Чрезвычайные происшествия на советском флоте - Страница 15

Михаил Викторович достал блокнотик и открыл на нужной странице:

– Вот, у меня тут все записано. После жесткого гамма-облучения прожили:

Ордочкин – (990 рентген) – 8 суток.

Корчилов – (945 рентген) – 8 суток.

Харитонов – (935 рентген) – 11 суток.

Савкин – (930 рентген) – 9 суток.

Пеньков – (890 рентген) – 13 суток.

Косычев – (845 рентген) – 8 суток.

Рыжиков – (720 рентген) – 21 сутки.

Повстьев – (629 рентген) – 18 суток.

Я схватил 300 рентген, а мичман Ваня Кулаков – 369.

Вот еще одна выписка – из дневника врачебных наблюдений: «Угнетенное состояние больных сменилось затем кратковременным двигательным и психомоторным возбуждением, общим бесконтрольным чувством внутренней тревоги, страха. На протяжение всего заболевания сон был неглубоким, чутким, прерывистым, насыщенным неприятными сновидениями».

Обслуживающему персоналу сказали, что у нас острая психическая реакция, чтобы никто с нами в споры не вступал и выполняли бы все наши пожелания. Первое наше пожелание было, чтобы вместо белых исподних – «солдатских» – рубашек нам выдали флотские тельняшки. Выдали.

Потом приходит медсестра в палату, спрашивает, кто что желает на обед. Мы ушам не поверили. Я переспросил:

– А что можно заказать?

– Все, что хотите.

Дальше бараньей отбивной фантазии не хватило. Баранью, говорю, мне отбивную, да с косточкой и чтоб на косточке бумажная кисточка была. Посмеяться решил.

Смотрю, приносят баранью отбивную, мать родная – с косточкой, а на косточке как в ресторане – бумажная кисточка!

Потом ездили на отдых в отпуска. В поезде к нам присматривались соседи по купе – вроде бы, такие молодые, явно не воевавшие на фронтах, а с боевыми орденами. За что?

Мы отмалчивались…

Дальнейшая судьба Михаила Красичкова такова: службу закончил в 1979 году в Севастополе. Остался в «Голландии» старшим инженером в лаборатории.

Оба сына родились, слава богу, до ядерной аварии. Оба стали моряками, только торгового флота. Эдуард ходит в Стамбул на теплоходе «Михаил Водяницкий», Вадим совершает рейсы в Атлантике.

От старшего сына – внучка Аня, она пошла в первый класс с 5 лет. В институт – Севастопольский приборостроительный – поступила в 15 лет. Чудо-ребенок. Свой становой якорь ветеран К-19 бросил в городе Аткарске, что в 80 километрах от Саратова.

В Карском море, омывающем скалистые утесы Новой Земли и берега Ямала, лежит в заливе Степового атомная и навечно подводная лодка К-27. Как она там оказалась? Неизвестная миру катастрофа вроде «Комсомольца» или «Курска»? Да, катастрофа, но совсем иного свойства…

В октябре 1963 года была спущена на воду и сдана Богу в руки, а флоту в опытовую эксплуатацию уникальная атомарина. Нарекли ее К-27. Литера «К» означала принадлежность ее к классу подводных крейсеров. Это была, как утверждают старожилы Северного флота, первая в мире атомная охотница на подводные лодки. Уникальность ее определялась тремя буквами – ЖМТ, что в расшифровке обозначает жидкометаллический теплоноситель. Это значит, что в парогенераторы вместо воды, как на других атомаринах, поступала расплавленная жаром реактора свинцово-висмутовая лава.

О первых походах необычного корабля рассказывает старший помощник командира К-27 капитан 2-го ранга Юрий Воробьев:

– В 1964 и 1965 годах К-27 (получившая у моряков на Северном флоте название «Золотой рыбки») совершила два автономных похода. Первая «автономка» по длительности пребывания под водой стала для ВМФ рекордной для того времени и подтвердила высокие эксплуатационные качества корабля. В походе на борт поступило сообщение, что создателям ПЛА (часть из них была на борту) присуждена Ленинская премия. Впоследствии высокие государственные награды получили и члены экипажа.

