Чокнутые детки - Страница 14

– Неспроста это, – решил тогда Макар Иванович, даже не подумав о грядущих последствиях. – Возьму-ка я его с собой, удивлю кузинку. Кузинка, так это никто иная, как родная Михейшина бабка Авдотья Никифоровна.

Приехал. Поболтали о том, о сём.

– Интересное письмецо, – сказала бабка, – повертя трухлявую бумажонку и посмотрев её на просвет. Понюхала: выветрились французские духи за триста лет (Софье обещали четыреста). – Пахнет заплесневелой бумагой. Больше ничем. Ожидала роз, фиалок… и не понятно ни черта. Тайнопись, пожалуй! Любопытно, да-а-а, любопытно.

– Потому и привёз, голубушка, чтобы вас всех позабавить. Это письмо Софьи Голицыну в пору их ненасытной любви. До того писано, как он свою жёнушку по её желанию или согласию отрядил в монастырь. Там внизу датировано.

– Любовное, что ли, значит, там? Я люблю про любовь. Дайте-ка почитать, – испросил присутствующий при том деле Михейша, и уверенно протянул жадную до сенсаций руку.

– Как так можно сквернословить, – сердится бабка, – «люблю про любовь» – разве так можно выражаться!».

– Прочитать? Ха-ха! Не сможешь! Вот же, взяла мышь кота за шиворот, чего надумал! Ну!? Слепой музыкант чтецом заделался!? На худой дуде ты игрец – вот ты кто… – В сердцах высказывает полное недоверие Макарей Иванович: «Это тебе не газетка у мальчика – тут тайнопись. Тайн-но-пись! Никто ещё не смог прочитать. Триста лет лежало. Лежало себе и лежало. Были люди, да, брали с собой. Возвращали через неделю. Я тоже пытался – и, догадываешься? А то: полный ноль, без никакой пользы дела».

– А я прочитаю! И не такое разжёвывал, – уверенно резал Михейша. – А зачем привезли? Дайте, деда Макар, я прочту, уверяю… почти на девяносто уверяю.

– А если не прочтёшь, не в гневу будет сказано, а для смеха: тогда давай ты полезешь под стол и станешь кукарекать. Положим, подряд десять раз! Годится?

– Я не петух, – обиделся и одновременно зажёгся Михейша. – А сами-то станете кукарекать, если я прочту? Слабо на спор?

– Помечено! – заливается смехом Макарей.

Ну и молодёжь нынче уродилась!

Бабушка по инерции хихикнула тоже. Но засомневалась в надобности и правилах спора. Уж она-то хорошо знала тайные склонности и занятия своего внука. В самом деле: как бы не пришлось опрометчивому брату кукарекать!

– Если письмо в затейной литорее11, то плёвое дело, – манерно заявил Михейша, ничуть не струсив. – С тайнописью я, дедуль, знаком не понаслышке.

– Вот фанфан, а! Ну, фанфан! – засмеялся дед Макарей. Откинулся на спинку стула. – Молодость, молодость всё это, отсюда бравада и шапкозакидательство!

Вспомнил об ушедшей его собственной студенческой юности, задрал ноги и выказал миру вязаные носки цвета испуганной зебры.

– Весной, почти лето, тёплые носки, полоски дурацкие как у половика, – отметил втихаря Михейша. Чухля домашняя.

– Что, заинтересовался рисунком? Это не простая вязка. Оренбургские ткачихи, они не только…

Какое! Не дослушав исключительной технологии вязки, и воспользовавшись неустойчивостью дедушкиной диспозиции, Михейша выхватил из его рук и конверт, и письмо.

– Эй-ей, ещё не договорили!

Какое там! Нелепой стрекозой, махая руками и выворачивая ноги в коленях – чтобы одолевать сразу по три ступеньки – начинающий сыщик взмыл на второй этаж и зарылся в своей комнатёнке.

Там вооружился лупой.

Для начала переписал текст более явно. Изобразил какие-то столбцы. В столбцах выставил значки и пересчитал каждый. Переписал ещё раз. Переписал второй.

В час ночи крикнул: «О»! В час тридцать: «Е»!

После того, как определилось ещё несколько основных гласных и согласных, дело было почти выполненным. Царевна использовала всего лишь слегка усложнённую «мудрую литорею».

Михейша положил на алтарь науки вечер, ночь и кусок утра.

