Чрезмерная благосклонность губительна - Страница 8

Незадолго перед тем граф пригласил на великолепную охоту в мареммах Сьены, половиной которых он владел, знатнейших придворных и самых богатых купцов Флоренции. Он извинился перед ними, охота состоялась без него, и Феличе немало удивилась, услышав уже через день после первого разговора нетерпеливый топот графских лошадей на переднем дворе монастыря. Решив не рассказывать герцогу о случившемся, его наместник, однако, почувствовал, что берет на себя обязанность следить в дальнейшем за спокойствием в монастыре. А чтобы добиться этого, надо было сначала выяснить, в какой мере обе монахини, любовники которых погибли, причастны к их смерти. После долгой беседы с аббатисой граф приказал позвать десять монахинь, в том числе Фабиану и Челиану. К своему величайшему удивлению, он убедился, что восемь из них, как сказала ему перед тем аббатиса, ничего не знают о событиях той роковой ночи. Граф задавал прямые вопросы только Челиане и Фабиане; они все отрицали, Челиана — с твердостью духа, стоящей выше величайших несчастий, а юная Фабиана — как бедная, впавшая в отчаяние девушка, которой жестоко напоминают причину всех ее горестей. Она ужасно исхудала, и, по-видимому, у нее начиналась чахотка; она не могла утешиться после смерти молодого Лоренцо Б.

— Это я его убила, — говорила она Челиане в долгих беседах с нею. — Мне надо было пощадить самолюбие предшественника Лоренцо, жестокого дона Чéзаре, когда я порывала с ним.

Едва войдя в приемную, Феличе поняла, что аббатиса имела слабость рассказать наместнику великого герцога о ее любви к нему; поэтому поведение благоразумного Буондельмонте совершенно изменилось. Сначала это заставило Феличе отчаянно краснеть и смущаться. Сама того не замечая, она вела себя очаровательно во время долгого разговора с графом, но ни в чем не созналась.

Аббатиса ровно ничего не знала, кроме того, что сама видела, да и то, судя по всему, видела плохо. Челиана и Фабиана ни в чем не сознавались. Граф был в большом затруднении. «Если я допрошу, — рассуждал он, — благородных камеристок и служанок, это будет то же, что привлечь к делу епископа. Они все расскажут своему духовнику, и в монастырь нагрянет инквизиция».

Граф, сильно обеспокоенный, ежедневно приезжал в Санта-Рипарата. Он решил допросить всех монахинь, затем всех благородных камеристок и, наконец, всю прислугу. Граф неожиданно для себя установил все подробности совершенного три года тому назад детоубийства, донос о котором ему представил один из членов духовного суда, руководимого епископом. Но, к своему великому удивлению, граф убедился, что о случае с двумя умирающими юношами, вошедшими в монастырский сад, не знал никто, кроме аббатисы, Челианы, Фабианы, Феличе и ее подруги Роделинды. Тетка Роделинды так ловко отвечала на вопросы, что осталась вне подозрений. Страх, внушаемый новым епископом, был столь велик, что за исключением аббатисы и Феличе все остальные монахини давали свои показания, явно перемешанные с ложью, в одних и тех же выражениях. Граф заканчивал каждое свое посещение монастыря долгой беседой с Феличе; эта беседа была для нее счастьем, но, желая продлить ее, она старалась каждый день сообщать графу только очень небольшую часть того, что знала о смерти обоих кавалеров. В то же время Феличе проявляла величайшую откровенность в том, что касалось ее лично. У нее было трое любовников; она рассказала графу, почти ставшему ей другом, историю всех своих увлечений. Такая откровенность молодой девушки, столь красивой и умной, заинтересовала графа, не замедлившего ответить на нее величайшим чистосердечием.

— Я не могу отплатить вам такими же интересными рассказами, как ваши, — говорил он Феличе. — Осмелюсь ли я вам признаться, что все особы вашего пола, с которыми я встречался в свете, всегда возбуждали во мне больше презрения к их характеру, чем восхищения их красотой?

