Chorus (СИ) - Страница 19

— То есть тебя не насилуют?

— Нет! — вспыхивает, сжимает карандаш, — я же говорю, я как бы их ребёнок!

— Угу. А они — мама и папа. Заботливые.

— Ты зря издеваешься, — бурчит, — они тоже умеют горевать и новый ребёнок появится у кого-нибудь из них не скоро!

— Ещё скажи, что они лучше людей.

— Не злись. Лучше, чем мои. Мне здесь нравится. Я могу рисовать, я накормлен и есть лекарства. Меня любят!

— Сайлы не умеют любить. И странная у вас семейка. Твои сайлы что, постоянно трахаются?

— Это часто бывает, — «вампирчик» отбирает у меня блокнот и принимается за рисунок, — у них так общество устроено. Ничего страшного.

— Страшно выглядит, — я складываю руки на столе и опускаю на них голову.

Когда остались только мы вдвоём, без ехидного альбиноса и прочих парней с подозрительными взглядами, в этой сборной яранге уютно. Замечаю, что она носит следы не просто проходного помещения, а именно жилья.

— Я привык. Я тут почти три года живу, — поправляет шарфик.

— А ты их девочку видел?

— Неа. Я хотел бы!

— А я видел! — хвастаюсь.

— Обманываешь! — дуется.

— Не-а. Возьми да попроси своих сайлов, раз они тебе «родители».

— А чем докажешь, что ты её видел? — паренёк привстаёт из-за стола.

— Она усатая, — ухмыляюсь, — посмотришь сам и узнаешь, правда ли это.

— Вот вернётся мой сайл, и узнаю, — смешно надувается, обижаясь.

Шарф чуть сползает, и я вижу кусочек кожи бледной щеки, покрытый шрамиками. «Вампирчик» судорожно поправляет шарф, и я вдруг обращаю внимание, что и на руках у него есть не до конца зажившие отметины.

— Это от солнца ожоги, — прячет руки под стол, отложив карандаш, — почти не проходят.

— Ты что, настоящий вампир?

— Зря издеваешься. Из-за таких, как я, легенды и придумали. Болезнь у меня такая.

— Ты же понимаешь, что тебя сайл за неё и держит? Как необычную зверюшку?

Я просто сопоставил то, что говорил альбинос, и то, что видел своими глазами. Я, получается, исключение. Подобранный просто потому, что Архивариус явно убил своего предыдущего помощника. Тёмная история, о которой я ничего не знаю. Может, он и меня взял не потому, что я его понял, а потому, что урод диковинный. Хотя, объективно, это неправда. Я обычный. Среднестатистический мрачный недовзрослый. Ну, только ростом не вышел.

— Может, сначала, — обижается парень, — теперь — нет.

— Значит, — я, перегнувшись через стол, сгребаю его за комбез, притягиваю к себе, заглядываю в глаза, — ты не просто собственность Архивариуса? Его сын? Тупой, беспомощный, уродливый сын!

Отталкиваю парнишку, встаю из-за стола и пересаживаюсь в кресло. «Вампирёныш» озабоченно поправляет шарф и волосы.

— Если ты так на них зол, зачем согласился пойти с Архивариусом?

— Потому что я тоже тупой, беспомощный и уродливый, — зло выплёвываю, — мы все такие. Кунсткамера (1).

— Что? — не понимает, немец.

— Шоу уродов говорю. Анатомический музей. Да и пошло оно всё. Какая я, к чёрту, «стая»…

— Уверен, что твой сайл не будет тебя наказывать за то, что ты здесь сидишь?

— Мне поебать, — я забрался в кресло с ногами и закрыл глаза.

— Ну ладно, — смирился «вампирёнок», — я тогда тебя нарисую.

— Да рисуй.

Под мерное чирканье карандаша и тихое тиканье механических часов древнючей модели на полке мне даже удалось задремать. Ровно до того момента, пока не пришёл сайл. Услышал я не его самого, конечно же, но болтающего мальчишку-«вампирёныша»:

— …да, всё выпил. Нормально, не волнуйся, пап, всё хорошо…

Открыв глаза, увидел, как он, облапав голову зеленовато-серого сайла с отметиной обслуги машин, общается с тем.

— Папа? Ты так его назвал? — усмехаюсь.

— Ну… а что такого… — смущается.

Его сайл, в свою очередь, поднимается на лапы и вперяет в меня взгляд, не сулящий ничего хорошего.

— Не надо, нет, — «вампирчик» уцепляется за боковую пластину инсектоида, — всё нормально, он просто посидит, пока его не заберут.

