Чрезвычайные происшествия на советском флоте - Страница 14

С капитаном 2-го ранга в отставке Михаилом Викторовичем Красичковым я познакомился в Питере во время премьеры американского фильма о К-19. Как и все ветераны подводной лодки, он был шокирован вольностью киноизложения пережитой трагедии, техническими нелепостями и славословиями тех, кто никогда не бывал в морях. Красичков приехал из мало кому известного саратовского города Аткарска. Приехал вместе с женой, которая очень заботливо сопровождала больного мужа. Надежда Сергеевна очень тревожилась, что переживания, вызванные картиной, скажутся на сердце Михаила Викторовича. Но Красичков держался стойко, и мы расположились в тихом уголке фойе.

– В тот поход я был прикомандирован на К-19 в качестве командира 3-го дивизиона (командира реакторного отсека), – рассказывал Михаил Викторович, – поскольку штатный командир инженер-капитан 3-го ранга Плющ был в отпуске.

Мое место – в 8-м отсеке, там же и пульт управления ГДУ, и офицерская 8-местная каюта.

Много проблем было из-за течи парогенераторов. С течами мы научились справляться. К тому же на пульте были и сигнальные лампочки, и ключи отсечения… Входишь и первым делом бросаешь взгляд на мнемосхему пульта – лампочки не горят, значит, все в норме.

Не буду повторяться – как случилась авария. Об этом уже много говорили и писали. Расскажу только о малоизвестных фактах.

Когда на импровизированном «военном совете» в кают-компании К-19 обсуждали, что делать и как быть, лейтенант-инженер Филин предложил подавать в реактор охлаждающую воду через клапан-воздушник, минуя все трубопроводы, где мог быть свищ.

Но нержавейку должен варить дипломированный сварщик. Нашли такого – матрос Семен Савкин.

После тревоги прибыли в аварийный 6-й отсек старшины Ордочкин, Рыжиков, Харитонов, а также Гена Старков и Енин. Отключили что надо, определили объем работ.

– Ну, ребята, тут делов хватит!

Решили разделиться на две смены и работать по 30–40 минут.

1-я смена – главстаршины Рыжикова, 2-я – моя.

Занимались подготовкой к сварке, подбирали трубку, гнули муфту… Дизель-генератор в 5-м отсеке перевели в режим сварки. Разложили схемы-«синьки»… Мы отключили ресиверные баллоны, проверили работу циркуляционного насоса 1-го контура, остановили его. Все делалось без паники, все на своих местах. Держали связь с ЦП только через пульт ГЭУ.

Я держал трубку от насоса, а Савкин варил… Работали в масках от ИП-46, но без стекол – запотевали. Некогда было раздышивать аппараты. Нам раздышивал их начальник химслужбы Коля Вахрамеев.

После смены выходили, снимали резиновые маски ИПов и шли дышать на мостик.

Своей жизнью я обязан лейтенанту Борису Корчилову. Вот как это было.

Мы сварили проливную систему. Чтобы опробовать ее, пустили подпиточный насос. Вода пошла, это было видно по тонким струйкам, которые разбрызгивались через поры плохой сварки в такт поршневому насосу. Вдруг струйки прекратились. Звоню на пульт – в чем дело?

– Да подключили насос к почти пустой цистерне.

Я взревел:

– Вы там в холодке сидите и путаетесь, а мы в реакторном уродуемся!

В этот момент в отсек приходит Корчилов. Он мой ученик, я его готовил, положил мне руку на плечо и сказал:

– Миша, мне разрешили тебя подменить.

Я отправился на пульт, чтобы дать там разгон – поторопить с включением насоса. Прихожу – только рот раскрыл, а они мне:

– Все работает, только что переключили на другую цистерну!

Бросаю взгляд на прибор АСИТ-5 и вижу, как начинает снижаться температура в рабочих каналах. Вздох облегчения – охлаждающая вода стала поступать в реактор. И в этот момент доклад из отсека: наблюдается голубое пламя в районе ионизационных камер. Это, конечно, было ионизирующее излучение гамма- и бета-частиц. Все, кто оказался в этот момент в отсеке, получили максимальное облучение, превышающее предельно допустимые нормы.

