Чудики с кистью (сборник) - Страница 6
Кирилл в то время обедал в ресторане бесплатно, справлял тут свои дни рождения и встречался с заказчиками… Однако и этой сказке должен был прийти конец, и он пришел: ресторан сгорел, а скульптуру Петра-шахматиста на пожарище почему-то не обнаружили…
Шли годы, Кирилл Даландин прочно сидел на мели. Его нашумевшее творение стали уже забывать. Но как-то вечером в мастерской раздался международный звонок. Звонила Дина – актриса и бывшая подружка Кирилла, выскочившая несколько лет назад за француза:
– Даландин, бери свои работы и приезжай к нам. Одна тетка открывает галерею современного русского искусства в Париже. Мы с моим Николя замолвили за тебя словечко!
– Денег нет, – мрачно ответил скульптор.
– Достань! Тетка, оказывается, про твоего шахматного Петра слышала. Так что ты для нее почти звезда!
Самолет из Петербурга приземлился в аэропорту Шарля де Голля. По-русски проворно выхватив с ленты пузатый чемодан, элегантный Дадандин опередил нерасторопных европейцев и, сияя улыбкой, поплыл в объятия бывшей любовницы, приехавшей в аэропорт вместе с мужем. Крепко пожав безжизненную ладонь Николя, он поинтересовался у Дины:
– Он у тебя по-русски понимает?
Кучерявый француз сладко улыбнулся сквозь очки а-ля Вуди Аллен и изрек:
– Немножка…
Внешне этот Николя напомнил Кириллу откормленную и добела отмытую копию армянина Шагиняна, отчего сразу пришелся ему по душе.
Распорядителем во французской семье была… Дина. Николя лишь зарабатывал деньги да исполнял прихоти красавицы-жены, недавно начавшей сниматься в ролях второго плана на французском телевидении. Жили супруги в центре Парижа на Больших бульварах в светлой просторной и слегка старомодной квартире.
В первый же вечер Даландин попытался перековать мягкого, но слегка непонятного Николя в предельно понятного Шагиняна с помощью двух бутылок водки, привезенных с Родины. Еще не привыкший к особенностям русского характера француз не мог сопротивляться превосходящим силам противника и потому покорился энергичному диктату русского скульптора, на которого взирал опасливо и со смущением, то и дело переводя взор на супругу. Та же, смеясь, лишь разводила руками, предоставляя бывшему любовнику право верховодить:
– Да расслабься ты, француз! – изрек Кирилл, подливая водку в рюмку Николя.
Глубоко за полночь, когда все разбрелись по комнатам и утихомирились, Кирилл достал из чемодана свои бронзовые статуэтки и расставил их на полках стеллажей. Скинув с себя рубашку и распахнув окно с видом на бульвар, закурил и погрузился в созерцание майского ночного города, еще полного суеты, переливов огней и многоголосицы. Шелест серебристых платанов, достающих до третьего этажа, навивал приятную дрему. Скульптор улыбался, ощущая некое духовное родство с Д‘Артаньяном, и жаждал теперь чего-то вроде добровольной капитуляции со стороны Парижа, развратный воздух которого пьянил и звал к свершениям. Наполнив водкой свою вечную спутницу – «рюмку Фаворского», он опрокинул ее в глотку – закрепил впечатление.
Внезапно дверь отворилась – на пороге возникла Дина в едва прикрывавшем бедра прозрачном пеньюаре. Подойдя к Кириллу, она властно выхватила сигарету из его губ и жадно затянулась. Кирилл все понял:
– А как твой на это посмотрит?
– Он не против!
– Странные вы люди, французы… – глубокомысленно заметил Кирилл.
Первая парижская неделя прошла для Даландина на одном дыхании: галереи, выставки, встречи с нужными людьми, разговоры по душам с бывшими соотечественниками. Приняв приглашение ассоциации русских художников в Париже, скульптор Даландин не мешкая вступил в ее ряды.
