Чрезмерная благосклонность губительна - Страница 3
Граф узнал еще, что любовников двух из этих монахинь, по-видимому, Феличе и Роделинды, зовут Родерико и Ланчелотто; но он не хотел задавать на этот счет прямых вопросов.
Час, проведенный им с этими горничными, отнюдь не показался ему длинным; но он был вечностью для Феличе, которая считала, что поступок наместника герцога, разом лишившего ее услуг всех пяти горничных, унизил ее достоинство. Она не могла больше сдерживать себя и, услышав издали оживленный разговор в приемной, ворвалась туда, хотя самолюбие подсказывало ей, что такое появление, явно вызванное нетерпением, могло показаться смешным, после того как она отказалась принять официальное приглашение посланца государя. «Но я сумею проучить этого наглеца», — подумала Феличе, отличавшаяся чрезвычайной надменностью. Итак, она ворвалась в приемную, едва поздоровалась с посланцем государя и приказала одной из горничных следовать за ней.
— Сударыня, если эта девушка вас послушается, я велю моим слугам снова войти в монастырь, и они тотчас приведут ее ко мне обратно.
— Я возьму ее за руку; осмелятся ли ваши слуги совершить насилие?
— Они приведут в эту приемную ее и вас, сударыня.
— И меня?
— И вас самих; а если я сочту это нужным, я велю увезти вас из этого монастыря, и вы отправитесь трудиться дальше над спасением вашей души в какой-нибудь маленький бедный монастырь на вершинах Апеннин. Я могу сделать и это и многое другое.
Граф заметил, что горничные побледнели; щеки самой Феличе покрылись бледностью, отчего она стала еще прекраснее. «Вот, несомненно, самая красивая женщина, какую мне когда-либо приходилось видеть, — подумал граф. — Надо продлить эту сцену». Она действительно продлилась и затянулась почти на три четверти часа. Феличе проявила в ней ум и высокомерный характер, позабавившие герцогского наместника.
К концу разговора тон собеседников значительно смягчился, и графу показалось, что Феличе стала менее красивой. «Надо снова раздразнить ее», — подумал он. Граф напомнил Феличе, что она дала обет послушания и что если она впредь окажет малейшее сопротивление приказам герцога, которые он уполномочен передавать монастырю, он сочтет полезным для спасения ее души сослать ее на полгода в самый скучный из апеннинских монастырей.
Услышав эти слова, Феличе вспыхнула. Прекрасная в гневе, она ответила графу, что святые мученицы еще больше терпели от варварства римских императоров.
— Я не император, сударыня, да и мученицы не приводили все общество в волнение ради того, чтобы завести себе еще двух горничных, уже имея пять столь любезных, как эти девушки.
Он очень холодно поклонился и вышел, не дав Феличе времени ответить и оставив ее разъяренной.
Граф не вернулся в свои поместья, а продолжал жить во Флоренции, так как ему было любопытно узнать, что же в самом деле происходит в монастыре Санта-Рипарата. Несколько шпионов, предоставленных в его распоряжение полицией великого герцога и размещенных около монастыря и вокруг огромных монастырских садов подле заставы, у которой начинается дорога в Фьезоле, вскоре сообщили ему все, что он желал выяснить. Родерико Л., один из самых богатых и беспутных молодых людей в городе, был любовником Феличе, а ее закадычная подруга, кроткая Роделинда, предавалась любовным утехам с Ланчелотто П., молодым человеком, отличившимся в войне между Флоренцией и Пизой. Этим молодым людям приходилось преодолевать большие трудности для того, чтобы проникать в монастырь. Строгости в нем удвоились, или, вернее, прежние вольности были совершенно изгнаны после вступления на престол великого герцога Фердинанда. Аббатиса Виргилия хотела добиться соблюдения устава во всей его строгости, но качества ее ума и свойства характера отнюдь не соответствовали этим добрым намерениям; шпионы, состоявшие в распоряжении графа, донесли ему, что почти каждый месяц Родерико, Ланчелотто и два-три других юноши, у которых были любовные связи в монастыре, видались со своими возлюбленными. Монастырские сады были так велики, что епископу приходилось мириться с существованием двух калиток, выходивших на пустыри позади северного городского вала. Монахини, верные своему долгу, — а таких было в монастыре подавляющее большинство — не знали этих подробностей так хорошо, как их знал теперь граф, но подозревали о них и пользовались этими беззакониями, чтобы не подчиняться тем распоряжениям аббатисы, которые были им неприятны.
Граф сразу понял, что будет очень нелегко восстановить в этом монастыре порядок, пока во главе его будет стоять столь слабохарактерная женщина, как аббатиса. Он высказал свое мнение великому герцогу, который предложил ему проявить величайшую строгость, но в то же время, по-видимому, не намерен был огорчать свою бывшую возлюбленную, переведя ее за беспомощность в другой монастырь.