— Я нахуй никому не нужен, — взглянув на браслет, утверждаю, — сам дойду.

Соступаю с кресла, иду мимо этой «семьи» на выход. Муторно. Мерзко. Противно. Болит голова. И всё раздражает. Особенно пустой желудок.

Да пусть хоть пол-Улья там трахаются, пойду пожру и завалюсь спать. Залечивать синяки и прочие прелести. Угу, «стая». Заботится.

В коридоре сайлов уже намного меньше, хотя Улей, как я понял, ни на секунду не прекращает движение. Тем лучше, не мешают мне собираться с мыслями. Всё это только мои эмоции. Поддаваясь им, я забыл, чего хотел и планировал. Дожить. Любой ценой. Дождаться, когда Рой улетит. Просто выжить. А вместо этого — рефлексирую, как малыш, нервничаю. Совсем потерял ориентир и страх.

О чём карма, а, может быть, судьба, не преминула напомнить. Из бокового коридора на меня вылетел сайл, и тут же сбил лапами с ног. Огромный, один из тех, которые охраняли самку. Тем более, я как раз неподалёку от пути к ней проходил.

— Я собственность Архивариуса, — громко огрызаюсь, поднимаясь.

И тут же получаю новый толчок в грудь, на этот раз на лапах — зацепы, и ткань комбинезона жалобно трещит.

— Да ты охуел?! — вскакиваю.

Именно. На инсектоиде и передатчика нет. А вместо ответа — удар языком-плетью, пришедшейся мне по плечу и скуле. Если бы не успел отвернуться, остался бы без глаза. Ткань одежды лопнула, а по щеке заструилась кровь. Сайл, огромный, с ярко горящими яростью полосами под глазами, подступил ближе.

Стало страшно. В этом пустынном коридоре, залитом холодным светом, меня, вжавшегося в ровную, серую стену, ничто и никто не спасёт. Этой лапе оборвать мою жизнь — секунда. Этому языку сломать мою шею — и того меньше.

Я всё понял. Рванул в сторону застёжки комбинезона, повернулся, встал на колени. Безропотный, послушный, бессловесный раб. Потому что никто не услышит мой крик. Никто.

Лишь крепче сжал зубы, когда зацепы впились мне в ноги. Лишь шумно втянул воздух, когда сайл, совсем не церемонясь, сразу же вогнал свой склизкий отросток мне в задницу, растягивая, может, и разрывая. Но всё же застонал, не разжимая губ, когда меня хлестнули острым щупальцем по спине…

…жарко. Больно. Чувствуется, как по спине течёт кровь. Какой это по счёту удар? Сотый? Трёхсотый? Зацепы пробили мне ступни, наверное, уже насквозь. Пот разъедает раны, капли срываются с моих волос и падают на серый, однородный пол, оставляя на нём чёрные кружки. Я почти не чувствую задницы, только тошнотворную боль, накатывающую волнами, каждый раз, когда сайл двигает брюхом. Слизь заливает бёдра, дрожащие колени скользят. Скоро упаду вперёд, совсем скоро… почему это никак не может закончиться? Почему я не могу просто потерять сознание?

Наверное, для того, чтобы сайл, перебросив мне на плечи передние ноги, резко надавил всем весом. И я не успел нагнуться, упасть. Какой самый омерзительный на свете звук? Нет, не хлюпанья и чвокания, когда тебя насилуют. Треск собственных костей. Я распластываюсь лицом вниз, но не лежу, потому что сайл перехватывает меня лапой под живот, замедляется, вталкивает член глубже…

…почти не чувствую кислоту. Просто всё горит внутри. Меня рвёт. Потом ещё раз. Но я не могу ни утереться, ни встать. Во мне — пламя ада, сжирающее внутренности. Но я смотрю лишь на то, как из руки, пробитой костью изнутри, браслет на которой светится ало-оранжевым, струится кровь. И меня не пугает то, что я лежу на боку, сломанный, изнасилованный, избитый, из меня течёт кислота пополам с кровью и нечистотами. Меня пугает то, что этого недостаточно. И я — не умру.

Сайл ушёл. Мимо меня иногда проходят другие. Не сбиваясь с шага. Не обращая внимания. Хочется разорвать кожу ещё сильней, чтобы кровь текла быстрее, избавила меня, наконец, от боли…

…так безумно и всепожирающе больно, когда до меня дотрагиваются обжигающе-горячие руки, трогают, переворачивают.

— Ник, — шесть фиолетовых глаз над яркими полосами, — Ник.