался в полушубок, привалился к стожку. Где-то совсем близко хохотнул филин, ему отозвались несколько неизвестных Юре ночных птиц. И от этого птичьего грая страх, который с наступлением сумерек охватил Юру, вдруг улетучился, отступил.

Он стал смотреть на небо, которое как-то сразу усеяли неправдоподобно большие и яркие звезды. Казалось, что они опустились поближе к земле. Потом с моря стал наплывать легкий туман, и от этой прозрачной дымки они стали какими-то мохнатыми и мигающими, словно оттуда, с небесной выси, кто-то хотел сообщить что-то важное нам, землянам.

Никогда прежде, ни в детстве, ни позже Юра не видел таких небесных чудес. Быть может, и в Александро-Михайловке оно такое же, как и здесь, но ему там никогда не доводилось видеть ночного неба. По давно заведенному порядку, едва наступали сумерки, Ольга Павловна загоняла его и Лизу в дом, все вместе они разжигали самовар и накрывали к ужину стол, ожидая с работы Константина Яновича. Потом начиналось вечернее чаепитие с тихими семейными разговорами, которые иногда затягивались до глубокой ночи. И, наконец, мягкая постель…

От этих воспоминаний Юре стало совсем спокойно, он глубже зарылся в пахнущее летом сено. Мысли в голове начали путаться, и он задремал.

Но долго поспать ему не довелось. Спал он чутко и проснулся от каких-то звуков: похоже, скрипели плохо смазанные колеса. Скрип приближался. Юра стал вглядываться в темноту и увидел остановившуюся возле соседнего стожка высокую двухколесную арбу с впряженным в нее осликом. При этом двое – юноша и девушка – о чем-то разговаривали на непонятном ему языке.

«Татары», – догадался Юра и на всякий случай решил спрятаться на невидимой им обратной стороне стожка. Стал осторожно привставать, чтобы туда переползти, но пересохшее сено предательски зашуршало.

Двое на какое-то время застыли у своего стожка, потом стали тихо о чем-то между собой переговариваться. И наконец раздался решительный мальчишеский голос. Говорил парнишка по-татарски.

Юра не ответил, он лихорадочно соображал: надо бы бежать. Но тут же засомневался: в этой кромешней темноте он едва ли добежит до ближайшей каменной гряды. Не исключено, что сразу же по пути налетит на пару булыжников и легко сломает ноги. И уж как самое легкое в кровь собьет ноги и весь исцарапается. Да и мальчишеский голос не внушал ему серьезных опасений. Странным Юре показалось лишь то, что за сеном они приехали ночью. Воруют? Но тогда не он их, а они его должны были бы бояться.

Юра встал возле своего стожка и, готовый бежать, все же решил немного выждать последующих шагов татарчат. Но мальчишка, бросив ему еще пару фраз, стал вместе с напарницей загружать сеном телегу. И делали они это так спокойно и неторопливо, что Юра засомневался, что они воруют. Так ведут себя только хозяева. А почему ночью? Может, оттого, что день стал намного короче и они не успевают сделать всю работу засветло?

Закончив загружать арбу, они о чем-то посовещались, и потом парнишка снова что-то выкрикнул и, чуть выждав, двинулся к его стожку. Страх у Юры совсем прошел. К тому же голос у парнишки был не угрожающий, а скорее даже миролюбивый.

Совсем худенький татарин, под стать Юре по возрасту, может, чуть постарше, в легкой рабочей поддевке и в тюбетейке безбоязненно совсем близко подошел к Юре и, внимательно его рассмотрев, спросил:

– Ты русский? Почему не отзываешься?

– Я тебя не понял. Я не знаю татарского.

– Ты от кого-то прячешься? Не бойся, я никому ничего не скажу.

– Просто я иду домой. Только немного заблудился.

– Понятно: ты не хочшь говорить правду, – разочарованно сказал парнишка-татарин. – Ну что ж. Это твое дело.

– Почему ты думаешь, что я вру? – спросил Юра.

– Потому что и там и там, – он указал рукой в обе стороны вдоль довольно близкого здесь моря, – повсюду поселки и живут люди. Тебя бы кто-нибудь пустил на ночь. Но ты спускался с гор. На тебе полушубок, потому что в горах уже холодно. Скорее всего, ты был у партизан, потому что часто грелся у костра и не берег свою шубу. Но ты не бойся. Я тебя не выдам. И мой отец и я, мы часто помогали партизанам.

Юра молчал. Рассказывать все, что с ним случилось, он не хотел. Да и поймет ли татарин все, что так круто замесилось в его совсем еще юной жизни? Идет от партизан, но не партизан. Добирается в Качу, к белым, но не белый.

– Ладно. Не хочешь – не отвечай. Скажи только: где твой дом. Если правда, что ты идешь домой.

– Мой дом – в Севастополе. Чуть-чуть дальше.

– Это совсем неблизко.

– Мне бы к морю. Там дорога. Кто-нибудь подвезет.

– Дорогу тоже ночью не отыщешь. Да и не ездят сейчас по дороге ночью. Боятся, – сказал татарчонок и поднял на него глаза. – Ну так что, здесь останешься? Или, может, идем к нам. В тепле переночуешь. А утром что-нибудь придумаем.