Чижик - птичка с характером - Страница 3

баба какая...На полу в самой неудобной позе лежал Степан. Он не подавал признаков жизни. Товарищ пнул его кулаком под ребра:

Вставай! Сколько можно дрыхнуть!Степан проснулся, захныкал:- Чего пихаешься, ведмедь? Кулачище-то словно железный! И не спал я, только-только глаза завел...- Завел! С вечера завалился!- Который час? – спросила я.- Девять утра.Вот так поспала! А мне, как и Степану, казалось, что я только-только “глаза завела”...Препираясь, приятели ушли.Я тоже выбралась на улицу. Умылась у колодца, причесалась и пошла вдоль деревни кухню разыскивать – есть очень захотелось.У повара болели зубы, щека была подвязана кухонным полотенцем, поэтому он, наверное, и не поинтересовался, кто я такая и откуда, и наложил мне гречневой каши чуть не целый котелок. Страдальчески сморщился:- Сестренка, полечила бы ты мне зуб. Замучил, окаянный!Но я не умела лечить зубы. Позавтракала и уселась на своем крылечке. Следила за полетом снарядов и считала вражеские самолеты. Страха не было. Видно, недаром говорится, что на миру и смерть красна. Кругом люди. Бойцы сидели и лежали на траве у маленьких окопчиков – курили, переговаривались и подшучивали друг над другом. Здесь же были мои утренние знакомые – Степан с товарищем. Над деревней проплыла армада тяжелых бомбардировщиков.Бойцы заволновались:Ах ты, холера ему в бок, сколько их повалило!Как вши белые ползут. Не торопятся...Матвей, куда это они?- Мне Гитлер не докладывал...И ни одна зенитка не тявкнула...А чего им тявкать? Ни одного черта не собьешь – у них брюхи бронированные...А ты видал? Не видал? Так и не болтай! Сбивают их почем зря. Погоди-ка, в тылу встретят, там зениток полно.А это “мессер”. Ну скажи, паразит, только что на крыши не садится! Братцы, заряжай винторезы, вжарим по нечистику. Товарищ лейтенант, дозволяете?На здоровье! Заряжайте бронебойными!Хрен разберет, какие тут бронебойные... С красными концами, что ли?Не, с черными. Матвей, не копайся! Зарядил? Бей навзлет, как на охоте. Как из-за крыши вынырнет, так и лупи...И чего загоношились, – робко подал голос Степан. – Добро бы были молодые мальцы...А что ж нам, калининским, приписным, плакать, что ли? Чай, и мы не хуже кадровых могем. Летит!”Вжарили” по нахальному “мессеру”. Похоже, что летчик удивился. Он тут же развернул машину и с ревом ринулся на наш дом уже с противоположной стороны улицы. Я проворно юркнула в окопчик. И еще раз “вжарили” храбрые калининцы. Тут немецкий ас рассвирепел. Самолет взревел еще сильнее, круто взмыл вверх, перевернулся в воздухе, прошелся вдоль широкой улицы чуть ли не брюхом по теплой пыли и снова ринулся на нас: ударил из всех пулеметов. От резного крылечка полетели щепки... И в третий раз рванул ружейный залп. “Мессер” улетел и больше не появлялся.Бойцы шумно обсуждали событие:Ага, не любит, гороховая колбаса!’- Попали мы аи нет?Попали пальцем в небо. Помирать полетел...Я сам видел, как ему хвост пробило!Ишь ты! Чего ж он тогда не сверзился?Так то хвост, чудило, а не бензобаки или мотор.Н,адо было зажигательными...Матвей, ты там рядом. Погляди, Степан-то живой? Жив как будто. Сопит...Да ты пощупай, сухой ли?К вечеру веселые калининцы снялись и ушли в сторону боя, и я заскучала. Идти к полковнику Карапетяну было страшновато. Это тебе не шофер Петров, и не веселая “банда Зангиева”, и даже не лейтенант Боровик, а сам начальник штаба дивизии! Может и не взять-зачем я ему? Прав лейтенант Боровик: что я умею делать?Я так задумалась, что не заметила, как к моему дому приблизилась группа военных. Увидев совсем рядом горбатый нос и бритую голову, я ахнула и спряталась в сени. Сердце екнуло: “Сам полковник со всей, свитой... Может быть, не заметили...”- А ну, выходи! – послышалось с улицы.”Да что я в самом деле так перетрусила. Не съедят же”, – подумала я и шагнула на крыльцо.Полковник нацелился на меня орлиным носом, глаза сердитые:Кто такая? Чья?Ваша, – машинально ответила я.Полковник засмеялся:Моя? Вот так новость!И я увидела, что глаза у него вовсе не сердитые, а только очень черные. От сердца отлегло.А из какого полка?А я при штабе дивизии...Да что ты говоришь? – удивился полковник и подмигнул своим товарищам. – А почему же я тебя не знаю? Я ведь обязан всех своих подчиненных знать...Зато я вас знаю. Вы полковник Карапетян, верно?Верно, черт побери! – засмеялся полковник и весело продолжал допрос: – Кто же тебя, девочка, так зверски одел?Разведчики.А как попала к разведчикам?А меня шофер Петр Петров привез и сказал, что |вы возьмете меня в дивизию.Вот оно что! А если не возьму?- А я всё равно у вас останусь...Тут все засмеялись, заговорили разом:’- Занятная девчонка!А возьмем ее, полковник, в дивизию, на развод.Сколько тебе лет? – спросил полковник. – Тринадцать?Почему это тринадцать! Мне уже полных шестнадцать.Что ж ты такая пигалица? Не кормили тебя дома, что ли? Где родители? Небось сбежала из дому?

