Чудовище Боссонских топей - Страница 5

— Твой хозяин спит, Кода? И эта туда же.

— Он мне не хозяин, — проворчал я, чувствуя, что опять выхожу из себя. — Я Пустынный Кода.

Она вздохнула.

— Да Кода ты, Кода, кто спорит…

— Когда он проснется, мы уйдем, — объявил я.

— И я с вами, — подхватила Эрриэз, усердно налегая на нож, чтобы отрезать рыбине голову.

Я чуть с крыльца не упал.

А она невозмутимо добавила:

— Конан обещал взять меня с собой.

— Он не мог тебе обещать, — возмутился я. — Он не мог ничего тебе обещать, не посоветовавшись со мной.

— Он сказал, что попросит тебя, и ты согласишься.

Я так разозлился — не передать.

— Если ОН попросит, — сказал я мрачно, — то я, конечно, не стану возражать. Но запомни, Эрриэз, один только намек на предательство с твоей стороны, и я скажу ему, кто ты такая.

Я правильно угадал ее слабое место. Она жалобно заморгала своими белыми ресницами, и нижняя губа у нее задрожала. Она здорово перепугалась, я видел.

— Ну и кто я, по-твоему, такая? — спросила она, старательно изображая спокойствие.

А мне и изображать не надо было.

— Нелюдь ты, — равнодушно сказал я. — А его ты об этом, конечно, в известность не поставила. Человеком прикидываешься. Ладно, прикидывайся, морочь ему голову. Но смотри, Эрриэз, я тебя предупредил. В случае чего я за себя не ручаюсь.

Она побледнела, и на ее лице стали заметны веснушки. Она смотрела на меня укоризненно, дождь поливал ее, смывая с исцарапанных, покрытых слабым загаром рук налипшую рыбью чешую. Мне даже жаль ее стало на миг, но я заставил себя быть суровым для пользы дела и гордо поднялся на крыльцо, чтобы пройти в дом и разбудить Конана.

Болото было, по обыкновению всех болот, бескрайнее, безнадежное и бесконечно коварное. Конан сказал, что где-то здесь начинается местность, имеющая чудесное название «Боссонские топи».

Я передвигался следом за Конаном. Прыгая с кочки на кочку, каждую секунду ожидая трясины, из которой уже будет не выбраться, шарахаясь от черных деревьев, я невольно сожалел о лесе. Пусть там сыро, пусть ветки эти цепляются, пусть насекомые кусаются и путаются в шерсти, — но там хоть земля под ногами твердая. Л не этот гамак, подвешенный над пропастью.

Я попытался выяснить, на какой глубине у этой пропасти дно. Оказалось, что дна вообще нет, но зато там торф. Торф — отличное топливо, сказал Конан. Меня это, понятное дело, ужасно вдохновило. Нет нечего лучше затяжного подземного пожара. Болото то стонало, то булькало, то сопело. Создавалось впечатление, будто мы топаем по шкуре гигантского сонного существа.

Эрриэз замыкала шествие. Я, кстати, так и не понял, зачем она с нами увязалась. Для такой дохлой девчонки держалась она хорошо — не ныла, не отставала.

Интересовало меня и другое обстоятельство: Гримнир почему-то с нами не пошел. Он вообще в тот день, когда мы уходили, не показался на глаза. То ли отсиживался где-то в глубине темного захламленного дома, то ли успел уйти раньше, пока все еще спали. Конан не выяснял, где находится великан. Вероятно, считал, что это для нас неважно.

Тяжелые сытые птицы шумно взлетали при нашем появлении, ломая ветки мертвых деревьев. Глупые они. Конан ловит их на простой крючок: они, не думая, хватают любую наживку и тут же попадаются. Я не очень люблю такое мясо, оно горькое, но в общем есть их можно.

Мы шли уже третий день, и я чрезвычайно устал, но говорить об этом не решался. Не хотел показывать свою слабость этой девице в полосатой юбке и допотопном чепчике с мятыми кружевами, которая шлепала за моей спиной. Поэтому о замке графа Мак-Грогана, где меня так любили и баловали, я думал втихомолку. Несколько раз слезы наворачивались па мои глаза, однако я преодолевал слабость. Конан обещал, что рано или поздно мы доберемся до порта и сядем на корабль, который отвезет меня в пустыню. Такова была моя последняя надежда. И если она не сбудется, то вариантов у меня останется ровно два: умереть здесь — или вернуться к Мак-Грогану, где мне уготована необременительная роль всеобщего пушистого любимца.