До сих пор меня мучает вопрос: так, значит, пуск насоса усугубил радиационную обстановку? И чем больше думаю, тем больше убеждаюсь – да. Подача воды в раскаленную активную зону реактора резко ускорила разрушение зоны, что привело к скачкообразному повышению активности в отсеке…

Вода пошла в раскаленные рабочие каналы. Там было градусов 400. Термический удар, потрескались стенки стальных обсадок. Радиация полыхнула невидимым пламенем. Обстановка резко ухудшилась. К тому же соленая морская вода удерживает наведенную радиацию. Корчилов и ребята пробыли там минут 10. Но этого хватило, чтобы получить смертельную дозу. Они хватанули при пуске насоса 945 рентген.

Я не удержался и спросил:

– Разве вы не знали, что давать воду в рабочие каналы – это все равно, что заливать в раскаленный котел воду? Взрыв…

– Знали. Но выбрали из двух зол меньшее. Тепловой взрыв был бы еще хуже…

Ну а что надо было делать вместо пуска насоса, тогда никто не знал… Никто не предвидел, к чему это приведет. Это сейчас хорошо рассуждать в спокойной обстановке…

Вскоре голубое пламя исчезло. Все работы по сварке системы мы закончили к 12 часам 4 июля. Таким образом, реактор без охлаждения находился 8 часов.

Корчилова из отсека я выводил…

Потом в реакторный пришел Затеев. Я ему:

– Товарищ командир, немедленно уходите!

– Ну, я только посмотрю…

Я повторил свою просьбу. Нечего ему было зря облучаться. Он не уходит. Тогда я матюгнулся. Ушел. Слава богу, не обиделся…

О появлении голубого пламени немедленно доложили в ЦП. Отсек загерметизировали, личный состав вывели из реакторного отсека в центральный пост. Переход из носа в корму был разрешен только через верх. Я задержался на пульте. И в это время почувствовал тошноту, слабость. Нагнулся над раковиной умывальника – стравил. Подумал – перекурил слишком на мостике, к тому же ничего не ел. Но Коля Михайловский, увидев, как меня выворачивает, сказал, что это от облучения. Только тогда до меня дошло, что все мы, кто работал в реакторном, хватанули изрядную дозу. Но сколько именно? Об этом я узнал только много лет спустя из одного секретного некогда документа…

Потом к нам подошла дизельная подводная лодка С-270, которой командовал капитан 3-го ранга Жан Свербилов. Мы его звали Жан Вальжан. «Эска» раза в три меньше нашей К-19. Поэтому принять всех она не могла. Перешли на нее с отваленных носовых рулей глубины человек тридцать. Тут же, на палубе, сбрасывали с себя радиоактивную одежду. Кителя с золотыми погонами швыряли в море. Жалко было. Их ветром уносило. С погонами быстро тонули… Прибыли на лодку босиком и в кальсонах, а кто и просто нагишом.

На «дизелюхе» нас переодели. Свербилов потом не мог обмундирование списать, которое нам выдали… У него инженер-механиком служил Толя Феоктистов, мы с ним вместе «Дзержинку» кончали. Он:

– Чем тебе помочь?

– Под душ надо.

– Нет у нас такой роскоши.

Принес мне в носовой отсек три чайника с водой. Хоть первую пыль радиоактивную смыл…

Потом пересадили нас на эсминец «Бывалый». А тамошний механик – тоже мой однокашник, Толя Писарев.

– Что для тебя сделать?

– Устрой душ.

Отвел он меня в машинное отделение. Час стоял под душем, радиацию смывал.

…В Полярном возле Циркульного дома толпился народ – смотрели, как наш эсминец подходит. Машины «скорой помощи» стояли на причале.

Жена, Надежда Сергеевна моя, хотела сюрприз мне сделать. Оставила полугодовалого сына у мамы и приехала с Большой Земли встречать меня в Западной Лице. Да не встретила – меня в Полярном высадили, а оттуда в Ленинград увезли.

В Ленинграде, в Военно-медицинской академии, где нас разместили, облученными подводниками занимались врачи-радиологи Волынский и Закржевский. Закржевский сам давал нам свой костный мозг, и сын его тоже. Много и успешно занималась нами врач Беата Витольдовна Новодворская. Выхаживала нас, как мать родная.