- Никого у меня, нет, – я махнула рукой, – как есть сирота... – К горлу подступил комок, навернулись слезы – вот-вот закапают... Я еле сдерживалась.Полковник Карапетян задумался. Потом почти весело сказал:А пусть остается. Сам таким был – в пятнадцать лет к кавалерийской Дивизии примазался. Как тебя зовут, сирота казанская?Ее разведчики Чижиком прозвали, – ответил кто-то за меня. – Я только что от них. Они вспоминали.Подходяще, – согласился полковник. – Майор Сергеев, зачислите добровольца товарища Чижика на все виды военного довольствия.В качестве кого?Раз она несовершеннолетняя, зачислим ее пехотным юнгой. Так и запишем: “Воспитанник дивизии Чижик”, – решил полковник.Я очень обрадовалась. Чижик так Чижик! Какая разница! По крайней мере от ненавистного имени избавилась. Нет больше Тинки-скотинки! Есть товарищ военный Чижик, да еще и доброволец! Мишка Малинин, где ты?..Нас было пятеро: начсандив – военврач третьего ранга Иван Алексеевич, фельдшер Зуев, санитар Соколов, шофер Кривун и я. У нас была старенькая полуторка, одни полевые носилки и небольшой запас перевязочного материала. А назывались мы громко: медико-санитарный батальон, или сокращенно – медсанбат.Некоторые над нами подтрунивали: “Батальон в составе четырех с половиной единиц”. Но это было скорее трагично, чем смешно.Звучное наименование мы получили в наследство от бывшего медсанбата дивизии. Дивизия наша была кадровой и накануне войны стояла в одной из прибалтийских республик, на самой государственной границе. На дивизионные тылы, как раз на те хутора, где располагались медики, немцы выбросили десант с артиллерией. Дивизия с боями вырвалась из огненного кольца, но медсанбата в ее рядах уже не было...У каждого из нас была своя должность, а у Ивана Алексеевича даже целых три. Он считался начальником санитарной службы всей дивизии, командиром медсанбата и нашим старшим хирургом. Зуев был заместителем командира и старшим операционным братом (или сестрой), Соколов – санитарный носильщик и он же начхоз. Кривун – начальник нашей единственной транспортной единицы и по совместительству повар. Только у меня не было, никакой должности, и я помогала всем понемножку. Зуев было предложил мне пост начальника паники, но я отказалась.Самым мрачным в нашей пятерке был Гриша Кривун, а всё потому, что ужасно боялся самолетов. “Мессеры”, “юнкерсы”, “фоки” гуляли по небу целыми косяками, как рыба в воде, и настроение у Кривуна почти всегда было плохое. Он постоянно на кого-нибудь из нас ворчал за демаскировку, но больше всех доставалось веселому Соколову за его пехотинскую фуражку с ярким малиновым околышем,’- Ну что за интерес, чтобы тебя за версту видели! – ворчал Кривун. – Надень ты пилотку.На фиг мне твоя пилотка!посмеивался Соколов. Уши торчат, маковке холодно, и никакой красоты.Маковке холодно... Двадцать шесть градусов... Красота понадобилась... Форсун! Вот и краги для форса нацепил...А это как сказать, – лукаво улыбался Соколов. – Хоть для форса, хоть для безопасности. Ведь если немцы прищучат, ты не будешь ждать, пока я обмотки намотаю, уедешь – знаю я тебя... А тут застегнул, и готово.Шалаболка ты! Пустой человек, – сердился Кривун и с инструментом в руках лез под машину.Ссорились они ежедневно, но жить друг без друга не могли. Ели из одного котелка и спали под одной шинелью, как родные братья. Да и не был наш Соколов пустым человеком. Просто умел не поддаваться унынию.Кривун доставал где-то лоскуты материи и, сшивая их на живую нитку, мастерил для радиатора машины маскировочные капоты. А потом вдруг перешел на краску: раскрашивал борта полуторки в самые фантастические цвета. Зачастую краска не успевала просохнуть, и, садясь в машину, мы пачкали руки и обмундирование. Зуев ругался, а Кривун оправдывался:Это же я под цвет местности приспосабливаюсь. Мимикрия называется...Товарищ начальник, хоть вы запретите ему машину уродовать! – кричал Зуев Ивану Алексеевичу. – Ведь смеются над нами! Как только нас не дразнят: -“Ковчег паникеров”, и “Черная Маруся с рыжей бородой”, и “Антилопа-Гну”... Чижик, как тебя штабники прозвали?