Chorus (СИ) - Страница 11

Не спрашивая никакого разрешения, стягиваю с себя комбинезон и плюхаюсь в тёплые, шелестящие волны в туче брызг, гребу подальше, только потом оборачиваюсь к берегу.

Пляж — совсем не дикий. Навес, шезлонги. Дорога и приморский городок на фоне зелёных гор, сюда ещё не пришла осень. Ни единой живой души. Пусто. Никто не купается, не предлагает экскурсии и горячую кукурузу с мороженым. Ни музыки, ни детского смеха, ни полных тёток в узких купальниках. Ничего. Я один. Да ещё сайл, чёрным пятном выделяющейся у самой кромки воды. Бродящий туда-сюда и иногда слизывающий языком что-то под ногами.

Я отплываю подальше, ложусь на спину, подставив лицо солнцу. Никогда бы не подумал, что буду скучать по всему тому, что портило каникулы. Вообще скучать по людям, которых я даже не знал. По шуму и рекламе. Кажется, как будто я — на краю мира. Один и последний.

Я могу верить, что земля — плоская, и меня снесёт водопадом в космос. Верить в то, что солнце — огненный бог в колеснице. Верить в то, что я никогда не умру, я и есть высшее существо, сам Творец, и, если я только захочу, небо изменит цвет и день сменит ночь. Я могу верить во всё, что угодно. Я — единственный человек, плавающий во всех океанах и морях сейчас. Свободный? Почти, всё — лишь иллюзия, как и шум моря в ракушке, если поднести её к уху. Сладкий самообман, в который часть «я» всё равно верит, зная обратное. Я не могу остаться в мире грёз.

Да и плавать, конечно, хорошо, но я хотел бы посидеть на берегу, попускать камушки, позагорать. Переворачиваюсь, и вдруг вижу, как в воду входит сайл. Осторожно, пробуя дно перед собой лапами, которые теперь с выдвинутыми пластинами. Наблюдаю за ним. И плывёт же, плывёт! Только рывками, к тому же, совсем не быстро. Ко мне.

Над водой — только задние глаза и часть спины. Эдакий крокодил. А у меня идея, безрассудная и весёлая.

— Покатай меня, большая черепаха! — подражаю я голосу львёнка из мультика и цепляюсь за пластины сайла, стараясь не обрезаться.

Кажется, он не против. По крайней мере, мне удалось подтянуться, забросить на него ногу и взгромоздиться сверху, на самый ровный участок, стараясь не прикрыть ему дыхательные щели своей наглой голой задницей. Инсектоид замер, а потом прижал пластины на спине, и выдвинул — на загривке. Я едва успел за них уцепиться, потому что то, что он может плавать только медленно, — мои домыслы.

Так же, рывками, только теперь — со скоростью гидроцикла, и каждое его ускорение обдавало меня фонтаном искрящихся брызг. Я вцепился в пластины, забыв даже от восторга вопить. Охренеть, видели бы меня сейчас бывшие коллеги! Хоть кто-нибудь из людей бы меня видел….

Наездник сайла. С ума сойти. Улюлюкаю, мне в рот заливается солёная вода и пена. Ярчайшее солнце, волны, скорость!

Минут через десять, решив, что достаточно, сайл заложил вираж, разворачиваясь к берегу, и руки я всё-таки обрезал. Два рывка — и резкое торможение, так, что я едва не кувыркнулся вперёд. Учуял кровь в воде, не иначе.

Поднимает голову, стараясь меня разглядеть. Да почти нормально со мной всё, только держаться больше не смогу, наверное. Сам доберусь, вплавь. Далеко, конечно, но берег-то виден. Отталкиваюсь от шкуры сайла ногами и руками, прыгаю вперёд, ныряю в тёплую глубину моря, с головой, поглубже.

И меня сразу дёргает назад, наверх, острой болью под рёбрами, давлением чего-то, похожего на верёвку. Я бьюсь, сопротивляюсь, но, знатно хлебнув воды, оказываюсь переброшенным через спину сайла и намертво притянутым к нему языком, что и ободрал мне кожу.

Кашляю. Даже ударяю пару раз по шкуре кулаком, позабыв, что это, в общем-то, нападение на чужого и смертельно опасно. Но меня лишь стискивает сильнее это жёсткое и острое щупальце. Больно, блин, и дышать нечем!

Инсектоид бросает меня на гальку берега, я скукоживаюсь на боку, отчаянно вдыхая в себя воздух, и проклиная образину на чём свет стоит, мысленно, правда.