Огромный интерес проявляла к нам американская военная разведка. Первый выход «Золотой рыбки» в дальние моря осуществлялся в условиях строжайшей секретности. Лодка вышла из базы на Кольском полуострове, погрузилась и после перехода всплыла в Средиземном море, у борта находившейся там плавбазы с заранее натянутым тентом для скрытности. Так вот сразу после всплытия подлетел вертолет американских ВМС, снизился и из него в мегафон на чистом русском языке поздравили командира и экипаж с благополучным прибытием…

В Мурманске живет один из первопроходцев советского атомного подводного флота контр-адмирал Николай Григорьевич Мормуль. Ныне он стал летописцем Северного флота, на его счету несколько книг. Мы встретились с ним в те дни, когда вся страна следила за работой водолазов на погибшем атомном подводном крейсере «Курск». Зашла речь и о К-27, к которой мой собеседник имел прямое касательство как бывший начальник технического управления Северного флота. Вот что он поведал о дальнейшей судьбе «Золотой рыбки»:

– Вернувшись из Средиземного моря, лодка пришла в Северодвинск на судоверфь, которая ее «родила», и встала к тому же причалу, от которого ее оторвали, словно ребенка от пуповины. Здесь К-27 снова прочно и надолго связали береговыми коммуникациями, обеспечивавшими жизнь реактора. Предстояла перезарядка реакторов, и кульминационным моментом этой операции была выемка из реактора отработанной активной зоны. После этого, длившегося несколько месяцев, первого этапа последовал осмотр внутренностей корпуса реактора и загрузка в расплавленный металл свежей активной зоны.

Хочу пояснить: «активная зона» – это блок, в котором вмонтированы урановые стержни. Забавно вспоминать, но в первые годы обучения экипажей в Обнинске слово «реактор» произносить запрещалось. Это приравнивалось к разглашению государственной тайны. Даже на лекциях перед своими слушателями преподаватели называли реактор «кристаллизатором». Хотя из магазинных очередей в Северодвинске наши жены приносили порой такие тайны, что мы только диву давались…

После перезарядки реакторов надо было вновь смонтировать системы и механизмы, а также провести швартовые и ходовые испытания.

В мае 1968 года субмарина совершила переход из Северодвинска в главную базу и приступила к отработке курсовых задач. За 2–3 дня К-27 должна была провести контрольный выход и развить 100-процентную мощность. Однако парогенераторы на левом борту давали хронические микротечи, и это благоприятствовало образованию окислов и шлаков теплоносителя. Командир БЧ-5 Алексей Анатольевич Иванов давно требовал температурной регенерации сплава. Эта операция связана со стоянкой подлодки у причала, а такую возможность найти было не просто, ведь лодка связана с другими системами флота, зависит от погоды, авиации и прочего. И хотя Иванов записал в журнал: «БЧ-5 к выходу в море не готова», мнение главного инженера корабля попросту проигнорировали. Лодка вышла в полигон боевой подготовки. Кроме 124 человек штатного личного состава на ее борту находились представители главного конструктора по реакторной становке В. Новожилов, И. Тачков и представитель НИИ Новосельский.

– И что же потом случилось?

– Вот вам моя только что вышедшая книга «Катастрофы под водой». Читайте!

Читаю: «В 11 часов 35 минут 24 мая 1968 года стрелка прибора, показывающего мощность реактора левого борта, вдруг резко пошла вниз. На пульте управления главной энергоустановки находился в это время и командир БЧ-5. Иванов понял: чего он опасался, все-таки случилось… Окислы теплоносителя закупорили урановые каналы в реакторе, как тромбы – кровеносную систему человека. Кроме того, вышел из строя насос, откачивающий конденсат. Тот самый, от которого образовались окислы.

В последующем расчеты показали, что разрушилось до 20 процентов каналов. Из этих разрушенных от температурного перегрева, – попросту говоря, сгоревших – каналов реактора теплоноситель разносил высокоактивный уран по первому контуру, создавая опасную для жизни людей радиационную обстановку. Даже во втором отсеке, где расположены кают-компания и каюты офицеров, уровень радиации достиг 5 рентген. В реакторном отсеке он подскакивал до 1000 рентген, в районе парогенераторов – до 500… Напомню, что допустимая для человека норма – 15 микрорентген. Переоблучился весь экипаж, но смертельную дозу получили в первую очередь те, кто работал в аварийной зоне.