Девочка с “Шайтан-арбы”...Иван Алексеевич посмеивался, вытирая платком полное потное лицо, и говорил Кривуну:- В самом’ деле, Григорий, ты умерь-ка свои малярные опыты. Я и сам всегда в краске хожу.Кривун отмалчивался, но краской продолжал запасаться. Перед каждым переездом он договаривался со мною о наблюдении за воздухом. Увидев вражеский самолет, я должна была стучать по крыше кабины. Кривун моментально тормозил и с завидным проворством прятался в канаве. Если самолет проходил стороной, Иван Алексеевич кричал мне из кабины:- Чижик, не стучи зря!В другой раз я уже остерегалась стучать, а самолет, как на грех, пикировал прямо на нашу машину... Из кабины вылетал перепуганный шофер и ругался:- Вы что там наверху, ослепли, что ли? Чижик, вот погоди, я тебе перья-то повыдеру!За меня вступался Зуев:- И правильно сделала, что не постучала. Ничего особенного не произошло: прилетели и улетели, и опять прилетят, – что ж нам, и из канавы не вылезать?Соколов философствовал:- От смерти не спрячешься, от судьбы не уйдешь... Что написано на роду, того не минешь... Положено сгореть – не утонешь...Зуев насмешливо на него косился:- Фаталист двадцатого века!Дивизия наша с боями отступала к Старой Руссе. Мы работали по потребности: сколько надо и когда надо. Когда раненых было много и не хватало перевязочного материала, я резала широкие бинты пополам, а Соколов дергал в поле лен и ловко плел шины и лангетки. Иногда и простые доски от забора шли в ход. Зуев останавливал идущие на восток машины и повозки и загружал их ранеными. Соколов, несмотря на свой небольшой рост, был очень сильный и легко один переносил раненых на руках. Случалось не разуваться по нескольку суток, не отдыхать ни днем, ни ночью, но мы не унывали и даже мрачный Кривун не жаловался. Он выжимал из “Антилопы-Гну” такие скорости, что мы просто диву давались. Наш осторожный шофер побаивался дорожных пробок и направлял всепроходящую полуторку с ранеными в объезд: по лесной дорожке, по покосу или прямо по ржи. Соколов его похваливал:- Аи да Гриша! Ты гляди-ка, Чижка, стриженая девка косы, не успела заплести, а он уже вернулся! А ведь до эвакопункта не близко.Иногда выпадали дни, когда раненых почти не было, и мы могли заниматься чем угодно. В такое время Зуев, по выражению Кривуна, “дурью маялся”: то затевал ревизию моего вещевого мешка и выбрасывал половину его содержимого, то гонялся за мною по лесу с ремнем, чтобы сделать мне “внушение” за непочтительность к старшим.Был наш фельдшер большой аккуратист: то и дело мылся, брился, одеколонился и выколачивал палкой пыль из обмундирования. И мне не давал покоя:Чижик, сейчас же перемени подворотничок Что ты такая лохматая?Марш сапоги мыть!В свободные вечера, когда спадал изнуряющий зной, Зуев поправлял перед зеркальцем свои пепельные завитушки, брал меня за руку, и мы отправлялись гулять по прифронтовому лесу. При этом мой опекун докладывал начальнику:- Мы отбыли с визитами...Он покачивал гордо посаженной головой и сквозь зубы напевал всегда одно и то же:Чудо, чудо, чудо, чудо-чудеса, Для меня раздолье: степи да леса...У нас с Зуевым было много знакомых среди всех родов наземных войск, и если бы всех наших приятелей обойти с визитами, потребовалась бы по крайней мере неделя, а потому навещали только ближайших соседей или заводили новые знакомства. Зуева прозвали “жених с приданым”. Шутливо спрашивали: “Ну, как богоданная-то дочка, слушается?” Зуев тоже отшучивался: “Трудновоспитуемый ребенок, я вам доложу...”Однажды мы всю ночь работали у переправы через реку Полисть, приток Ловати. Собственно, переправы в полном смысле этого слова, не было – с того берега переправлялись кто на чем мог: на плотах, лодках, на брезентовых мешках с соломой и даже вплавь. Днем за рекою шел ожесточенный бой: там оборонялся один из полков нашей дивизии. К ночи сражение затихло, и только изредка вспыхивали ракеты. Мы вылавливали из воды раненых и тут же оказывали им первую помощь. Кто мог держаться на ногах, сам ковылял в тыл, с тяжелыми ранениями грузили на подводы, которые откуда-то непрерывно присылал наш начальник. Раненых было много, и к утру мы еле держались на ногах. Зато перевязывать стало некого. На нашу сторону переправился военфельдшер из полка и сказал, что мы можем идти отдыхать: раненых больше нет. Но наш беспокойный Зуев решил лично убедиться в этом и на утлом плотике переправился в боевые порядки. Мы с Соколовым, ожидая его возвращения, клевали носом у раскрытых санитарных сумок. Зуев вернулся не скоро, когда уже занимался рассвет и река скрылась в тумане, как в молоке.