Такой плохой дороги, как через это болото, у нас еще, кажется, никогда не было. Я никак не мог взять в толк, зачем Конану понадобилось создавать себе дополнительные трудности. Неужели нельзя было пройти в обход?

Я так и сказал ему, когда мы остановились на относительно сухом островке, чтобы передохнуть. Он сказал, что другой дороги нет и что за деревней Эрриэз чуть ли не до самого конца света тянутся бескрайние топи. Я почуял в его словах какой-то подвох, потому что он вдруг улыбнулся своей ослепительной, жизнерадостной улыбкой, щелкнул меня по лбу и начал обламывать ветки засохшего деревца, чтобы развести костер.

Где-то вдалеке завыли волки. Я вспомнил про пса, который обитал в деревне, и спросил Эрриэз, куда она дела свою собаку — неужто бросила на произвол судьбы.

В моем вопросе ей почудился подвох. Якобы я считаю ее бессердечной и способной бросить какое-либо живое существо на произвол судьбы. (На самом деле я действительно так считал).

Она махнула рукой в ту сторону, откуда доносился вой.

— Он ушел к своим, — пояснила девушка.

Я так и ахнул.

— Ты хочешь сказать, что это был волк? Она засмеялась:

— А кто же еще!

— Но ведь он вилял хвостом!

— Такой уж это приветливый волк…

— Ты все врешь, — объявил я. Волки другие. Они гораздо меньше размерами, у них рыжеватая шерсть и длинный вытянутый хвост. А твой был крупный и серый.

Она не ответила, и я вдруг понял, что ничего она не врала — в закатных странах и волки не такие, как положено…

Я уныло подсел к костру, делая вид, будто принимаю участие в его разведении, а Эрриэз с деловым видом уже вынимала из своей холщовой сумки медный котелок и кое-какие припасы. Котелок был наш с Конаном, я лично украл его на рынке в одном городке на закат от Танасула. Почему-то мне стало вдруг обидно, что Конан доверил ей нести наши вещи. Когда я увидел, с каким самодовольным видом она вытряхивает в котелок мокрую солонину, я не сдержался.

— Ты ее уже один раз прожевала, — фыркнул я. Она виновато покраснела. Я так и не понял, кто из нас двоих хуже — она, потому что упала в лужу и промочила припасы, или я, потому что постоянно ее дразню.

Но тут к нам подсел Конан, и мы с Эрриэз сразу перестали обмениваться убийственными взглядами. Он осторожно поджег сырой хворост, и через несколько минут у нас уже был очаг и собственное место на земле возле этого очага. Очень уютно, знаете ли, можно устроиться, если только удалось зажечь костер.

— Скажи, Эрриэз, — заговорил Конан, — давно ли ты живешь в здешних краях?

— Давно. — Она улыбнулась. — Всю жизнь.

— Ну, тогда это недавно, — засмеялся он.

Наивный человек, он полагает, что ей лет шестнадцать. Если бы она не была кикиморой, или кто она там, я бы тоже так решил. А ей лет двести, никак не меньше. По глазам вижу. Хотя для кикиморы это, конечно, не возраст.

— Ты устала? — спросил он осторожно. Она качнула головой.

— Не беспокойся, — сказала она. — Я выносливая.

— Да кто о тебе беспокоится-то? — не выдержал я.

Конан посмотрел в мою сторону — удивленно, как мне показалось. Я передернул плечами и отвернулся, кутаясь в свой плащ. Не понимает человек простых вещей — не надо. Кому от этого хуже?

— Может быть, ты зря пошла с нами, Эрриэз? — снова заговорил Конан.

Мне очень не понравилась интонация, с которой он произносил ее имя, и я счел нужным вмешаться:

— Увязалась за нами, ты хочешь сказать.

Но они не обратили на меня внимания. Эрриэз смущенно потрогала свою косичку.

— Ты знаешь, — сказала она, — я просто не могла уже оставаться дома. Все вокруг разбежались или умерли. В доме, который выходит окнами в мой сад, поселился дух. Не знаю, кто он, но столько от него тоски, когда он выбирается наружу и бродит целыми ночами — как будто ищет кого-то…