Чудотворец - Страница 14
Колбасов прижал руку к груди и даже чуть привстал в кресле:
– Геннадий Петрович!.. Я же не за награды работаю… За державу обидно, в которой такие, как этот Барон, беспредел сплошной установили… Была б моя воля – лично каждого такого урку мочил бы…
Ващанов улыбнулся и с хрустом свинтил пробку с новой бутылки водки. Разлив слезу по рюмкам, он укоризненно покачал головой:
– Перегибать-то не надо… Мы тем от уголовников и отличаемся, что действуем в рамках закона. Слава Богу, не военный коммунизм сейчас, расстреливать банды с тачанок не надо… Эту бароновскую шайку нужно просто обезвредить, жала, так сказать, повырывать… Этого будет достаточно…
Колбасов с готовностью кивнул, преданно поедая глазами подполковника:
– Готов немедленно приступить к выполнению задания!
Ващанов вальяжным жестом остудил пыл подчиненного:
– Ну, немедленно-то не нужно… Сегодня мы с тобой, Вова, отдыхаем как друзья. Давай-ка, капитан, выпьем за настоящую мужскую дружбу, на которую, между нами говоря, только природные менты способны – такие, как мы с тобой…
Офицеры чокнулись и истово выпили, потом залили водочный огонь ледяным пивком и только потом уже начали закусывать «принятое на грудь» копченой рыбкой.
– Хорошо сидим, – вздохнул Геннадий Петрович, утирая рот тыльной стороной ладони. – И о делах-то говорить в такие минуты не хочется… Но надо, что поделаешь… Нашу-то работу за нас никто не сделает. Так вот о банде этой. Начинать нужно с главаря. У меня все данные на этого Барона есть, я тебе завтра утром отдам – на свежую, как говорится, голову… Но в деле есть один нюанс, говорю тебе доверительно. Меня этот Барон, хоть он и авторитет известный, не столько сам по себе интересует, сколько… Этот старый картину одну взял на чужой хате, хорошую копию «Эгины» Рембрандта, той, что в Эрмитаже висит… Вот на эту вещь старого и нужно колоть, потому что картина может стать вещдоком в одном деле интересном, где уже очень крупные фигуры замешаны… Я тебе пока всего говорить не могу, но… через «Эгину» эту на высоких коррупционеров выход есть… На правительственном уровне.
– Понимаю, – кивнул Колбасов.
– Это хорошо, что понимаешь, – усмехнулся Ващанов. – У них сейчас большие возможности, даже к нам подбираться пытаются, а потому дальний наш прицел должен быть виден только нам. И все. Иначе развалится комбинация. Сколько таких случаев уже было. – Геннадий Петрович горестно вздохнул, махнул рукой и продолжил: – Стало быть, так: Барона закрываем на чем-нибудь, плющим – он нам сдает картину. Ему деваться некуда, не захочет же он в тюрьме подыхать, а лет-то ему уже немало… И здоровье – сам понимаешь, после зон да лагерей не как у горного аксакала… Отдаст картину – закрепимся на этой «теме» и попробуем дальше ниточку потянуть, глядишь, и до основных пидормотов доберемся… Ясно? Только учти – обо всей операции в полном объеме должны двое знать: я и ты. Понял?
– Как не понять, – медленно кивнул Колбасов, бросив на начальника быстрый взгляд. – Все будет нормально, Геннадий Петрович. Не первый раз замужем. На чем бы только этого Барона зацепить?
– Думай! Опер ты или тыловик? – хмыкнул Ващанов.
Колбасов почесал нос и неуверенно взглянул на подполковника:
– Может, двести восемнадцатую[20] ему впендюрить? Патрончики? А?
Ващанов скептически скривился и покачал головой:
– Не пройдет… Он же старый… Неубедительно будет.
Колбасов пожевал верхнюю губу, оставляя на реденьких черных усах капельки слюны, и выдвинул новый вариант:
– Наркота?
– Не то, Вова, не то! – В голосе подполковника начали прорезаться раздраженные нотки. – Тоньше надо, не шаблонно…
Колбасов засопел, хлебнул пивка, помолчал, прокручивая в голове возможные комбинации, и наконец просветлел лицом:
– Есть мысль! А что, если мы его на валюте вяжем?