- Вроде бы всё, – сказал он, спрыгивая с плота прямо в воду, – но на всякий случай подождем до восхода солнца.Ждать так ждать. Мы улеглись спать на самом берегу реки.Проснулись от гула множества самолётов: небо почернело, гудело, выло... Нечего было и думать куда-либо бежать – до спасительного леса не менее километра, а кругом низкий болотистый берег: ни кочки, ни ямки, ни единого кустика...Завизжали бомбы, полетели клочья земли, ходуном заходила под нами болотная жижа, берег застонал, окутался удушливым дымом.- Что там Данте! Вот это и есть последний круг ада! – крикнул мне ъ ухо Зуев.Нас оглушило, опалило зноем, как из раскаленной печки, засыпало землей и мокрой грязью...Шли секунды, минуты, часы, но не было никакой передышки, ни единого мгновения тишины. Казалось, фашисты решили стереть нас с лица земли.Сколько же у них бомб? – крикнула я Зуеву.Терпи, Чижка! – прокричал он в ответ и погладил меня по голове.Скоро будет конец! – крикнул Соколов в другое мое ухо.Но конца не было, и тогда Зуев догадался:- Это же всё новые заходят! Психическая воздушная атака...Вдруг около нас кто-то завизжал, заплакал, да так жутко, что кровь заледенела в жилах, – раненые никогда так не кричат.Я немного приподнялась и увидела молодого бойца. Он стоял во весь рост и, запрокинув в небо оскаленное лицо, выкрикивал бессмысленные ругательства, выл по-звериному и рвал на себе гимнастерку. На него сзади налетел Зуев, рванул за шиворот и повалил на землю. Они забарахтались в прибрежной осоке. Тут снова около нас стали взрываться бомбы, и я уткнулась носом в землю. Боец, должно быть, вырвался от Зуева, потому что тот закричал:- Беги! Беги, черт с тобой!.. – Потный и грязный он снова плюхнулся рядом со мной и обнял меня за плечи. Отбоя все не было...На меня напал столбняк, и мне было уже безразлично, выживем мы или нет. Казалось, всегда так было и так будет: гудящее небо над головой, воющие бомбы и корчащаяся в муках земля...Самолеты ушли только в сумерки. Тишина наступила внезапно и была такая полная,-что еще некоторое время мы лежали не шевелясь. И тут со всех сторон понеслось:Санитары! Помогите! Зуев скомандовал:За работу, друзья!Оказалось, что я не могу встать на ноги – они меня не держали, – и я заплакала.Соколов снял с меня сапоги и принялся за массаж.- Ты, наверное, отлежала, – сказал он.Массаж не помог, и,Зуев решил, что это нервный шок.- Не реви, пройдет! Мы займемся ранеными, а ты полежи тут. Мы придем за тобой.Я лежала и плакала: у меня болело всё тело, как избитое, и только ног я не чувствовала, Соколов и Зуев вернулись скоро.- Раненых много? – спросила я. Зуев рассмеялся:- Я думал, что немец тут месиво устроил. Черта лысого! Живы братья-славяне, умеют держаться за родную землю! С десяток всего перевязали.Соколов взял меня на руки и понес на шоссе.- Саня, тебе тяжело...- Сиди, Чижка, и не брыкайся! Не таких таскали... Поправилась я скоро.Однажды днем я сидела на пне возле самой дороги. Рядом под натянутой плащ-палаткой спал начальник.Длинные ноги Ивана Алексеевича высунулись наружу. Он во сне шевелил пальцами: одолевали комары. Я встала и накрыла его ноги портянками. В это время меня окликнули с дороги, и я увидела улыбающегося Петра Петрова из разведбатальона. Шофер вылез из машины и сказал:- Никак не мог тебя встретить. Кого ни спрошу – никто не видел...Петр подарил мне плитку шоколада и рассказал новости. Моторизованный разведывательный батальон расформировали, как не оправдывающую себя в современной войне единицу. Разведчиков разослали по полкам. Зангиева ранило, лейтенанта Боровика тоже. Петр теперь служил в дивизионной автороте.- Видишь, снаряды везу в артполк...Мы тепло распрощались, и мой старый знакомый поехал своей дорогой.Начальник проснулся и выбрался из палатки. Потер руками припухшее со сна лицо, подмигнул мне:- Так-то, Чижик-Пыжик-Воробей... А где наши? Ах да, ведь они пошли машину чинить... – Иван Алексеевич зевнул, пожаловался: – Плохо быть полному, Чижик. Жару совсем не переношу – сердце сдает... А как твои ноги?Я затопала босыми пятками:Порядок! Это ваши уколы помогли...Не так уколы, как твоя молодость. Человек моих лет не отделался бы так легко...