Чудо человека (сборник) - Страница 43

— Мистер Вестман, вы сказали, что полиция обнаружит дневник Фанни Флакс, — и полиция нашла его. Вы сказали, что на этом основании можно будет добиться отсрочки, — и отсрочка подписана. Но…

— Что?

— Что там, в дневнике? Вы знаете?

— На что бы я годился, если б не знал?

— Значит, это вы первым нашли дневник?

— Конечно.

— Тогда при чем здесь полиция?

— Видите ли, мистер Лаверкрист, всегда лучше, если улики находит сама полиция. Правда, иногда ей приходится подсказывать — что ж, для того и существуют такие, как я.

— И спасибо вам за это! Но… Скажите… Айрин еще не видела дневника, она только говорила с инспектором Древерсом, и он заверил ее… Что там, в дневнике?

— Вы хотите знать это? Зачем? Разве не главное для вас — жизнь Дорис Пайк? Какое вам дело, мистер Лаверкрист, зачем и почему решила покончить с собой незнакомая вам больная женщина?

— Но ведь это касается Дорис… И к тому же — я должен знать это. В конце концов, для меня это и профессиональный интерес…

— Ах так, — Олаф постарался виду не подать, несколько ему противен такой поворот. — В сущности, после того как аутентичность текста установлена экспертизой и свидетельскими показаниями…

— Как?

— Видите ли, мистер Лаверкрист, Фанни Флакс уничтожила керстограмму своего голоса, заложенную в мажордом, как, впрочем, и все остальные. Но не бывает идеальных преступлений. Она забыла о своей машине. Знаете, такой специальный «форд-универсал» для инвалидов, куда можно въехать сзади на кресле-каталке и зафиксировать ее на водительском месте. Часть команд в таких машинах подается голосом. Уничтожить керстограмму в машине миссис Флакс забыла, как полиция забыла машину проверить. И мисс Зайак сразу же узнала голос Фанни Флакс. Так вот, поскольку аутентичность текста не вызывает никаких сомнений, инспектор Древерс, я думаю, предоставит в распоряжение адвоката копию. Вы сможете с ней ознакомиться — дня через два-три.

— Только? А раньше?

— Раньше? — Олаф задумался. А черт с ним, решил он вдруг, в конце концов, он немногим рискует. Зато любопытно будет посмотреть… — Что ж, можно и раньше.

Он подошел к маленькому стенному сейфу, достал оттуда коробочку — стандартный сафьянопластовый футляр для кассет кристаллопамяти. Несколько секунд Олаф подержал футляр в ладони, потом повернулся и протянул его Лаверкристу. — Прошу. Только учтите — копию я снимал на свой страх и риск. Так что помалкивайте об этом, идет?

— Конечно! — Лаверкрист схватил футляр, раскрыл. Зеленый кристалл искристо вспыхнул в солнечном луче. — Я могу воспользоваться вашим кристаллофоном?

— Пожалуйста.

— Хотя нет, постойте. Это… Это надо отметить. Нет-нет, по-настоящему мы отметим потом, вместе с Дорис. А сейчас — давайте мысленно выпьем. За ваш успех и за…

— Ну зачем же мысленно, — перебил Олаф, Высокопарные излияния Лаверкриста раздражали, но вместе с тем занимали его. Он подошел к бару, открыл.

— Что вы предпочитаете, мистер Лаверкрист?

— Джин, если не возражаете.

Хоть что-то мужское в этом человеке! Даже странно — он должен бы предпочесть какую-нибудь коктейльную бурду… Олаф плеснул в стаканы на два пальца «гордона», добавил горького индийского тоника.

— Прошу.

— Мистер Вестман, когда я впервые шел к вам, у меня не было даже тени надежды. Все кончено, считал я, и хотел лишь успокоить совесть, чтобы знать, что сделано все, не упущен ни малейший шанс, самая ничтожная вероятность. Мир казался мрачным и безнадежным. Потому что из него уходила — навек, а это страшное слово, клянусь, — Дорис. Ее красота. Ее обаяние. Ее талант. Вы даже представить себе не можете, что это такое — талант Дорис Пайк. Ее дар перевоплощения. Дар понимания… Я писал для нее тринадцать лет. Все лучшее, что я сделал, — было для нее. И теряло без нее смысл. Вы не просто вернули мне Дорис, женщину, которую я люблю, вы вернули мне смысл и цель жизни, мистер Вестман! И я хочу выпить за вас, маг и волшебник!

