ЧУЖАЯ АГОНИЯ Сборник научно-фантастических рассказов - Страница 24

— Все сводится к тому, что в малых масштабах, скажем, в масштабах земного шара, может и не быть макроскопической симметрии. Но на громадных просторах Вселенной все должно усредняться. Если у людей на Земле сердце и аорта ориентированы в одну сторону, то на некоей другой планете, где-нибудь в дальнем уголке Вселенной, у других людей сердце и аорта ориентированы в другую сторону.

— Мне это напоминает экстраполяцию рассуждении о частицах и античастицах, — заметил я.

— Совершенно верно, — сказал отец. — Я бы даже предположил, что раз мы на Земле стареем, то другие люди в другом месте молодеют с течением времени.

Я рассмеялся:

— И выходят из материнского чрева, неуклюжие, скрюченные, сморщенные и беззубые.

Отец положил свою трубку на стол.

— Ты довел мои рассуждения до полнейшего абсурда, — тихо произнес он.

Мне было приятно наблюдать, как злится отец, но при этом я чувствовал себя немного неловко.

— Прости меня, — сказал я, — но твои рассуждения, похоже, сводятся в конечном счете именно к этому.

Отец внезапно поднялся с места, вытряхивая трубку в огромную, украшенную рельефом серебряную пепельницу, подаренную ему служащими лаборатории, когда он стал Нобелевским лауреатом.

— Разговоры мало что дают, — сказал он. — Пойдем в лабораторию. Ты увидишь, что я имею в виду.

Мы прошли по слабо освещенным внешним коридорам в лабораторию, где содержались обезьяны-капуцины. В центре ее на большом помосте стояла одна-единственная проволочная клетка. Сразу за ней находился высокий стеллаж с электронной аппаратурой и L-образной стрелой, нависавшей над клеткой. На стреле были смонтированы многочисленные катушки так, что они располагались прямо над серединой клетки.

Отец подошел к клетке и внимательно заглянул внутрь, слегка причмокивая. Я встал за его спиной и заглянул ему через плечо. В клетке сидела очень старая обезьяна, настолько сморщенная и седая, что я изумился тому, что она еще была жива.

— Не узнаешь?

— Совсем нет.

— Это наша молоденькая Джинджер, — сказал он.

Поначалу я было подумал, что это была нелепая шутка; но я, конечно же, знал, что у отца полностью отсутствовало чувство юмора. Я взглянул на катушки над клеткой. Отец следил за моим взглядом.

— Это синтезатор магнитного поля, который я соорудил, — сказал отец. — С его помощью я могу сфокусировать управляемое магнитное поле в области размером в 1 миллиметр в любой точке в радиусе 5 футов от синтезатора. Я могу изменять амплитуду и частоту в широком диапазоне.

— А Джинджер?

— Я запер ее в магнитном поле с частотой 8 колебаний в секунду, — объяснил отец. — И, с божьей помощью, ее метаболизм последовал за колебаниями этого искусственного поля. Постепенно я начал увеличивать частоту колебаний. Как видишь, ее биологические часы сами по себе ускорили свой ход, и старение пошло чрезвычайно быстрыми темпами.

— Невероятно, — сказал я, — раньше я бы ни за что не поверил, что такое возможно.

В данный момент моя ревность и враждебность исчезли и восхищение его достижением захватило мое воображение. Я внимательно осмотрел обезьяну. Она была похожа на Джинджер, но я был не совсем уверен. На ее лодыжке был небольшой опознавательный браслет с надписью «Джинджер». Но он мог быть снят с настоящей Джинджер.

— Не знаю, о чем ты думаешь, — сказал отец. — Но я никогда в жизни не фальсифицировал данные и ты, черт возьми, знаешь об этом, — он взял в руки толстую тетрадь, лежавшую сбоку от клетки. — Здесь все мои записи, — произнес он. — Я хочу, чтобы ты прочел их и высказал свое мнение.

— Один вопрос, — сказал я. — Как ты направляешь это поле на животное? Ты используешь равномерную напряженность? Тебе приходится фокусировать его в одной точке коры головного мозга или в нескольких?

— В одной, — ответил отец. — Прочти тетрадь: там все записано.

На мгновение он взглянул на меня теплым и даже, как мне показалось, немного любящим взглядом.