Я поливала Ивану Алексеевичу из котелка на шею и на красную потную спину. Вода была очень холодная, из лесного ключа, начальник взвизгивал и ежился. Потом мы пили черный, как деготь, чай, и я угощала Ивана Алексеевича шоколадом. Он отказывался:- Спасибо, доченька, я не ем шоколада, Я упрашивала:- Ну хоть один кусочек за мое выздоровление. Начальник засмеялся:- Ну разве только за это. Чижик, куда столько! Ешь сама. В кои веки бог послал сырку.Наши приехали на отремонтированной “Антилопе” только к вечеру, грязные и сердитые. Зуев сказал:- Мало мне было пыли, так весь солидолом пропитался. Аида на реку!Мы захватили мыло и вчетвером отправились на Ловать. Даже не верилось, что по-настоящему будем купаться. Это в первый раз за всё время. Меня смущало одно обстоятельство: у меня не было лифчика. Но я решила, что разденусь где-нибудь в сторонке, а в воде никто не увидит.Берег у реки очень крутой и обрывистый – к воде не подступиться, а у единственного удобного для купания места плескалось такое множество народу, что я чуть не заревела.- Штаб дивизии смывает грехи, – констатировал Зуев. Они с Соколовым проворно разделись и поплыли на середину Ловати. Кривун степенно мылся у самого берега. Мне же оставалось или лопнуть от злости, или только ноги сполоснуть.Я закатала по колено галифе и вошла в воду. Чижик! Что же ты? – вдруг вспомнил обо мне Зуев. – Иди! Хороша водица!И Соколов позвал:Шевелись, а то сами выкупаем.Штабники тоже приглашали поплавать:Давай, Чижик...Я вызвала из воды Зуева, сказала ему на ушко, в чем дело, и попросила больше не приставать. Но Зуев сразу же выдал мой секрет. Закричал во всё горло:- Товарищи! Сенсация! У Чижика нет лифчика, и она опасается соблазнить нас своим роскошным бюстомГПоднялся хохот. С меня в одну секунду стащили гимнастерку и, раскачав, бросили в воду прямо в солдатских штанах. Я плавала вдоль берега и в душе ругательски ругала своего опекуна. А насмешники-штабники кричали:Довольно, Чижик! Не простуди бюст!По дороге домой я поссорилась с Зуевым.Да пошутил я, – оправдывался он. Кривун встал на мою сторону:Хороша шутка! Она уже не ребенок.Зуев ухмыльнулся:- Взрослая! Едва-едва шестнадцать. Ладно, Чижка, не дуйся. Давай лапку. При первой же возможности куплю тебе бюстгалтер. Даже два.На другой день на левом берегу Ловати, у поселка Парфино, наши войска успешно контратаковали наступающего противника: в боевых порядках немцев образовалась брешь. В этот коридор устремились наши передовые части, а за ними потянулись тылы с техникой и обозами. Мы обнимались с незнакомыми людьми, кричали “ура” и подбрасывали вверх пилотки.Я стояла на обочине дороги и, как заправский регулировщик, командовала проходившими мимо машинами:- Вперед! На запад!Бойцы улыбались и махали мне руками. Курносый нос нашего Соколова пылал решимостью и отвагой:- Что касается меня, то я согласен без передышки до самого Берлина!Только Гриша Кривун не разделял общего ликования:- Надо еще разобраться, почему вдруг немцы отступили. Не иначе, тут какая-то каверза...Соколов возмущался:- Вдруг? Почему же это вдруг? Дали им наши по шеям, вот тебе и вдруг. И что ты за человек? Обязательно надо людям настроение испортить! Как только женка тебя такого нытика терпела.Из штаба дивизии явился улыбающийся Иван Алексеевич и вместо запада направил воинственно настроенного Соколова на восток – в армейскую аптеку за бинтами.Мы с Зуевым, придерживая тяжелые санитарные сумки, почти на рысях неслись к переправе через Ловать. Впереди бежал молодой сапер “с удочкой”. Один из наших батальонов на левом берегу попал на минное поле. Надо было срочно перевязать и подобрать раненых.По большому понтону на запад переправлялась артиллерия, машины и повозки со снарядами. Для пешеходов рядом с понтоном был сооружен шаткий мостик из метровых плах, связанных канатом и уложенных прямо на воду. Плахи были скользкие, низкие веревочные перильца обвисли.Над переправой, как приклеенные, висят самолеты и бомбят неприцельно – понтон охраняет зенитная батарея. Балансируя руками, мы благополучно перебрались на левый берег и вскоре были на минном поле.Раненые стонали в кустах за шоссе, я насчитала одиннадцать человек. Сапер направился к ним, выставив вперед “удочку-пищалку”, след в след за ним ступал Зуев, а шествие замыкала я.- Здесь и аппарата не надо, – сказал сапер. – Они все торчат наружу, немцы даже замаскировать не успели.Мы перевязали и напоили раненых. Двое были без сознания.Зуев с сапером обшарили канаву и отвинтили “головы” нескольким противопехотным минам. Сапер ушел, а мы перетащили раненых в канаву и стали ждать попутный транспорт. Но в тыл никто не ехал – все спешили вперед, на запад, А к обеду шоссе и вовсе опустело.