Что-нибудь светлое Компиляция (СИ) - Страница 56

Дома у Сандлера Беркович прежде не был. Рик жил один в пятикомнатной квартире на улице Эйнштейна в двух шагах от университета, где Сандлер, оказывается, ко всем прочим своим делам, вел курс электродинамики сплошных сред на физическом факультете. Смутно понимая, что такое «сплошные среды» и чем они отличаются от сплошных вторников, Беркович все же надеялся, что Сандлер сумеет объяснить если не на пальцах, то хотя бы на понятных «чайнику» рисунках, чем занимается доктор Григорий Вайншток и о чем он докладывал на конференции, куда ездил две недели назад.

— Понятно, — сказал Сандлер, пробежав взглядом на экране компьютера несколько статей Вайнштока, обнаруженных в сетевом архиве препринтов. Остальные три десятка его работ были опубликованы в таких престижных журналах, как «Nature», «Physical Review» и «Review of Modern Physics».

— Что ты мог понять, — не удержался Беркович от язвительного замечания, — если проехался по текстам со скоростью гоночного автомобиля?

— Никогда не сяду за руль, — заявил Сандлер. — Как представлю, что надо неотрывно смотреть на дорогу и, не дай Бог, ни на метр в сторону, а еще скорость… Меня охватывает ужас.

— И это говорит один из конструкторов «Купола»!

— Так я сказал, что это, в принципе, понятно, — продолжал Сандлер, сделав вид, что не расслышал реплики Берковича. — Далеко от моих интересов, но понять можно. Кстати, читал об этих вещах в научно-популярной статье. Попалась в интернете. Сейчас отыщу, чтобы ты смог…

— А своими словами?

— Своими словами тоже. Погоди минуту.

Поскольку сбить Сандлера с мысли было невозможно, и то, что он начинал делать, он всегда доводил до конца, Берковичу ничего не оставалось, как подождать, пока приятель найдет в Гугле ссылку и перешлет электронной почтой на адрес старшего инспектора, известный Рику еще со времен срочной службы.

— Почему ты думаешь, — насмешливо сказал Беркович, — что за эти годы у меня не изменился адрес?

— Неважно, — отмахнулся Сандлер. — Если у тебя когда-то этот адрес был, моя почтовая программа найдет все твои последующие адреса и разошлет по ним мое письмо.

— В том числе по адресу в полицейском управлении? Он, вообще говоря, секретный.

— Нет, — усмехнулся Сандлер, — ты меня на незаконных действиях не подловишь. Если адрес не значится в доступных базах данных, письмо туда не попадет.

— И на том спасибо. Иначе тобой заинтересовался бы майор Баркан, ас по расследованию компьютерных преступлений.

— Ничего криминального, — обиженно сказал Сандлер. — Что касается исследований твоего Вайнштока…

— Почему моего? — возмутился Беркович. — У меня против этого человека нет абсолютно ничего.

Сандлер вывел на экран фотографию спиральной галактики и, обернувшись к Берковичу, сказал:

— Красиво? Хочу, чтобы ты проникся, Борис. Меня такие картинки приводят в восторг. Так вот, что касается исследований твоего Вайнштока…

— Он не мой…

— Твоего Вайнштока, — повторил Сандлер, — они еще более красивы. Математика, дорогой мой, красивее этой галактики, красивее самого красивого заката, красивее самого красивого автомобиля… собственно, красота машины возникает исключительно благодаря математике, которую используют конструкторы.

— Рик, — нерешительно произнес Беркович, понимая, что, прервав восторги приятеля, рискует остаться без нужных сведений, — о математике мы можем поговорить потом, ты хотел рассказать о…

— Я и говорю о! — вскричал Рик, взмахом руки отправляя на пол стоявший на компьютерном столике пластиковый стакан. Карандаши и ручки рассыпались, но поднимать их Сандлер не стал и Берковичу не разрешил, ухватив его за рукав прежде, чем тот успел наклониться. — Квантовая физика, дорогой мой, это, прежде всего, математика. Как и конструирование. Как и вообще все на свете. Поэтому пойди на кухню, по коридору направо, на столе увидишь бутылку виски «Черная лошадь», на полке возьми два стакана, в холодильнике бутылку «соды», притащи сюда, и продолжим разговор.