Частые приезды графа лишили Челиану покоя. Все более погружаясь в свое горе, Фабиана перестала выказывать отвращение к советам своей подруги. Когда настала ее очередь сторожить монастырские ворота, она отперла их и отвернулась, и молодой ткач Джулиано, друг Мартоны, наперсницы аббатисы, получил возможность войти в монастырь. Он провел там целую неделю, до той минуты, когда ворота снова были оставлены открытыми. По-видимому, к концу этого длительного пребывания в монастыре своего любовника Мартона, тронутая жалобами Джулиано, запертого в одиночестве у нее в комнате и смертельно скучавшего, дала снотворное аббатисе, которая желала денно и нощно видеть ее подле себя.

Молодая и очень набожная монахиня Джулия, проходя однажды вечером в общую спальню, услышала разговор в комнате Мартоны. Она подкралась к двери, посмотрела в замочную скважину и увидела красивого молодого человека, который, сидя за столом, смеялся и ужинал с Мартоной. Джулия постучала в дверь, потом ей пришло в голову, что Мартона может открыть эту дверь, запереть ее, Джулию, с молодым человеком и донести на нее аббатисе, которая поверит Мартоне, так как Мартона обычно не отходит от нее ни на шаг. Молодую монахиню охватила величайшая тревога; она представила себе, как Мартона, гораздо более сильная, чем она, гонится за ней по пустынному и темному коридору, где еще не зажгли лампы. Джулия в смятении кинулась бежать, но, услышав, как Мартона открыла дверь, и вообразив, что она ее узнала, пошла и рассказала все аббатисе. Пылая негодованием, аббатиса прибежала в комнату Мартоны, где Джулиано уже не оказалось, так как он скрылся в саду. Но в ту же ночь, после того как аббатиса сочла за благо, ради репутации Мартоны, уложить ее спать в своей келье и объявила ей, что утром она сама пойдет в сопровождении монастырского духовника, отца ***, и наложит печать на дверь комнаты Мартоны, где, как осмелились злостно предположить, был спрятан мужчина, Мартона, раздраженная и занятая в это время приготовлением шоколада, составлявшего ужин аббатисы, подмешала в него огромную дозу снотворного, как ей сказали, средства.

На следующий день аббатиса Виргилия почувствовала сильнейшее нервное возбуждение и, взглянув в зеркало, увидела, как изменилось ее лицо, и сочла себя при смерти. Первое действие перуджийского яда заключается в том, что люди, его принявшие, почти сходят с ума. Виргилия вспомнила, что одной из привилегий аббатис благородного монастыря Санта-Рипарата было право получать предсмертное напутствие от епископа; она написала прелату, и он вскоре явился в монастырь. Аббатиса рассказала ему не только о своей болезни, но и о происшествии с двумя трупами. Епископ сделал ей строгий выговор за то, что она не уведомила его о столь необычайном и преступном событии. Аббатиса ответила, что наместник герцога граф Буондельмонте усиленно советовал ей избегать огласки.

— А как смеет этот мирянин называть оглаской точное выполнение ваших обязанностей?

Узнав, что в монастырь приехал епископ, Челиана сказала Фабиане:

— Мы погибли. Этот объятый религиозным рвением прелат, желающий во что бы то ни стало ввести в монастырях своей епархии правила Тридентского собора[2], отнесется к нам совсем иначе, нежели граф Буондельмонте.

Фабиана с плачем кинулась в объятия Челианы.

— Смерть не страшит меня; но, умирая, я буду вдвойне отчаиваться, так как я погублю тебя, но не спасу этим жизнь несчастной аббатисы.

Фабиана тотчас пошла в келью монахини, которая в тот вечер должна была стоять у ворот. Не вдаваясь в дальнейшие подробности, Фабиана сказала ей, что надо спасти жизнь и честь Мартоны, имевшей неосторожность принять в своей комнате мужчину. После долгих уговоров монахиня согласилась оставить ворота незапертыми и на миг отойти от них вскоре после одиннадцати часов вечера.

Тем временем Челиана велела передать Мартоне, чтобы она пришла на хоры. То было огромное помещение, как бы вторая церковь, отделенная от предоставленного публике пространства решеткой; соффит хоров возвышался на сорок с лишним футов над уровнем пола. Мартона стала на колени посредине хоров так, что, если бы она заговорила вполголоса, никто не мог бы ее услышать. Челиана опустилась рядом с нею.