- Ну, Чижик, – весело сказал Зуев, – похоже, что мы с тобой оказались в глубоком тылу – даже стрельбы не слышно...Но после полудня что-то случилось там впереди и всё, что так стремилось на запад, вдруг снова повернуло на восток. Зуев выбежал на шоссе и пытался останавливать машины, просил взять раненых. Семь человек пристроили без особого труда, оставалось еще четверо, когда на шоссе началась паника. На дороге вдруг стали рваться снаряды: один, другой, третий... Всё побежало, понеслось сломя голову в сторону переправы....Машины налезают друг на друга и гудят, гудят, а дорогу загородила артиллерийская упряжка. Ездовые тоже не уступают друг другу и свирепо нахлестывают лошадей... Крик, шум, матерная брань... В довершение всего налетели “юнкерсы”, а на них накинулись “ястребки”, – над нашими головами завязался воздушный бой. В суматохе Зуев устроил еще двоих раненых и строго приказал мне:Беги на переправу и жди меня на том берегу!Никуда я не пойду.Я приказываю тебе, противная девчонка! Боец ты, или не боец?!Я заревела благим матом:- Что я, дезертир какой-нибудь, что ли?Зуев выругался:- Ну за что только меня бог наказал! Оставайся, черт с тобой! Марш в канаву! И не смей высовывать оттуда нос!Потянулась на восток пехота, и он вступил в переговоры, но тут подвернулась подвода, груженная пустыми ящиками от снарядов. Ящики полетели на землю, раненых уложили на сено.Ездовой почесал бороденку:- Бумажку, доктор, давай, казенное добро-то... Как бы отвечать не пришлось.Зуев закричал:- Погоняй живее! За переправой разберемся.Мы, взявшись за руки, понеслись к переправе – там столпотворение: пропускают только транспорты с ранеными, а наседают все.Мы были уже на середине реки, когда бомба весом не менее тонны вдребезги разнесла большой понтон, а чертов наш мостик рассыпался сам и поплыл по течению.Огромные мои сапоги тянули вниз, душила лямка санитарной сумки. Рядом плыл Зуев. Он поймал плаху от мостика и подтолкнул ко мне. Зенитки теперь молчали, и самолеты, обнаглев, висели над самой водой. “Фьють, фьють, фьють...” – посвистывали над нашими головами пули и вздымали сверкающие фонтанчики воды. Отплевываясь, я повернула голову налево: вся река кишела людьми, раненые лошади ржали тонко и жалобно...Мы плыли к высокому берегу, с которого через Ловать била полковая батарея, а на нее пикировали сразу четыре “юнкерса”...Выбрались благополучно, если не считать двух потерь: я выплыла в одном сапоге, да санитарная сумка пошла ко дну – Зуев перерезал лямку...Мы немного обсушились и разыскали своих. Соколов до того обрадовался, что полез целоваться, и даже Кривун заулыбался:А я вас уже похоронил...Иван Алексеевич, смеясь, сказал:Похоронить-то похоронил, а каши небось оставил?;Мы наелись и устроили концерт, Соколов играл на своей голосистой тальянке и пел частушки собственного сочинения:Воевала у реки, Потеряла сапоги... Мне на это наплевать, – Буду пятками сверкать.Я подпевала и плясала в одном сапоге.К нашему костру, заслышав гармонь, потянулись зрители. Оли хохотали, показывая пальцами на мою босую ногу, советовали бросить в Ловать и второй сапог.Иван Алексеевич, вытирая выступившие от смеха слезы, сказал:- Чижик, довольно смешить порядочных людей! Иди посиди возле меня.Но у меня бабушкин темперамент – не могу я сидеть, когда гармонь играет... Незнакомые танкисты вступили с нашим начальником в переговоры:- Товарищ военврач, отдайте нам девочку, не место ей в пехоте...Зуев ехидно спросил:А у вас место? На танке ее возить будете?Зачем на танке? Пусть живет при штабе бригады да поет на здоровье...Соколов от возмущения перестал играть:Ишь какие умники! Сами себе заведите такого Чижика. Ты ведь не бросишь нас, Чижка?Ни в жизнь! Клянусь своим последним сапогом!На другой день Соколов принес мне из склада вещевого снабжения новые сапоги и очень меня обрадовал – они были почти что по ноге.- Как завернул я про Чижика трогательную историю, – сказал, улыбаясь, мой приятель, – так интендант чуть не прослезился... Там какой-то корреспондент был из дивизии, он обещал статью в газете написать...Я всплеснула руками:- Ну что ты наделал! Он напишет – рад не будешь!Так и получилось. Дня через два Зуев, просматривая газеты, закричал:- Внимание, братья-славяне! Тут нашего Чижика увековечили!Статья называлась “Героический подвиг”, и начиналась она так: “...Не надо искать героев, они тут же среди нас. У нее веселый характер и ласковые руки...” Тут Зуев прокомментировал:- И характер скверный, и руки всегда грязные... Врут и не смеются!