Chorus (СИ) - Страница 54

— Влад, ты…

— Да, — сразу же, не дожидаясь вопроса, перебивает меня. — Я теперь не вижу. Мы не будем об этом, хорошо?

— Это проблемы, но не трагедия, — Адам притягивает Влада ближе и целует в стриженную макушку.

Я замечаю в волосах швы, а остальные никак не реагируют на подобные нежности — видимо, их отношения уже всем известны. Как и последствия от травмы, нанесённой Маркусом.

— Да, не надо пессимизма, — соглашается Дылда. — Знаешь же, что подрастёшь немного, сделаем тебе операцию, вон, как Нику. Он живой и здоров теперь, как рыба.

— Ага, мне тоже год лежать? — ворчит Влад, только обернувшись на голос, глаза неподвижны, и от этого жутковато. — Ой, простите.

— Год?! — чуть пиццей не давлюсь.

— Мы не хотели тебе говорить, — мнётся Дылда, — но год и два месяца примерно. Сначала в резервуаре, потом так вот. Так что сразу если на ноги не встанешь и не пойдёшь — не пугайся. Массаж — массажем, но…

Отдалённо начинает доходить, что всё так и есть. Я отсутствовал в их жизнях так долго, и надо же — меня не забыли, даже о том, что пиццу просил. Так вот почему шрамы выглядят такими старыми, а мелких, которые должны были остаться от стекла, так и вовсе нет уже. И вот почему кристалл в груди глубоко так врос, и рядом нет воспаления. Всё в прошлом.

— А почему так долго-то?

— Нет, он ещё спрашивает, — разводит руками Дылда, к неприятно-длинным пальцам прилипла зелень. — Да на тебе места живого не было, ни одного целого органа. Воспаление кишечника ещё…

— Так, стоп, — Белоснежка прерывает не самые аппетитные подробности беседы. — Всё потом ему напишешь, расскажешь, хоть медкарту выдашь. А сейчас быстро все взяли по куску ещё и свалили. Нам нужно к вечеру подготовиться. Тебе, — смотрит на меня, — тоже. Так что отдохни.

— А вечером что? — настороженно осведомляюсь.

— Ничего особенного. Поработаешь на благо своего Роя, заодно и для нашего тоже. Никакого травматизма, обещаю.

— Адам, — одёргивает его Влад.

— Да я помню, что ты тоже Рой, не злись, — Белоснежка тут же меняет тон голоса, забавно.

Ошалевшему от новостей мне больше никто ничего не поясняет — альбинос до сих пор лидер, с ним не спорят. Оставшись в одиночестве, я тупо гляжу на добрую треть от пиццы, пережёвывая тесто очередного куска чисто механически, как корова. Пытаюсь всё осознать и уложить в голове, но получается плохо. Никто не бросил меня, все заботились. Я ещё нужен Рою. Влад теперь не сможет рисовать. Кристалл этот — лекарство? Мысли захватили глубоко, я только краем глаза успел заметить что-то серое, что меня толкнуло в бок так, что опрокинуло, остывшая пицца полетела на кровать начинкой, и всё сверху присыпало цветами.

И тут же я был укушен, не сильно, но чувствительно. Сайл, что это сделал, был, конечно, мелким, но это в сравнении с Мэлло, который его тут же оттащил. Серый. Призрачно-серый, я никогда не видел такой светлой шкуры. А глаза — фиолетовые. В отца.

— Мэлло, это…

— Знакомься, Ник. Сын. Стая.

Эмоции у меня крайне противоречивые — смесь изумления, радости и ощущения какого-то смутного родства. Как будто навязанного искусственно. Проросший во мне отцовский — или материнский? — инстинкт. В прямом смысле проросший. Любить просто так маленькое чудовище, что сейчас, отчаявшись покусать меня, зажевало край одеяла и млеет от этого, — крайне затруднительно. И Рой я слышать не начал — без сюрпризов.

— Как я познакомлюсь? Имени же у него нет?

— Единицам Роя имена…

— Да знаю, — перебиваю. — Но потом не проси его как-нибудь назвать.

Детёныш вертит головой, посматривая то на меня, то на Мэлло. По-человечески или по-собачьи, но забавно. Не слышит нас и не может понять, как же мы всё-таки общаемся. Хочется его погладить, потрепать по мордашке, но не решаюсь — Мэлло как-то не очень его воспитывал, не рассказал, что откусывать руки людям — нехорошо. Вместо этого спрашиваю:

— Ну и как он на свет появился? Последнее, что помню — как его носителем стал. Не успел прикрепиться, и его удалось пересадить?