"Ну и ну, — подумал Олаф, — вот это фонтан!" Однако он выпил и, поставив стакан, стал смотреть, как Лаверкрист чуть подрагивающими от волнения руками вставляет зеленый синтетический камешек в гнездо кристаллофона.

— Действуйте, — сказал Олаф Лаверкристу. — А я с вашего позволения покину вас ненадолго.

Сценарист молча кивнул.

Когда сорок минут спустя Олаф вернулся в свой кабинет, Лаверкрист сидел перед кристаллофоном. В руке у него был пустой стакан, а рядом стояла бутылка «гордона», позаимствованная из Олафова бара. Бутылка была уже на треть пустой. "Вот и доверяй этим писателям," — подумал Олаф, внутренне улыбаясь. Всякую восторженность с Лаверкриста как рукой сняло.

— Это… правда, мистер Вестман? — медленно спросил он, не поднимая глаз.

— Что именно? — поинтересовался Олаф, сделав вид, будто не понял. Играть — так играть до конца.

— Эта больница… Двойники… Моя Дорис — чудовище Франкенштейна?!!

— Ну уж и чудовище… А в остальном, по-видимому, правда.

— Боже мой… — Лаверкрист налил себе, выпил залпом. — Если бы я знал, если бы я только знал…

— И что было бы? Вы не стали бы спасать Дорис Пайк?

— Спасать? Нет… То есть, да. Конечно, стал бы. Но… С ума сойти!..

Лаверкрист встал.

— Чек на столе, мистер Вестман. Вы свое дело сделали. Спасибо. Я выписал на двадцать пять тысяч, а счет за расходы пришлите, я оплачу. Да… А вот как теперь жить?..

Олаф долго смотрел ему вслед. Вот так-то. Маленький зеленый камешек оказался пробным камнем. И со всей безжалостной очевидностью продемонстрировал, кто чего стоит.

Чего стоит этот… король киносценаристов, например. Он мог любить Дорис Пайк, восхищаться ею, а стоило ему узнать-и притом вот так, из исповеди женщины, которая вполне могла оказаться душевнобольной, например, — узнать, что Дорис Пайк человек, но не рожденный женщиной, и она сразу же стала для него чудовищем Франкенштейна. Киноштамп, И все кончено. Как, оказывается, это просто!..

Или чего стоит Магнус. Наверное, ему это тоже далось непросто. Сложнее даже, чем Олафу, потому что плох тот частный сыщик, которому ни разу не доводилось вступать в конфликт с законом. В конце концов, сколько раз проникал он в чужие дома без благословения прокурора или выуживал из человека сведения вопреки пятой поправке к конституции… Магнус — иное дело… И тем не менее именно ему первому пришел в голову этот фокус — воспользоваться тем же оружием, что Фанни Флакс.

В который уже раз Олаф внутренне содрогнулся, пытаясь представить себе путь, приведший Фанни Флакс к преступлению. Сколько же ненависти должно было скопиться в ее душе! И то сказать — десять лет в кресле на колесах. Потеряно все — слава, любовь, преклонение, которым была она окружена, даже собственное имя, наконец. Но и с этим она бы смирилась, претворись в реальность тот мираж, которым поманили ее в Госпитале Добрых Самаритян. Если бы смогла она вести по жизни, наставляя и подобно богу лепя из глины образ и подобие свое, ту, новую Дорис Пайк! Но в этом не было нужды. Ведь не только весь талант, но и опыт, все знания и умения унаследовала от нее Дорис Пайк. И в жизни новоявленной Дорис Пайк не было места для Фанни Флакс, не продолжением, дочерью-сверстницей которой она стала, а заменой, полным аналогом. И Фанни Флакс оставалось лишь со стороны наблюдать, как постепенно становится ее двойник всем, чем могла бы стать она сама. Десять лет смотреть на чужой успех и думать: "Это могла быть я!.." И вот — итог. Самоубийство, самоубийство, продуманное и артистически исполненное, — талантлива, талантлива была Дорис Пайк, Фанни Флакс или ее еще назвать! — превратившееся по сути дела в убийство, ибо неумолимо должно было повлечь за собой казнь Дорис Пайк. И еще вопрос, что лучше — пуля «люгера» или высокогуманный зомбинг, триумф психотехники XXI века.

Но при всей своей артистичности Фанни Флакс не могла предусмотреть всего. Того, например, что ситуацию можно вывернуть наизнанку, что полное подобие Фанни Флакс и Дорис Пайк можно использовать для создания доказательства невиновности Дорис.