— Ник не умрёт, — заявляет мне сайл, — почему Ник хотел умереть?

Отплёвываюсь, сажусь, осматриваю свои изрезанные бока и руки. От солёной воды раны немилосердно горят.

— Я нырял! Развлекался!

— Ник не хотел умереть?

— Не хотел! Теперь — захочу! — злюсь. — Больно! Смотри, что ты сделал!

Сайл молчит, переступив с ноги на ногу, точь-в-точь как нашкодившая собака. А меня тем временем тормошит его машина.

— Ну, тебе-то чего? — оборачиваюсь.

Принесла мне мазь, настойчиво мне её протягивает. Вот за это — спасибо.

— Умирать — весело?

— Да не хотел я умереть! — шиплю.

Мазь, впитываясь, зажигает раны в сто раз сильней, как расплавленным сахаром капнули. Зато кожа затягивается почти моментально, метаболизм ускорен в несколько раз.

— Хорус не может дышать в воде, — утверждает сайл.

— Мы можем задерживать дыхание.

— Рой тоже может. На сороковую часть суточного цикла, — зачем-то уточняет сайл.

Я по привычке округляю. Сорок минут. Неплохо.

— Играть в смерть — весело, — наконец объясняю я сайлу, — развлечение. Чувствуешь себя живым.

— Жизненный цикл хоруса короткий. Не можете уставать.

— Короткий, — повторяю, — но по сравнению с чем? Жизнью микроба или жизнью звезды?

Моих философских потуг сайл не оценил:

— Единицы живут в среднем семьсот ваших годовых циклов.

Охренеть. Нет, я, конечно, подозревал, что для того, чтобы перемещаться в космосе на другие планеты, хоть со скоростью света, хоть быстрей, пятьдесят-семьдесят лет жизни — маловато, просто не успеешь адаптироваться, но в десять раз больше…

— А тебе сколько лет? — спрашиваю, надевая комбинезон.

Загорать с ноющими шрамами по всему телу я передумал. Да и не нравились мне уже этот пустынный берег и море. Всё мне, блин, не так….

— Единице Роя сто семнадцать ваших годовых циклов.

Ого, взрослый мальчик. Хотя если переложить грубо на человеческий возраст — подросток. А это же неплохая мысль! То-то он такой добрый.

Сажусь на камни, выбираю маленький и плоский, пускаю по воде. Четыре раза. Неплохо для начала.

— Ник играет? — интересуется у меня сайл.

Надоедливый. Но не скажешь же ему об этом! Хмуро киваю. Понаблюдав за моими действиями некоторое время, сайл вытягивает свою дополнительную конечность, подбирает гладкую гальку и бросает. Я насчитал двенадцать “блинчиков”, прежде чем камень стал неразличим в блеске воды. И подтверждает своим поведением мою теорию о том, что он ещё — мал и несерьёзен.

— Ты выиграл.

— Пойдём, — говорит мне на это. — Стоим. Есть вода.

А я уж приготовился нести заслуженную кару за свои морские развлечения — корку соли на коже. Подрываюсь бежать, обогнав сайла, идущего со скоростью своей машины. Забегаю внутрь, провожу по почему-то не открывшейся сразу двери в комнату браслетом…

Почему? Потому что это — не моя комната. Я перепутал стороны в этом овальном доме с абсолютно, совершенно одинаковыми стенами, и вломился туда, куда уж точно не должен был входить и потешался над собой. Никогда. И видеть это.

Маленькая, тесная комната, полная механизмов от потолка до пола, посередине — резервуар с прозрачной жидкостью в котором — она. Девушка.

И такая красивая… длинные, рыжие волосы вьются в растворе, как у русалки, кожа белая, гладкая, в россыпи родинок-веснушек, вздёрнутый носик, губы — алые прочерки, глаза закрыты. Ей от силы шестнадцать. Не мёртвая, нет. Дышит, и едва заметно двигается… стройная, почти невесомая, из тех, что могут влюбить в себя одним мимолётным взглядом, но ниже, под точёными аккуратными грудками, на животе, на расстоянии вытянутой руки за стеклом, прямо передо мной…

Это существо — уродливое и одновременно жалкое, беспомощное на вид, полупрозрачное, синевато-белёсое, аморфный паук или медуза, чьи щупальца опутывают красавицу, присосавшись к ней. И оно тоже — живое, медленно пульсирующее, как опухоль или уродливый паразит. Размером почти с саму девушку, полностью покрывает её ноги своим телом. И это что, глаза?