С первыми петухами письмо было окончательно расшифровано. Кроме, разве что, четырёх слов с абсолютно непознаваемым, видно староцерковным смыслом. В библиях Михейша не силён. И упомянуто о каком-то Фуй-Шуе, которого царевна грозилась отобрать у сожителя, если он не будет приезжать с любовью и поцелуями по два раза на неделе.

– Кукареку! – крикнул для начала дворовый будильник. И вежливо: – Вставайте лю-у-у-ди, кох-кох-кох! Кому врача? А, может, палки?

Зашипел картонный Биг-Бен. Пришлось придавить его подушкой.

Михейша высунулся в окно и вгляделся в поднимающееся над дальними елями слабое зарево. – А не отдолбануть ли от бабкиной сигары кусман?

– Кукареку-у-у! – прозвучало опять с Федотова двора, ещё громче и нахальнее.

Обложили со всех сторон Михейшу идиотскими звуками!

– Не сплю я, – пискнул Михейша в окно.

– Кок-н-ду, кок-н-ду! – прямо под нос во французском переводе. Это действительно петух Фритьоффа – красно-синий с одной стороны и огненно-рыжий с другой – оседлал совместную с Полиевктовыми границу.

– Вот же сволочь, издевается! И ареального петуха научил по-французски лопотать. Мог бы кричать по нашему: не так занозисто!

– «Фуй-Шуй, Конфуций, фуй-шуй!», – также «будяще с тысячелетним оттенком» донеслось из Федотовского кабинета.

– И Фенька, дура, туда же, – подумал Михейша, – странные песни поёт, гайки бы ей под хвост навинтить! Дак нет же, самка она: ничего не выйдет.

– Кукареку! – зашептал петух православный с далёкой Бернандини нумер айн бис.

– Вот так дед Макарей будет сегодня горлопанить, – подумал удовлетворённый совиными деяниями Михейша. Он представил деда под столом. Живот его – будто сам собой – содрогнулся, а затрясшиеся параллельно животу губы выдали спазмическую серию хихикающих звуков.

– Дед он хороший, что уж я так развеселился? – журился Михейша, – разгадал, так разгадал. Не велика заслуга, коли знать ключ.

Хотя по правде: ключик Михейша придумал сам. Так честно, как будто по незнанию доказал себе – дурню – уже известные всему миру Пифагоровы штаны. – К кровати шагом марш! Ать-два!

Подушка вомнулась на три четверти, приняв в своё податливое ложе сосуд с мозгами достойного сыщика. Ноги упёрлись в прохладный никель.

Внизу уже начинали шевелиться родные. Северный Сосед выпал во двор и принялся концом метёлки – там колючки шиповника – раскупоривать ставни.

– Кончай орать, – пригрозил он стягообразному паразиту, – кому надо, уже проснулись. И будто бы мигнул засыпающему Михейше.

– Ба! Сегодня экзамен, чёрт… Стоп. Воскресенье! Не надо. Слава Бо…

Это была последняя здравая мысль Михейши, перед тем, как… как… как…

Сонный ветер повалил Михейшу так просто и без затей, будто шуткуя сдёрнул сноп с колымаги.

Каждые Михейшины закладки в книгах имеют тайный смысл, спрятанный в многочисленных игольных проколах тонкой биологической субстанции. А как же ещё поступают по-другому будущие следопыты, собиратели скорпионов, охотники за тиграми, анакондами, сокровищами?

Имеются в виду трафареты с перфорацией, размещённой по сторонам квадрата и в центре, которые позволяют менять по определённой схеме – в сплошном ритме проколов – написание одной и той же буковки. А код разворотов, применяемых к определённой группе знаков в сбитом ритме, не угадать без ключа. Маскировочный ключ при надобности тайной переписки выдаётся Михейшей агенту, с которым обуславливается порядок его применения и смены другим кодом.

Главный Михейшин агент – это его старшая сестра Ленка.

Комната Ленки рядом с Михейшиной, но в минуты и часы ссор, проигранные по – серьёзному и начатые по игрушечным причинам обеты молчания длятся порой неделями. Тайная переписка в эти недели – за исключением языка глухонемых – единственный способ тягостного – по необходимости – держания языка за зубами и развесёлого – по той же незамысловатой причине – общения друг с другом.

Михейша с детства увлечён разгадыванием чужих шифрованных записей и созданием собственных стилей маскировки текстов.