Граф вернулся в Санта-Рипарата, твердо решив принять все меры, чтобы как можно скорее освободиться от тягостной обязанности, которую он так неосторожно принял на себя. Феличе, все еще рассерженная тем, как граф разговаривал с нею, в свою очередь, решила воспользоваться первой же встречей, чтобы снова усвоить тот тон, который соответствовал знатности ее семейства и занимаемому им в свете положению. Приехав в монастырь, граф тотчас же велел позвать Феличе, чтобы освободиться сначала от самой неприятной части своего поручения. Феличе пришла в приемную, уже пылающая гневом, но граф нашел ее очень красивой — по этой части он был большой знаток. «Прежде чем нарушить прелесть этого лица, — подумал он, — постараемся вдоволь на него насмотреться». Феличе, в свою очередь, была очарована благородством и изяществом обращения этого красивого мужчины, производившего действительно превосходное впечатление в своем черном платье, которое он считал необходимым носить при исполнении своих обязанностей в монастыре.
«Я ожидала, — думала Феличе, — что, имея свыше тридцати пяти лет от роду, он окажется таким же смешным стариком, как наши духовники; напротив, я вижу перед собой мужчину, поистине достойного так называться. Он, правда, не носит чересчур нарядного платья, составляющего одну из главных прелестей Родерико и других молодых людей, которых я знала; он намного уступает им в количестве бархата и золота, украшающего его одежду, но стоит ему только захотеть, и он может вмиг приобрести такого рода достоинства, тогда как тем молодым людям было бы, я думаю, очень трудно подражать благоразумной, рассудительной и действительно увлекательной манере разговора графа Буондельмонте». Феличе не отдавала себе ясного отчета в том, чтó именно сообщало такой своеобразный облик этому высокому, одетому в черное бархатное платье человеку, с которым она уже час беседовала на самые разнообразные темы.
Хотя граф старательно избегал всего, что могло бы разгневать Феличе, он все же нисколько не проявлял готовности во всем уступать ей, подобно другим мужчинам, встречавшимся с этой красивой и властной девушкой, у которой, как говорила молва, были любовники. Ни на что не притязая, граф держал себя с Феличе просто и естественно и только избегал сначала разговаривать на такие темы, которые могли рассердить ее. Но все же, когда речь зашла о беспорядках в монастыре, пришлось коснуться притязаний гордой монахини.
— В сущности, причина этих раздоров, сударыня, заключается в том, что одна из самых замечательных особ этого монастыря предъявила требование, может быть, отчасти даже справедливое, иметь двумя горничными больше, чем другие монахини.
— Причина этих раздоров заключается в слабохарактерности аббатисы, желающей обращаться с нами с неслыханной строгостью, о которой мы до сих пор не имели понятия. Возможно, что существуют монастыри, где живут девушки в самом деле набожные, решившиеся удалиться от мира и действительно имевшие намерение соблюдать обеты нищеты, послушания и тому подобное, которые их заставили принести в семнадцать лет; что же касается нас, то наши родители поместили нас сюда для того, чтобы передать все родовое имущество нашим братьям. Нами руководило не собственное желание, а невозможность убежать и жить где-нибудь, кроме монастыря, поскольку наши отцы не желали больше оказывать нам приют в своих палаццо. К тому же, перед тем как мы дали эти обеты, явно недействительные с точки зрения здравого смысла, мы все пробыли здесь год или несколько лет пансионерками; каждая из нас думала, что ей предстоит пользоваться такой же свободой, какой располагали монахини в те времена. А тогда, заявляю вам, синьор попечитель, калитка у крепостного вала была открыта до рассвета, и каждая из этих особ свободно принимала в саду своих друзей. Никто не думал осуждать такой образ жизни, и все мы полагали, что, став монахинями, будем обладать той же свободой и вести такую же счастливую жизнь, как те наши сестры, которых родители, несмотря на свою скупость, все же выдали замуж. Правда, все изменилось с тех пор, как нами правит государь, бывший двадцать пять лет своей жизни кардиналом. Вы можете, синьор попечитель, ввести в этот монастырь солдат или даже слуг, как вы недавно сделали. Они к нам применят насилие, подобно тому как ваши слуги насильно заставили подчиниться моих горничных только на том единственном, но вполне достаточном основании, что были сильнее их. Но вы не должны воображать, будто имеете над нами какую-либо законную власть. Нас силой поместили в этот монастырь, насильно заставили в шестнадцать лет принести клятвы и обеты. Наконец, тот скучный образ жизни, которому вы желаете нас подчинить, совсем не тот, какой вели на наших глазах монахини, обитавшие в этом монастыре в то время, когда мы приносили монашеский обет; и если даже признать этот обет законным, мы обещали, самое большее, жить так, как они, а вы хотите заставить нас жить так, как они никогда не жили. Признаюсь вам, синьор попечитель, я дорожу именем моих сограждан. Во времена республики такое позорное притеснение бедных девушек, не имеющих за собой никакой другой вины, кроме того, что они родились в богатых семьях и что у них есть братья, было бы совершенно недопустимо. Я искала случая высказать это всенародно или хотя бы какому-нибудь одному рассудительному человеку. Что же касается числа моих горничных, то я придаю этому очень мало значения. Мне вполне было бы достаточно двух, а не то что пяти или семи; я могла бы настаивать на семи до тех пор, пока кто-нибудь не взял бы на себя труд разоблачить недостойные проделки, жертвами которых мы являемся, — кое-какие из них я вам изложила; но так как ваше черное бархатное платье вам очень к лицу, синьор попечитель, то я заявляю вам, что отказываюсь на этот год от права иметь столько служанок, сколько я могла бы содержать.