— Нет, Ник вырастил сам.

— А, понимаю, — постукиваю по кристаллу на груди. — Эта штука.

— Дар только лечит. Меняет. Ник был носителем. Отпустил. Как Рой когда-то умел.

— То есть, всё произошло «естественным» путём?

— Да. Правильные эмоции. Ник был готов отдать, но и решился отпустить.

— Чушь какая-то, — потираю виски. — Да, я помню, что вызвался быть носителем сам, но за остальное — не отвечаю. Не в этом же дело, если я правильно понимаю? Вы, сайлы, не потому здесь, что просто не хотите детей сами. Одного желания мало. Неужели потому, что я парень?

— Пол носителя не важен. Правильные мысли. Баланс. Ник спас многих. Рой будил носителей хоров.

— То есть… живые женщины?

— Да. Рой отпустил их.

— Стой, подожди. То есть вы будили «беременных» и извинялись? «Ой, простите, мы использовали вас как инкубатор. Но будущий ребёнок миленький, не правда ли?»

Маленький сайл, как будто уловив, что речь и о нём, помотал головой. Кусок одеяла с треском оторвался и остался у него в пасти. Даже мне такой малыш не кажется уже ни беззащитным, ни хорошеньким. Бестолковое, опасное бедствие.

— Хоры говорили носителям, что дети расы хоров. Говорили, что носители больны.

— Лгали, то есть. Ну конечно. Вы же не додумались бы до лжи, если она и во спасение. Как же всё было просто, — раздражаюсь, — сказать женщинам об этом!

— Мэлло понял, — ничуть не хвастается, просто констатирует факт. — Не всегда получалось. Не всё поколение Роя родилось, осталась восьмая часть.

— Лучше, чем вообще ничего. Вот же хуйня, это я получается что, мир спас? Нихуясе я себе Иисус, мне теперь пожизненная слава положена, — цензурных слов для выражения эмоций у меня не осталось, почти истерика. — Да точно наёбка, святые по облакам скачут, а я ссать хочу. Прости, но я бы не хотел прямо здесь и при ребёнке. Вы не уйдёте, ну, на время?

Пока оба сайла в комнате, то и с кровати не встать — ноги некуда поставить, так тесно. Мэлло, к счастью, не возражает. Сын его, видимо, разбалованный — приходится взрослому сайлу оттаскивать его «руками», а потом пихать мордой перед собой. А, может, мал он ещё, чтобы хоть что-то понимать — ему меньше года, в таком возрасте человеческие младенцы и ходить не умеют, ползают разве что и писаются.

Именно таким себя сейчас и ощутил — предупреждал же меня Дылда, чтобы резко не вставал — но какой там, я же герой! Упал больно, ударился коленями и локтями. С опорой на кровать попытался встать снова, но ноги слушались плохо. Плюнув, натуральным образом пополз из комнаты – ссание под себя на пол унизило бы моё человеческое достоинство сильнее.

Места оказались знакомые — это моё собственное сымитированное жилище, просто в спальне я никогда не был. Ссать приходится в душе, стоя на коленях, и одной рукой упираясь в стену — престранная поза, но я и так год под себя ходил. И кормили, должно быть, через зонд, поили… а до этого в резервуаре как-то выживал. Как овощ какой.

Включаю воду, смываю с себя застарелый пот и налипшие во множестве лепестки. Вот цветочная эта феерия — та ещё загадка. Хотя жить с сайлом — не соскучишься, в большую и наивную голову Мэлло могут прийти любые идеи — от гениальных до абсурдных. Встаю аккуратно, по стеночке, выглядываю из душевой кабины. Над раковиной рядом — зеркало. И в нём явление чукотского моджахеда в африканском раскрасе, а не я. Полосы от статуса Архивариуса никуда не делись, это теперь неизменный факт. Но побриться я могу и должен — борода с усами мне идут примерно так же, как сайлам пошли бы балетные пачки. Волосы тоже приходится радикально обкорнать — терпеть не могу длинные пряди. А если зубы почистить — пасты нет, только порошок, но хотя бы зубной, а не стиральный, — то вообще стану приличным человеком. Не суждено, видимо — Мэлло снова за мной подглядывает. Понятное дело, что я его не услышал, но вот в зеркале позади — увидел. Наглая морда лежит внутри ванной на полу — весь сайл остался снаружи, в коридоре и зале.