Геннадий Петрович недоуменно вздернул плечи:
– На валюте? Это же неактуально сейчас! Да и «тема» не его опять-таки… Ой, что-то расстраиваешь ты меня, Вова, заработался, видать, совсем…
Но Колбасов убежденно возразил:
– Получится, Геннадий Петрович! Статью-то валютную никто не отменял, по закону вполне применить можно! И человек по этой «теме» у меня надежный есть – подведем к Барону, все чисто пройдет.
– Да? – с сомнением переспросил опера Ващанов. – Ну что же, попробуй. Только помни одно – старика приземлить нужно качественно! Сдаст картину – можно и выпустить будет, понаблюдать за ним, а потом уже разом всех окучим… Понял? Сколько тебе на реализацию времени потребуется?
– Ну… недельку как минимум, – ответил быстро прикинувший в уме сроки Колбасов. – Пока обставимся, подходы наведем… Раньше нереально.
– Ладно, – согласился Геннадий Петрович. – Неделю я тебе даю… Завтра продумаешь детали и доложишь мне. Вообще обо всем, что касается этого дела, сразу информируешь меня лично во избежание утечек. Среди наших тоже всякие попадаются…
– Ясно, товарищ подполковник, – закивал Колбасов. – Не сомневайтесь, все в лучшем виде оформим.
– Хотелось бы, – тяжело вздохнул Ващанов и снова наполнил рюмки. – Имей в виду, Вова, ты в этом деле на свою биографию работаешь… Так что, сам понимаешь, все в твоих руках… Ладно, давай еще по одной примем – и в парилочку… Веником-то ты хорошо работаешь – хотелось бы, чтобы и голова не подкачала.
– Не подкачает, Геннадий Петрович, – заулыбался Колбасов. – Вы же меня знаете…
Голова старшего оперуполномоченного ОРБ Владимира Колбасова действительно не подкачала, и вечером 6 октября 1992 года вор-рецидивист Барон переступил порог камеры в печально известной питерской тюрьме «Кресты».
– Здравствуйте…
Подслеповато сощурившись, Юрий Александрович Михеев неторопливо осматривал камеру «учреждения ИЗ-45/1», больше известного в народе как тюрьма «Кресты». В этом заведении содержались в основном не осужденные, а подследственные, то есть те, кого суд виновными в совершении инкриминируемых им преступлений еще не признал, но кого предварительное следствие сочло необходимым изолировать от общества. Камера, куда конвойный втолкнул Юрия Александровича, была типовой, рассчитанной на восемь человек, но парилось в ней четырнадцать душ – Михеев становился пятнадцатым обитателем, поэтому радости по поводу его появления никто не выказал. «Кресты» душил кризис перенаселения – известны были случаи, когда контролер, скажем, заталкивал в «хату» новенького, а старожилы выкидывали его обратно в коридор, крича при этом, что и так, мол, человек на человеке лежит, не продохнуть…
Юрий Александрович безрезультатно поискал глазами свободную шконку – все нары были заняты, в камере давно уже спали по сменам, вот и сейчас одни обитатели сидели на корточках у стен, другие тяжело дышали в тревожном сне. Воздух в хате был спертым, и Михеев подумал о том, что его легкие долго не смогут выносить эту атмосферу… Впрочем, скулить и жаловаться старик не собирался, а о легких своих Юрий Александрович подумал отстраненно, просто констатировал факт, и все…
– Ну чё встал-то, папаша, не икона, чтоб тобой любовались… Проходи, не в гранд-отеле!.. – раздраженно рявкнул на Михеева некто коротко стриженный, свесившийся с верхних нар. Больше всего этот парень походил на бычка какой-нибудь городской группировки – их в последнее время в Питере развелось много, и типажи успели примелькаться…
Юрий Александрович ничего не ответил, спокойно снял сразу запотевшие очки, протер их пальцами и так же молча прошел в угол камеры. Там он снял с себя пиджак, бросил его на пол и присел, положив руки на острые колени. Вдруг, словно вспомнив что-то важное, старик привстал и вытащил из кармана пиджака сдобную булочку, которую уговорил снегирей[21] не отбирать у него. Михеев разломил булочку на две части и протянул их худому прыщавому юнцу, сидевшему на полу по-турецки, и бомжеватого вида старичку, лежавшему под нижними нарами: