Чумная экспедиция (Сыск во время чумы) - Страница 2

Николенька легко осваивал все эти тычки, тузы, щелки и размашки. Тело неожиданно оказалось послушным – и, хотя сам он так и не понял тогда смысла слова «свиль», употребленного старшими, однако то движение, коим стан, повернувшись, пускает мощный тычок или туз вскользь, усвоилось почти сразу. Малолетние знатоки и мастера, нахватавшиеся у старших парней всевозможных ухваток, стали для него почтеннее учителей, нанимаемых родителями для обучения письму, чтению и арифметике. Тем более, что учителя все попадались какие-то незначительные, из тех, о коих позднее воспитанники говорили: меня учили на медные деньги. Вскоре старшего, Алешку, действительно увезли в Санкт-Петербург, и Николенька тоже принялся мечтать о военной службе.

Николенька оказал мало склонности к наукам и к искусствам, а более всего хотел служить в гвардии. Иного пути ему, впрочем, и не пророчили, так что в тысяча семьсот пятьдесят четвертом был он, как водится, в возрасте двенадцати лет зачислен в Преображенский полк и тут же отпущен для постижения арифметических наук. Три года спустя сочли, что дальше учить недоросля не имеет смысла, для честной службы и того довольно, и он был принят в полк нижним чином, и это тоже было в порядке вещей – вся дворянская служивая молодежь, попав в гвардию, начинала с солдатского звания.

Бывши неудачным младенцем, в отрочестве он тоже не слишком похорошел – вытянулся, несколько постройнел, однако нос тоже принялся расти и оказался малость крупнее, чем требуется для гармонии. Общее впечатление несколько скрашивалось тем, что волосы, как у многих в детстве, все еще вились, но это преимущество исчезало, когда их убирали в общепринятую прическу – гладкую, с косицей сзади и с буклями по бокам.

Николаша прибыл в Санкт-Петербург с сундуком имущества и старым дядькой, приставленным к нему для услуг. Тут вся началось сначала – длинноносый, коротконогий, полноватый юноша с подозрительным взглядом не сразу поладил с шустрыми и более грамотными ровесниками. Способ завоевать их уважение был ему с детства известен – и не зря же кулаки отращивал.

Всех удивила внезапная стремительность этого драчуна, совсем не соответствующая облику, удивила скорость и меткость ударов вкупе с умением уйти от вражеских, удивила и расчетливая поворотливость, при которой ни один замах не был сотрясением воздуха.

В шестьдесят первом году Архаров получил свой первый офицерский чин, тут случилась революция, на престол взошла общая любимица великая княгиня Екатерина, сделалась государыней и внесла сумятицу в гвардейские ряды. Когда совершалась революция – вся гвардия была заодно, а потом встал вопрос – выходить ли ей замуж за избранника души и тела Григория Орлова. Братья Орловы столько для нее сделали, – как полагали в гвардии, на трон возвели и корону ей на голову надели, – что сие выглядело достойной и заслуженной наградой – с одной стороны. А с другой – кому охота иметь над собой Гришку Орлова, пусть и ставшего вмиг графом? Начались комплоты, угрозы, и немало горячих голов ввязалось в нелепые заговоры по устранению фаворита. Но фаворит-то остался, а заговорщики получили хотя умеренное, однако наказание. Тут еще и граф Панин припечатал словцом: императрица-де вольна выходить за кого угодно, а вот только госпоже Орловой императрицей не быть… А она, умница, сделала единственно возможный выбор.

Николаша Архаров был слишком молод, чтобы путаться во все те затеи, да и других забот хватало – красавицы все больше на иных кавалеров поглядывали, было обидно. Попытки заявить о себя в свете кончились провалом – всякий раз, пускаясь в галантности, сей кавалер наиболее всего боялся стать для прелестниц смешным, и великая подозрительность вредила ему более, чем повредили бы лихие загулы и даже дурная хворь, не к ночи будь помянута. Наконец старший сослуживец, Иван Бредихин-второй, научил его ходить к сводням – тем все возвышенные чувства, взятые напрокат из стихотворства господина Сумарокова, и кончились.

Он служил не лучше и не хуже других, был довольно замкнут, порой вовсе угрюм, и казалось, что, не имея знатных покровителей, век он проведет в малых чинах, уйдет в отставку поручиком и будет доживать на покое в Москве или в подмосковной, наподобие отца и деда.