Сопротивляться смысла не имело. Кухня оказалась огромной комнатой, где можно было играть в теннис, потому что из предметов мебели (кроме электрической плиты и холодильника размером с посадочную капсулу «Аполлона») здесь был лишь маленький столик, где действительно стояла бутылка виски. Не было и стульев. На чем сидел хозяин, когда (если?) принимал здесь пищу, осталось для Берковича загадкой. Он хотел из любопытства найти хоть один предмет, который можно было бы использовать для сидения, но громкий зов из комнаты заставил его отказаться от этого намерения. Взяв в одну руку бутылку виски и еще большую по размерам бутылку содовой, а в другую — два стакана, обнаруженных на одной из полок над плитой, Беркович вернулся в гостиную, где Сандлер уже расположился за журнальным столиком, придвинув к нему два кресла.

— Наливай, — приказал Рик, и Беркович налил.

— Сразу видно, что ты никогда не пил виски с содовой, — заметил Сандлер. — Дай бутылку.

— Вообще-то я больше люблю вино, — пробормотал Беркович. От крепких напитков у него начинало саднить в горле, в ногах исчезали остатки правды, а в голове поселялись назойливые муравьи, ползавшие по извилинам и не позволявшие нормально воспринимать реальность. Меньше всего Беркович хотел сейчас оказаться в состоянии тупого непонимания, и к тому все шло, но отказаться было невозможно, как невозможно отказаться от предложения, сделанного главарем сицилийской мафии.

— Вино! — вскричал Сандлер, налив в стаканы на три пальца виски и долив до краев соды. — Вино пьют, когда надо не думать, а праздновать. Тебе сейчас нужно хорошо подумать и воспринять вещи, в которых ты ни бельмеса не смыслишь. Поэтому виски с содовой — самое то.

Свое мнение по этому поводу Беркович оставил при себе и по команде Сандлера отпил глоток, после которого почему-то не ощутил ни жжения в горле, ни мурашек в мозгах. Напротив, ему показалось, что он стал лучше видеть (заметил, как по экрану компьютера ползет крохотный муравей) и слышать (дыхание Рика было похоже на раздувание органных мехов), а сознание прочистилось, будто извилины кто-то протер тряпочкой.

— М-м… — сказал Беркович, давая понять, что готов слушать.

— Ага! — согласился Сандлер. — Итак, чем занимается твой друг Вайншток. Чистая математика, вот что это. К реальности не имеет никакого отношения, этим и интересна.

— Ну вот, — огорченно сказал Беркович, решив, что прочищенные мозги ему ни к чему, если исследования Вайнштока бесполезны.

— Не «ну вот», а «о как!». Твой Вайншток занимается квантовой космологией. Это самый запутанный предмет исследований в современной физике, но и самый интересный. Квантовая космология изучает момент, когда Творец произнес: «Да будет свет», и стал свет.

— Творец не произносил этих слов, — прочищенными мозгами Беркович вспомнил то, чему его учили на уроках ТАНАХа[22]. — Творец создал небо и землю. А языком болтать его заставил апостол Павел в Новом завете. На каком языке, скажи на милость, говорил Творец, если речь еще не была создана?

— Неважно, — отмахнулся Сандлер и налил еще по три пальца, но уже без содовой. — Пей и слушай.

— Ты, конечно, не знаешь, что такое холизм, — продолжал он, выпив из своего стакана залпом и подождав, пока Беркович выцедит свою порцию, после которой старшему инспектору стало легко, как никогда в жизни, и он решил, что способен понять все, чего не понимал прежде и чего понимать, по идее, не должен был, поскольку от «многая понимания многа печали». Первоисточник, кажется, говорил о другом, но Берковичу сейчас подходила такая интерпретация. — Холизм это учение, популярное века примерно до восемнадцатого, потом его забыли, а сейчас пришлось вспомнить, потому что редукционизм потерпел крах.

— Непонятно? — Сандлер вздохнул, посмотрел на бутылку, на Берковича, подумал и сказал: — Ладно. Ты не «чайник», ты ламер. Слушай дальше.

— Современный холизм, — вещал Рик, — описывает мироздание как единое целое, где всё сцеплено со всем, квантовые законы не существуют сами по себе, но теснейшим образом связаны с законами макромира. Более того, законы квантового мира и мира звезд и галактик — одни и те же! Человек не умел описывать природу в правильных терминах и потому разделил законы большого и малого миров, создав редукционизм. Что это такое? Берешь предмет, разделяешь его на столько частей, сколько сумеешь обнаружить, и каждую часть изучаешь отдельно. В результате мир предстает такой сложной мозаикой, что перестаешь улавливать связи между большим и малым, простым и сложным, мужчина и женщина предстают не единым человеческим целым, а враждующими друг с другом существами с разными жизненными установками и желаниями. Понял, друг мой?