Что на самом деле сказал апостол Павел - Страница 29

По сути, этот фрагмент обобщает Рим 9:6–36, который весь — о верности Бога Завету и праведности Божьей, хотя данное словосочетание не встречается в нем ни разу. Но не стоит цепляться за «знаковые слова»: в нашем случае тема раскрывается всем контекстом. Израиль, считает Павел, оставался слеп ко всему, что Бог по своей праведности и верности совершил в истории народа. Ища «правды» для одних себя, пытаясь «присвоить» себе Завет, иудеи не покорились «праведности Божией». Завет был дан всем народам, Израиль же, объявив себя единоличным собственником Завета, тем самым его нарушил. Это все равно, как если бы почтальон вдруг решил, что все письма, которые он носит в сумке, по праву принадлежат ему.

Мысль о том, что избранный Богом народ не «покорился праведности Божией», возвращает нас к фрагменту Рим 3:21–26, о котором шла речь чуть выше. Как мы помним, Павел утверждает, что откровением праведности Божьей отныне стало Евангелие Иисуса Христа, в равной мере спасительное и для эллинов, и для иудеев. Однако Павловы соплеменники (как, впрочем, поначалу и сам Павел) отвергли Иисуса и упорно не хотят слышать проповедь о Нем, поскольку иначе, пишет Павел, им пришлось бы отказаться от претензий на единоличное владение Заветом. Не случайно в кульминации всего рассуждения, охватывающего, по сути, три главы (Рим 9–11), появляются аллюзии на Иеремию (Иер 31:33) и Исайю (Ис 27:9): «И сей завет им от Меня, когда сниму с них грехи их» (Рим 11:27). Как я пытался показать в одной из работ, Павел не переставал надеяться на то, что Завет, обновленный в Иисусе Христе, будет спасителен не только для язычников, но и для иудеев, которые рано или поздно признают в Иисусе из Назарета еврейского Мессию.

Теперь мы можем вернуться к Рим 1:16–17 в надежде на то, что нам, может быть, удастся его понять:

Это емкое определение, смысл которого раскрывается по мере движения всего сюжета послания, следует воспринимать только в контексте всего, что следует за ним.

Павел пытается объяснить, почему он «готов благовествовать» о Владыке мира, Царе Иисусе, «всем народам», в том числе и римлянам. Он говорит, что правда Божья открывается в Евангелии ко благу всех верующих («от веры в веру»). Иными словами, проповедуя владычество Иисуса Христа, Павел возвещает о том, что Бог, верный Своему творению, окончательно упразднил власть зла, и отныне в мире воцарится справедливость, покой и правда.

В этом и состояла та самая главная мысль, которую Павел пытался донести римлянам — и всему миру. Крестная смерть не была случайным недоразумением или стечением обстоятельств: в этих событиях осуществился предвечный Божий замысел. Если церковь в Риме это поймет, она, с одной стороны, будет более осмысленно поддерживать столь необходимое сейчас миссионерское служение, а с другой, осознает себя единым народом Божьим, способным разрушить все «человеческие» перегородки, чтобы в единстве любви прославлять Бога и Ему служить. И тут мы подходим к учению об оправдании и общине, о котором пойдет речь в следующей главе. В мощном потоке Павловой мысли «Завет» неотделим от «эсхатологии»: в проповеди о Царе Иисусе открывается во всей своей славе сам Бог, верный Завету и окончательно победивший зло. Перед лицом «властей» мира и Рима единый истинный Бог свидетельствует о своем нераздельном владычестве над вселенной. И Павел не стесняется быть Его устами.

В этой главе, как и в четвертой, я пытался показать, что «открытие» Иисуса Христа и Духа побуждает Павла переосмыслить само слово «Бог». Но здесь мы прикасаемся еще к одной, поистине необъятной теме, которая, как я постараюсь далее показать, составляет сущность этого переосмысления. Как свидетельствуют Деяния, в одной из своих проповедей Павел говорит о «Евангелии благодати Божией» (Деян 20:24). Это же — один из главнейших образов одного из величайших его посланий, к которому мы пытались подступиться в этой главе. В Послании к Римлянам часто видят образчик «юридического», или «законнического», богословия. Но это совсем не так. Действительно, юридическая метафора суда играет в нем исключительно важную роль. Но его сердцевина — это богословие любви.

Совершенно очевидно, что новое представление о едином истинном Боге определялось осознанием того, что Бог наиболее полно явил Себя в распятом Иисусе Христе, и если мы ограничим понимание праведности рамками юридической метафоры, как это не раз делалось в прошлом, главные события евангельской истории покажутся нам юридическим соглашением или сделкой, которую умело провернул расчетливый и корректный Бог, которому вряд ли захочется поклоняться. Если же мы подразумеваем под «Божией праведностью» то, о чем шла речь выше, и прежде всего верность Бога Завету, тогда из этих слов мы сможем «вычитать» все Евангелие и поймем, почему именно так апостол именует Бога, открывшегося ему в Иисусе и в Духе. В пятой и восьмой главах Послания к Римлянам, сводя разные высказанные ранее идеи, Павел говорит о том, что крест Христов сполна явил миру Божью любовь (Рим 5:6–11; 8:31–39). Если понимать dikaiosune theou в нашем смысле, справедливость не будет противоречить милости, и наоборот. Божья справедливость — это Его любовь в действии, она исправляет пороки мира, беря их на себя. Его справедливость движется любовью, и потому она не может быть слепой или вздорной. Это не бездушный «юридический механизм», который подчинен Богу, или, наоборот, которому подчинен Бог. Однажды приняв благую весть о верности Завету, Павел более не беспокоится о будущем. Он несет эту весть властям мира сего, а власти пусть делают с ним все, что угодно: в смерти и воскресении Иисуса Христа ему открылась спасительная любовь Божья, отлучить от которой его ничто не может:

Так, верно понятый, язык богословия становится языком любви. Ум у Павла в ладу с сердцем, правое полушарие — с левым. Он смог постичь, что истинный Бог открылся теперь в Иисусе и Духе. А постигнув это, он сам был настигнут, уловлен, ведом и спасен верной любовью верного Бога.

Но встреча с истинным Богом, открывшимся в Иисусе Христе и Духе, означала для Павла, что отныне знание об этом Боге уже никак не может быть его личным делом. По самой природе своей оно может быть только всеобщим и «общинным». Павлово понимание новой общины — ее корней, сущности, нерасторжимости, наконец, миссии — было неразрывно связано с его представлением об оправдании. Но об этом — в следующей главе.

Многие люди, включая так называемых «Павловых христиан», не задумываясь, скажут, что сердцевину Павлова богословия составляет учение об «оправдании верой». Понимается под этим примерно следующее. Человек склонен думать, будто своими делами может заслужить спасение. Он честно старается вести себя так, чтобы стать «достойным» Бога или рая. Но ничего из этого не выйдет: спасти может только ничем не заслуженная Божья благодать, которая дается не по делам, а по вере. В начала V века такое представление об оправдании отстаивал в спорах с Пелагием Августин, а в начале XVI–ro оно аукнулось в полемике между Лютером и Эразмом.