Но, видать, где-то на небесах Фортуна, расшалившись, глянула на него благосклонно. Хватит ему ходить в поручиках, решила Фортуна, он мне на что иное превосходно сгодится. И кинула ему с небес то, что именуется случаем. Хошь – лови, хошь – упускай, твоя забота. Случай, правда, был не совсем обычный, однако именно тот, что мог бы быть пойман как раз этим офицером, с его норовом и повадками.

Немало удивились сослуживцы, когда в одно прекрасное солнечное утро плац Преображенского полка осчастливил визитацией верзила, умница, меченый красавец Алексей Орлов, третий по старшинству из братьев Орловых, по-свойски – Алехан. Был он на ту пору Преображенского полка генерал-майором, но на плацу, где учили молодых солдат, являлся нечасто.

С ним прибыл брат Федор, четвертый по старшинству, – не более не менее как обер-прокурор Сената.

Оба братца, имевшие несколько похмельный вид, вышли из кареты, велели сбежавшимся офицерам быть без чинов, и стали оглядывать все собрание.

– А ну-ка, выйди вперед, – вдруг обратился Алехан к офицеру ростом малость выше среднего, плотно сбитому, причесанному без затей и имеющему на щеке свежую ссадину. – Ты, что ли, у меня Архаров?

– Я, коли угодно, – не слишком любезно отвечал офицер, уставясь на округлые носы своих башмаков и пряча в обшлаги кулаки со сбитыми и чуть-чуть поджившими костяшками.

– Врешь, – недоверчиво сказал обер-прокурор.

– Федя, это точно он, – подтвердил Алехан.

– Ну, надо же, – отвечал Федор Орлов, глядя на офицера с немалым удивлением. – Ишь ты, каков…

– Да уж таков уродился, – добавил Алехан, покачал головой и хмыкнул.

– Да, я таков, – совсем тихо, однако весьма упрямо произнес офицер.

Алехан смотрел на него, смотрел – да и треснул широченной ладонью по плечу.

После чего братья, словно бы сделав то, за чем явились, сели в карету и укатили.

Архаров наконец оторвал взгляд от башмаков и исподлобья посмотрел вслед начальству. Не признают – и ладно… было бы о чем вспоминать…

Сослуживцы кинулись с расспросами, Архаров отмалчивался. Только и дознались, что вечером ходил куда-то играть в бильярд, и там заполночь приключилась драка. Сообщил об этом Архаров-второй, Ванюша, младшенький, который уж несколько лет служил в том же Преображенском полку. Но подробностей и он не знал. Судя по тому, что старшенький братец отделался лишь ссадинами, пострадал, и немало пострадал его противник, или же противники (от Ванюши уж знали, что Архаров с сопливых лет не боялся выходить один против двоих и даже троих).

Фортуна у себя на небесах точно рассчитала, какого поединщика подставить Архарову. Поединщик, сам – отчаянный боец, смог оценить его боевые качества не по словам, а по следам на собственном теле, однако широта его безалаберной души не допускала мелочных расчетов. Малоприятный в обычной жизни и яростный в драке преображенец, который крепко припечатал его сперва к стенке, потом к полу, ему запомнился и даже понравился. С того дня карьера Архарова несколько оживилась, и вскоре стало известно, что его неожиданный покровитель – Гришка Орлов. Сам! Собственной персоной!

А еще немного времени спустя появился Левушка.

Надо сказать, что друзей в полку Архаров не нажил. Крепнущая с годами подозрительность к людям выстраивала между ним и сослуживцами каменные ограды и бревенчатые частоколы. Сперва среди полковой молодежи, потом среди равных по чину он был – сам по себе, хотя понемногу наладилось что-то вроде весьма сдержанного приятельства. Ближе прочих оказался ему спокойный, уравновешенный и исполненный какой-то ровной веселости поручик Иван Бредихин-второй – возможно, еще и по той причине, что Бредихин в детстве жестоко пострадал от оспы и лицо имел весьма изрытое. Был он на полтора десятка лет старше Архарова и умел обходиться с подозрительным сослуживцем мирно и деловито – как, впрочем, и со всеми. По этой причине Бредихин сделался конфидентом еще одного преображенца, Артамона Медведева, повесы редкостного, и выслушивал все его излияния, особливо же в тех случаях, когда Медведев, запутавшись в юбках трех, не то четырех прелестниц, искал достойного способа совершить правильное отступление. Архаров и Медведева кое-как признал за товарища, до таковой даже степени, что порой выслушивал его амурные откровения и ссужал деньгами – в разумных, впрочем, пределах.