Но это было еще ничего, а дальше шло такое, что сразило меня наповал: “...Она вынесла с поля боя двадцать раненых... Она и раненые на шоссе. Немцы приближаются. Бойцы советуют ей уходить, но она не покидает свой пост. Ее глаза горят отвагой беззаветного служения Родине. Чижик спасла всех раненых, сама через Ловать переправлялась вплавь под пулями и осколками бомб”. И не было ни слова о Зуеве, и почти не было правды...- Аминь! – сказал чтец и протянул мне газету: – Сохрани на память о славе.Я закричала на вес-ь лес:- На фиг мне такая слава! Опозорили, нахалы, на всю дивизию!Зуев погрозил мне пальцем:Чижик, не хулигань! А то я не посмотрю, что ты герой на данном этапе, да и всыплю по первое число...Вот разыщу редакцию – плюну в глаза тому газетчику!- Газетчик-то при чем? Ведь это Соколов рассказал ему о тебе. А вообще-то ты зря ревешь. Доля правды ведь есть. Нельзя же сказать, что ты струсила на шоссе или на Ловати.Зуева поддержал Иван Алексеевич:- Не стоит, девочка, плакать. Зачтем эту статью в счет твоих будущих подвигов.Вскоре при очередном переезде мы столкнулись на дороге с полковником Карапетяном. Он весело закричал:- Иди-ка, иди сюда, крестница! Ты, оказывается, у нас герой? А и какой молодец! Двадцать раненых! А и, замечательного ребенка я тебе, Иван Алексеевич, подарил, магарыч за тобой... – В голосе полковника, в глазах окружающих мне чудилась насмешка: “Двадцать раненых – такая пигалица? Ерунда...” Вот что наделал болтун Соколов!Наша маленькая семья вдруг как-то сразу выросла. Под Старой Руссой к нам прибыли две девушки-врачи, недавно окончившие Ленинградский медицинский институт.Военврач третьего ранга Григорьева.Военврач Рычко.Так они представились нашему начальнику. Иван Алексеевич вроде бы даже растерялся, покраснел, начал кланяться:- Милости прошу, уважаемые коллеги! Обещаю богатую полевую практику.С первого же дня мы, не сговариваясь, военврача Рычко стали попросту звать доктором Верой. Была она кудрявая, голубоглазая, с ямочкой на подбородке.В день приезда врачих улыбающийся Кривун объявил, что у нас по такому случаю намечается генеральский ужин: картошка в мундире с селедкой. Все обрадовались – уж очень нам надоели пресные концентраты. Мы с доктором Верой, взявшись за руки, сплясали “Бульбу”. Доктор Вера задорно пела:Бульбу жарють, бульбу нарють,Бульбу варють, бульбу ядуть...Зато за ужином повар Гришенька Кривун подкладывал на бумажную тарелку веселой докторши самые крупные куски селедки, так что Соколов в конце концов не выдержал:- Ишь ты, подхалим!Доктор Вера засмеялась, а Зуев сказал мне на ухо:- Она – свой парень...И верно, молодая врачиха сразу пришлась нам ко двору, как будто бы ездила с нами на “Антилопе” с самого начала войны.Соколов шутил:- Ах, Чижка, ну что толку в моей красоте, когда нет образования! Она и не глядит в мою сторону...Я смеялась до слез, представляя себе кривоногого курносого Соколова предметом увлечения бойкой докторши, Соколов притворно сердился:- Закатилась, как дурочкина внучка! Вот и поговори с тобою по душам...Прибыла кухня с поваром, появился начальник штаба с писарем, прислали коменданта, старшину, из числа легкораненых отбирали санитаров. Потом к нам откомандировали двух военных фельдшериц-подружек-ленинградок Зою Глазкову и Наташу Лазутину. Появился еще один ленинградец – санинструктор Леша Иванов. Леша оказался очень способным, и ему сразу разрешили работать за фельдшера. Ленинградец был застенчив, втайне сочинял стихи и постоянно мурлыкал новые песенки. Меня он звал не иначе, как “Чижик бесхвостенький”, и показывал фотографию своей ленинградской невесты.Потом появились сразу три медсестры из Старой Руссы: Муза, Кира и Маша. Капризная красивая Муза сразу же невзлюбила меня. Ей не понравилось мое прозвище и привилегированное положение. Зло щуря глаза, она покрикивала на меня: Эй, санитарка!Ну и отчитал же Зуев Музу... А мне сказал:- Держись, Чижик, с достоинством, ведь ты у нас ветеран.У черноглазой Маши Васильевой характер оказался для нас подходящим: она работала самозабвенно и никогда не жаловалась на усталость, а на коротких передышках так отплясывала “Семеновну”, что у нас пятки горели.В деревне Кропалево мы подобрали бойкую Катю – парикмахершу, и еще одну Машу – медсестру. Эта Маша была стрижена под бокс, носила, как и я, солдатские штаны и курила махорку. В отличие от Маши Васильевой ее стали звать Маша-мужичок.