Всем здесь хотелось знать о современной России – стране больших возможностей, силовиков и неуловимых бандитов. Эмигранты позднего советского периода ревниво выведывали у Кирилла подробности русской современной жизни, чтобы понять, не ошиблись ли они в свое время, делая ноги из России:
– Все шарахаетесь из огня да в полымя? – ехидно вопрошали они.
– Шарахаемся, скучать не приходится! – вещал Кирилл, звеня бокалом шампанского об их бокалы…
Работы его здесь понравились. Как ни странно, кое-кто еще помнил Петра-«шахматиста». Это было на руку Даландину, поскольку цены за свои шедевры он резал немалые. Галерейщики рассматривали бронзовые статуэтки, сотворенные Даландиным, вопросительно смотрели на автора, словно взвешивая все «за» и «против». Кирилл обаятельно улыбался… и стоял на своей цене. Петр-«шахматист», видно, помогал, прорубая в очередной раз окно в Европу для нахального русского скульптора. Через это окно и перекочевали в парижские галереи и частные коллекции даландинские статуэтки. На вырученные деньги он теперь мог безбедно прожить пару-тройку лет в России. В Питере за эту бронзу он не выручил бы и десятой части…
Имевшая во всем этом свой расчет Дина подначивала Кирилла:
– Оставайся, дурак! С твоей наглостью быстро разбогатеешь!
– Посмотрим, – лениво отмахивался от нее дурак…
Живя у Дины и Николя, Кирилл облюбовал китайское кафе на бульваре Пуасоньер и теперь частенько пропадал там за столиком в зеленом зале. С китайцами он начал изъясняться языком жестов, рисунков и улыбок и почти сразу достиг взаимопонимания. Китайцы ласково величали его «мсье Кирюса» и, кажется, гордились тем, что такой большой художник выбрал именно их кафе среди прочих по соседству. В свободное от встреч время мсье Кирюса заходил к китайцам и часами просиживал за своим столиком с карандашом и блокнотом, перенося на бумагу запечатленные памятью сюжеты и образы. Как-то незаметно для всех он сделал несколько рисунков сотрудников кафе и подарил их им, вызвав всеобщее восхищение и получив от заведения максимальную скидку.
Он внимательно всматривался в разномастную парижскую публику, во весь этот расхристанный интернационал пятой республики, особое место в котором занимали чернокожие эмигранты. В них он чувствовал пассионарную энергию разрушения и созидания и еще – наглость и безнаказанность. Коренные жители предпочитали с ними не связываться…
Как-то идя к своим китайцам, мсье Кирюса стал свидетелем того, как трое пьяных чернокожих, переходившие бульвар на красный свет, с презрением отмахивались от гудящих авто. Один из них – в кожаной куртке с агрессивными шипами и заклепками – перегородил дорогу бибикающему «Пежо» с каким-то ветхим стариком за рулем, продемонстрировав тому вытянутый средний палец под дружный гогот товарищей. Самым странным было то, что остальные граждане пятой республики словно не замечали происходящего. Лишь некоторые из них укоризненно качали головами. Правда, едва заметно. «Да это какое-то черное свинство!» – возопил тогда Кирилл и с досады плюнул на асфальт. Что-то в этой свободной стране было не так, не по-людски что ли, и Даландин насторожился.
Даже в уютном китайском кафе он не раз ощущал на себе колючие, наглые взгляды чернокожих, словно проверявших его «на вшивость», а как-то они даже едва не утащили его портфель, когда он всего на несколько шагов отошел от столика, чтобы поздороваться с хозяином заведения…
Дина все подталкивала бывшего любовника к принятию «правильного» решения, и Даландин, обласканный галерейщиками и критиками, до отвала накормленный услужливыми китайцами, уже и впрямь склонялся к тому, чтобы сделаться парижанином. Он даже счастливо забыл о том, что на родине в Питере у него остались друзья, мастерская и… семья. Да-да, семья – жена и сын-малолетка. Даландин словно пребывал в счастливом сне, где всегда над головой светит солнце, а впереди ждет только бесконечное счастье…
Однако в один из таких счастливых дней Кирилл вдруг словно проснулся: понял, что французом ему не быть…