— Вот ты называешь меня холодным и равнодушным. А я предлагаю, чтобы именно ты провел эксперименты с уменьшением частоты колебаний поля.

Мои глаза наполнились слезами. Я знал, что это было невероятной щедростью с его стороны. В самом деле, мы можем остановить время для конкретного индивидуума. Это может стать преддверием к бессмертию впервые в истории человечества. Идея была захватывающей.

— Я сейчас же начну читать твою тетрадь.

По пути в свой кабинет я повстречал Сару Фрей. Она взяла мою руку в свои и нежно погладила ее. Как ни странно, это вызвало у меня раздражение. Я небрежно кивнул ей и пошел, не сказав ни слова, дальше, сгибаясь под тяжестью огромной тетради.

Я внимательно проштудировал каждую крупицу информации, и, чем дальше, тем больше было мое возбуждение. Мне было ясно, что эксперимент с замедлением колебаний магнитного поля должен будет потрясти весь научный мир. Но потом я был потрясен тем, что все это было работой отца, его достижениями, а не моими. Он преподнес мне их на серебряном блюдечке, но я еще не опустился до такой степени, чтобы принять такой подарок.

Я вернулся в кабинет отца и положил тетрадь на стол перед ним. Он взглянул на меня своими огромными черными, почти молодыми глазами, которые в тот момент не выражали ничего.

— Это твоя работа, а не моя, — сказал я. — Ты достиг потрясающих результатов, но я не хочу примазаться к ним, делая вид, что они — мои собственные. Я хочу добиться всего своими силами.

Отец вздохнул:

— Тебе все то слишком мало, то слишком много. Почему бы тебе не присоединиться ко мне? Здесь хватит славы и достижений на пятерых. Остается еще так много работы. Или ты хочешь сжечь весь свой творческий потенциал в чреве Сары Фрей?

Я перешел на крик:

— Не трогай Сару! То, чем я с ней занимаюсь, мое дело, черт побери! И в нем гораздо больше любви, человечности и смысла, чем во всей твоей озабоченности золотыми медалями и аплодисментами.

— Ну, будь по-твоему, — сказал отец.

Я в ярости выбежал из его кабинета и вернулся к себе. Сидя в своем кабинете, я осознал, каким ребячеством были все мои слова и поступки. Отец был прав, и мне следовало бы присоединиться к нему. Но я не мог этого сделать. Я был похож на неподвижно стоящие песочные часы, весь песок в которых ссыпался вниз. Никто не может перевернуть меня, чтобы я получил возможность начать все сначала.

Я провел ночь с Сарой. Я позвонил домой и сказал жене, как уже много раз до того, чти я буду работать допоздна и останусь в лаборатории на ночь. И, как всегда, Альма вздохнула и сделала вид, что поверила.

Утром я сказал Саре, что намерен развестись с женой. Она сидела перед зеркалом, расчесывая волосы плавными спокойными движениями, наполняя комнату густым ароматом своих иссиня-черных локонов. От моих слов ее рука задрожала.

Однако она не сказала ничего. Поверила ли она мне? Клянусь, что я не лгал, но она не поверила. Или, может быть, все дело заключалось в двадцатилетней разнице в возрасте? Я ушел от нее с тяжелым сердцем и с тех пор не отвечал на ее попытки заговорить со мной.

Отец вел себя более откровенно. Если он встречал меня в коридоре, то отворачивался. Я знал, что он продолжает вести работу, может быть, именно те эксперименты, от которых отказался я. Но я не мог унизиться до такой степени.

Однажды вечером, когда я заставил себя задержаться в лаборатории, чтобы поработать над нудным докладом, который я должен был сделать на весенней конференции, отец ворвался в мой кабинет в бурном восторге. У него была упругая поступь и он прямо-таки источал энергию, что явно не соответствовало его возрасту.

— Пойдем со мной, — сказал он.

Я последовал за ним, чувствуя, как меня постепенно охватывает ужас. Мы вернулись в комнату с капуцинами и клеткой с Джинджер. Отец жестом показал на клетку, и я взглянул внутрь. Она вновь помолодела.

— Поздравляю, — сказал я, хотя внутренне я был близок к полному отчаянию. Это могло быть моим достижением. Затем все смутные мысли и чувства, вертевшиеся в мозгу, внезапно четко оформились.