Что нам делать с Роланом Бартом? Материалы международной конференции, Санкт-Петербург, декабрь 2015 - Страница 2

Почему же творчество Барта с годами так хорошо сохраняется?

Множество понятий, которые в нем использовались, множество дебатов, в которые оно включалось, безнадежно устарели, как устарели и оказались забытыми многие из реалий, рассмотренных в «Мифологиях» 1957 года. Какой молодой француз знает в наши дни, что такое бутылка «Домениля», узнает актерские фотографии из студии Аркура или помнит, как выглядел Пьер Мендес-Франс? (Русские читатели благодаря комментированному изданию «Мифологий», подготовленному Сергеем Зенкиным, знают об этом больше, чем наш француз…)[9] Однако «Мифологии» сохраняют всю свою увлекательность в 2015 году, потому что, помимо предметов, мы находим в них работу мысли о настоящем и в настоящем. Предметы, дебаты, сами вопросы могли устареть (каким чудом они могли сохраниться в том же виде в 2015 году, что и в 1957-м?). Само творчество Барта, однако, не состарилось – и прежде всего потому, что оно все время диктовалось страстью к настоящему, что делает его для нас абсолютно современным.

Отсюда я перехожу ко второй своей реакции, второй и вторичной, то есть пришедшей на ум во вторую очередь, по размышлении.

Действительно, мне кажется, что заданный вопрос ставит нас перед двойной проблемой, которая, в свою очередь, подразумевает два предварительных условия.

Можно, конечно, – и это уже делалось – искать у Барта инструменты (понятия, концепты, теории, методологии). Однако такая логика «ящика с инструментами» (Фуко), такое «инструментальное» использование (повторяя термин, использованный во французской версии нашей программы) плохо согласуются с работой Барта-критика. Кроме того, возникает проблема, испытанная некоторыми его недавними «последователями»: приходится пользоваться инструментами, от которых сам Барт в каждой новой книге всегда уже отказался; и этот отказ является составной частью его способа работы как исследователя.

В этом смысле задаваться вопросом об инструментарии Барта – значит уже (на мой взгляд) терять контакт с тем, что его труды и его учение имели самого оригинального и живого. Поэтому я бы переформулировал вопрос или уточнил его, переориентировал бы его так, чтобы не инструментализировать Барта. Я искал бы у него не «инструменты» (зависящие от практико-инертного, как сказал бы Сартр), а «точки продуктивности» (выражение Барта), которые до сих пор активны для нас, способны смещать и продвигать вперед нашу собственную работу.

То, что «мы делали бы с Бартом» сегодня, не должно повторять ни того, что делал сам Барт в 1950-х, 1960-х и 1970-х годах, ни того, что его современникам в те же десятилетия удалось сделать с ним, вслед за ним, в направлении, им проложенном. Пытаться сопутствовать Барту сегодня, оставаться его «единомышленниками» – значит контрафактически вообразить, как бы работал Барт сегодня – Барт, ставший столетним старцем, но все еще активный, деятельный, – а ведь такое могло бы случиться (взять хотя бы Клода Леви-Стросса). Чтобы что-то «делать» (faire) вместе с Бартом, чтобы он продолжал нас сопровождать в настоящем, необходимо, как говорят, «не считаться» (ne pas faire) с его смертью, не примиряться с нею. Надо игнорировать ее, делать вид, что ее не было.

Другими словами, не следует довольствоваться поисками в этом затворенном смертью творчестве «точек продуктивности», которые в нем размещены и многие из которых действительно способны порождать нечто новое; следовало бы также спроецировать во времени то, что он так и не написал, ориентируясь в направлениях, намеченных тем, что им написано. В общем, следовало бы взять на себя риск продолжить его творчество – и этот риск велик, поскольку оно всегда развивалось по спирали, но никогда по прямой. Следовало бы испытать нашу современную эпоху не только реальным творчеством Барта, но и творчеством несостоявшимся, виртуальным.

Среди «точек продуктивности», которые я попытаюсь описать, одни восходят к старым текстам – социальной критике 50-х годов, «структуралистскому приключению» 60-х, – а другие я буду выводить из отдельных замечаний, эскизов, «вспышек» последних лет; попытаюсь логически продолжить их, к чему, как мне думается, они способны.

