Что такое обломовщина? - Страница 3

Как же выразился, на что потратился талант Гончарова? Ответом на этот вопрос должен служить разбор содержания романа.

По-видимому, не обширную сферу избрал Гончаров для своих изображений. История о том, как лежит и спит добряк-ленивец Обломов и как ни дружба, ни любовь не могут пробудить и поднять его, - не бог весть какая важная история. Но в ней отразилась русская жизнь, в ней предстает перед нами живой современный русский тип, отчеканенный с беспощадною строгостью и правильностью; в ней сказалось новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и без ребяческих надежд, но с полным сознанием истины. Слово это - обломовщина; оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни, и оно придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести. В типе Обломова и во всей этой обломовщине мы видим нечто более, нежели просто удачное создание сильного таланта; мы находим в нем произведение русской жизни, знамение времени.

Обломов есть лицо не совсем новое в нашей литературе; но прежде оно не выставлялось перед нами так просто и естественно, как в романе Гончарова. Чтобы не заходить слишком далеко в старину, скажем, что родовые черты обломовского типа мы находим еще в Онегине и затем несколько раз встречаем их повторение в лучших наших литературных произведениях. Дело в том, что это коренной, народный наш тип, от которого не мог отделаться ни один из наших серьезных художников. Но с течением времени, по мере сознательного развития общества, тип этот изменял свои формы, становился в другие отношения к жизни, получая новое значение. Подметить эти новые фазы* его существования, определить сущность его нового смысла - это всегда составляло громадную задачу, и талант, умевший сделать это, всегда делал существенный шаг вперед в истории нашей литературы. Такой шаг сделал и Гончаров своим "Обломовым". Посмотрим на главные черты обломовского типа и потом попробуем провести маленькую параллель между ним и некоторыми типами того же рода, в разное время появлявшимися в нашей литературе.

* Фаза (с греч.) - отдельный момент в ходе развития или изменения какого-либо явления.

В чем заключаются главные черты обломовского характера? В совершенной инертности*, происходящей от его апатии ко всему, что делается на свете. Причина же апатии заключается отчасти в его внешнем положении, отчасти же в образе его умственного и нравственного развития. По внешнему своему положению - он барин; "у него есть Захар и еще триста Захаров", по выражению автора. Преимущество своего положения Илья Ильич объясняет Захару таким образом:

* Инертный (с лат.) - неподвижный, недеятельный.

Разве я мечусь, разве работаю? мало ем, что ли? худощав или

жалок на вид? Разве недостает мне чего-нибудь? Кажется, подать,

сделать есть кому! Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как

живу, слава богу! Стану ли я беспокоиться? из чего мне? И кому я

это говорю? Не ты ли с детства ходил за мной? Ты все это знаешь,

видел, что я воспитан нежно, что я ни холода, ни голода никогда не

терпел, нужды не знал, хлеба себе не зарабатывал и вообще черным

делом не занимался.

И Обломов говорит совершенную правду. История его воспитания вся служит подтверждением его слов. С малых лет он привыкает быть байбаком благодаря тому, что у него и подать и сделать - есть кому; тут уж даже и против воли нередко он бездельничает и сибаритствует*. Ну, скажите пожалуйста, чего же бы вы хотели от человека, выросшего вот в каких условиях:

* Сибаритствовать (с греч.) - жить в роскоши, праздно, ничего не делая.

Захар, - как, бывало, нянька, - натягивает ему чулки,

надевает башмаки, а Илюша, уже четырнадцатилетний мальчик, только

и знает, что подставляет ему, лежа, то ту, то другую ногу; а чуть

что покажется ему не так, то он поддаст Захарке ногой в нос. Если

недовольный Захарка вздумает пожаловаться, то получит еще от

старших колотушку. Потом Захарка чешет ему голову, натягивает

куртку, осторожно продевая руки Ильи Ильича в рукава, чтоб не

слишком беспокоить его, и напоминает Илье Ильичу, что надо сделать

то, другое: вставши поутру - умыться, и т.п.

Захочет ли чего-нибудь Илья Ильич, ему стоит только мигнуть -

уж трое-четверо слуг кидаются исполнить его желание; уронит ли он

что-нибудь, достать ли ему нужно вещь, да не достанет, принести ли

что, сбегать ли за чем, - ему иногда, как резвому мальчику, так и

хочется броситься и переделать все самому, а тут вдруг отец и мать

да три тетки в пять голосов и закричат:

- Зачем? куда! А Васька, а Ванька, а Захарка на что? Эй!

Васька, Ванька, Захарка! Чего вы смотрите, разини? Вот я вас!..

И не удается никак Илье Ильичу сделать что-нибудь самому для

себя. После он нашел, что оно и покойнее гораздо, и выучился сам

покрикивать: "Эй, Васька, Ванька, подай то, дай другое! Не хочу

того, хочу этого! Сбегай, принеси!"

Подчас нежная заботливость родителей и надоедала ему. Побежит

ли он с лестницы или по двору, вдруг вслед ему раздается десять

отчаянных голосов. "Ах, ах! поддержите, остановите! упадет,

расшибется! Стой, стой!." Задумает ли он выскочить зимой в сени

или отворить форточку, - опять крики: "Ай, куда? как можно? Не

бегай, не ходи, не отворяй: убьешься, простудишься…" И Илюша с

печалью оставался дома, лелеемый, как экзотический цветок в

теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и

вяло. Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая.

Такое воспитание вовсе не составляет чего-нибудь исключительного, странного в нашем образованном обществе. Не везде, конечно, Захарка натягивает чулки барчонку, и т.п. Но не нужно забывать, что подобная льгота дается Захарке по особому снисхождению или вследствие высших педагогических соображении и вовсе не находится в гармонии с общим ходом домашних дел. Барчонок, пожалуй, и сам оденется; но он знает, что это для него вроде милого развлечения, прихоти, а в сущности он вовсе не обязан этого делать сам. Да и вообще ему самому нет надобности что-нибудь делать. Из чего ему биться? Некому, что ли, подать и сделать для него все, что ему нужно?.. Поэтому он себя над работой убивать не станет, что бы ему ни толковали о необходимости и святости труда: он с малых лет видит в своем доме, что все домашние работы исполняются лакеями и служанками, а папенька и маменька только распоряжаются да бранятся за дурное исполнение. И вот у него уже готово первое понятие - что сидеть сложа руки почетнее, нежели суетиться с работою… В этом направлении идет и все дальнейшее развитие.

Понятно, какое действие производится таким положением ребенка на все его нравственное и умственное образование. Внутренние силы "никнут и увядают" по необходимости. Если мальчик и пытает их иногда, то разве в капризах и в заносчивых требованиях исполнения другими его приказаний. А известно, как удовлетворенные капризы развивают бесхарактерность и как заносчивость несовместна с уменьем серьезно поддерживать свое достоинство. Привыкая предъявлять бестолковые требования, мальчик скоро теряет меру возможности и удобоисполнимости своих желаний, лишается всякого уменья соображать средства с целями и потому становится в тупик при первом препятствии, для отстранения которого нужно употребить собственное усилие. Когда он вырастает, он делается Обломовым, с большей или меньшей долей его апатичности и бесхарактерности, под более или менее искусной маской, но всегда с одним неизменным качеством - отвращением от серьезной и самобытной деятельности.