Текст программы приглашает нас вновь обратиться к Барту «концептуальных высказываний», Барту «точного знания». Вновь обратиться к нему, а главное, определить его вероятную актуальность в наши дни. Задача сложная. Скажем даже: деликатная (имеется в виду «принцип деликатности», украдкой присвоенный Садом и перенятый Бартом)[10]. Эту сложность легко проиллюстрировать. Она обнаруживается в простом сопоставлении двух формул, которые я только что назвал: «концептуальные высказывания» и «точное знание».

Действительно, с одной стороны, Барт не признает ни концепта, ни концептуализации; понятия, которые он предлагает или использует, он называет «псевдоконцептами» или даже «идеями-фразами»; концепты принадлежат философам, и Барт это отмечает со всей четкостью в рукописи своего последнего творческого начинания, названного «Vita nova»: «Никогда ни один философ мною не руководил»)[11]; но с другой стороны, Барт был глубоко убежден, что его литературная работа (более того, работа Литературы вообще) вполне способна производить «точное знание», что Литература является (или может быть) самой точностью и что критика должна быть достойна этой точности. (Эту идею точности литературы можно найти в последнем сочинении Итало Кальвино «Американские уроки».) Хорошо известно достославное, блестящее, скандальное заявление, сделанное Бартом во вступительной лекции в Коллеж де Франс: «Если бы в результате каких-то эксцессов социализма или варварства из преподавания пришлось бы исключить все наши дисциплины, кроме одной, то спасти следовало бы именно литературу, поскольку в литературном памятнике представлены все науки»[12]. Вопреки доксе, согласно которой литература часто уподобляется чему-то расплывчатому, размытому, мимолетному и неуловимому, Барт всегда утверждал, что литература способна производить «точное знание»; она даже и призвана это делать, что, однако, не подразумевает концептуализации. Нам стоит принять это к сведению, если мы хотим рассуждать в бартовских терминах об отношении Барта к концепту и теории.

Сделаем еще один шаг вперед в объяснении, которое мне кажется необходимым для эффективности нашего диалога, и для этого еще раз вернемся к нашей программе. Действительно, я не совсем разделяю то, как в ней описан жизненный путь Барта. Цитирую: «он все же начинал свою карьеру как критик и теоретик (в его собственных терминах – не „писатель“, а „пишущий“), его тогдашние работы должны были служить целям научного исследования, социальной критики, самосознания литературы».

Два уточнения.

а) Начинающий Барт не походил на «пишущего»: его «маленькие мифологии» широко расходились по французским литературным журналам именно потому, что в них узнавался писательский почерк; и Морис Надо, который первым опубликовал Барта (в газете «Комба» в 1947 году), представлял его не как университетского преподавателя (которым он не был), не как научного работника (которым он не был), не как философа (которым он не был), не как ученого или специалиста, но просто как «неистового любителя языка»[13].

b) Второе уточнение: Барт, конечно, был ангажированным критиком в своих статьях о театре 50-х годов и «маленьких мифологиях»; но уже сложнее было бы определить его критическую ангажированность в первой книге «Нулевая степень письма», которая написана под знаком двух противоречащих друг другу влияний – с одной стороны, Сартр, дрейфующий к марксизму, с другой – Бланшо (с явным преимуществом Бланшо). Вместе с тем Барт не «начинал свою карьеру как теоретик»; он начинал ее как вечный студент, собирающий заметки о Мишле, и как журналист, пишущий на темы культуры («маленькие мифологии», равно как театральная критика, относились к культурной журналистике того времени, то есть к журналистике очень высокого уровня); со временем он стал успешным эссеистом, опубликовав отдельными книгами хроники, из «Комба» («Нулевая степень письма») и биографический очерк «Мишле о себе самом», вышедший в серии «Вечные писатели» (заметки, собранные для предполагаемой научно-университетской работы, вылились в совершенно личностное и всецело антиакадемическое эссе, вызвавшее бурю негодования среди профессоров литературы). Барт придет к теории позже, или же теория придет к нему.