Прибывали пестрые санитарные фургоны с лошадьми, появилась аптека с аптекаршей и помощником. Кроме старой доброй “Антилопы” у нас теперь было несколько грузовых машин. Мы разбогатели, имели достаточно умелых и проворных рук и не испытывали нужды в перевязочных средствах. Аптекарша Лина и ее помощник были энергичны, получали материал не только на армейском складе, но и умудрялись поживиться за счет местных медицинских учреждений, благо те поспешно эвакуировались в тыл.Наше хозяйство постепенно принимало контуры военной боевой единицы, служащей своему назначению. Организовались взводы: хирургический, госпитальный, эвакуационный. Зуева назначили командиром эваковзвода. Соколов остался при нем.Я не годилась в санитарные носильщики, а в другие взводы попроситься не догадалась и по-прежнему оставалась девочкой на побегушках. Но я уже давно привыкла: “Чижик, подай, принеси, позови”. Я была моложе всех и потому в этом не видела ничего обидного для себя.К нашествию женского пола Зуев отнесся скептически:- Мало нам было Чижика, так завели дюжину сорок, – говорил он.Но однажды у нас появилась смешливая толстушка Валя Левченко. На кукольном Валином личике не глаза, а бездонные синие озерца. Увидел Зуев Валины глазки, и стойкое его сердце дрогнуло,- растерял мой боевой друг свою самоуверенность и захандрил. Как-то в час затишья мы с ним сидели на траве в тени березы на окраине сожженной деревни и молчали. Лицо у Зуева было грустное-грустное, взгляд отсутствующий.Я сказала:- Уж объяснился бы Вале в любви, что ли! Зуев удивился:- Ах ты, сватья Бабариха! Да что ты в этом понимаешь, маленькая дурочка! – Он погладил меня по голове и вздохнул: – Ах, Чижка, если бы это всё так просто решалось! Не до этого сейчас. Время не такое. Надо уметь себя сдерживать.Я возразила:- Но ведь ты не сдерживаешься – страдаешь...Зуев усмехнулся:- Пройдет. Никто еще от этого не умирал.Вылечился он скоро. Однажды после утомительной работы мы предавались блаженному отдыху: валялись на траве в придорожных кустах и, по выражению Соколова, “плевали в морду господину Герингу”, то есть не обращали никакого внимания на самолеты. Вдруг в нашем расположении появился летчик. Он шагал через наши ноги и извинялся направо и налево. Увидев летчика, Валя Левченко вскрикнула и бросилась ему на шею. Летчик пробыл у нас до вечера. Сияющая Валя с гордостью представила нам своего жениха.К Зуеву вернулось его хорошее настроение, он сказал:- Замечательный парень! Будет хорошая пара.Хоть нас теперь было и немало, но работы не уменьешалось. На нашем участке фронта кончился блицкриг – немцы уже не шагали походным маршем, бои шли чуть ли не за каждую деревушку, и раненых было много. Старую Руссу немец не мог взять долго: не помогали ни армады бомбардировщиков, ни тяжелая артиллерия, ни брошенные в бой танки.Наши отстаивали каждую улицу, а отступив под напором противника, превосходящего в технике, удачно перегруппировались и вновь выбили немцев из старинного русского города. В эти дни мы не знали ни сна, ни отдыха. Медсанбат развернулся на территории знаменитого старорусского курорта. На крыше главного здания Иван Алексеевич приказал прикрепить большой лист фанеры с изображением красного креста. Это не помогло. Немцы бомбили непрерывно и, казалось, метили именно в наш красный крест. Тяжелые бомбовозы швыряли тонные бомбы, и в расположении медсанбата появились такие огромные воронки, что в каждой свободно мог бы спрятаться двухэтажный дом.Мы перевязывали и днем и ночью и эвакуировали раненых из горящего города. Были и у нас потери: убило осколком бомбы Машу-мужичка, ранило трех санитаров и новенькую сестру Нину Печкину. От жары, от злого удушливого дыма мы прокоптились как селедки, отказывались от пищи, валились с ног от усталости, но работали.На четвертые сутки сдали нервы у Музы. Она вдруг сердито крикнула Зуеву:- Ведь это же анархия, начальник эвакуации! Из ста раненых добрая половина из чужих дивизий! Что у них, своих медсанбатов нет? Ведь не в силах же мы обслужить всю армию!Зуев только что спрыгнул с машины, перегруженной ранеными. Он снял с головы каску и зло уставился на Музу воспаленными глазами.Чтобы я это слышал в первый и последний раз! С Украины доставлю, и то будете перевязывать! Что значит – наши, не наши?!Да ведь сил больше нет! – закричала Муза и заплакала.Нет предела человеческим возможностям, в особенности на войне. Здесь есть и помоложе вас, да не распускаются. Чижик, расскажи медсестре Басалаевой, как и сколько можно работать. Довольно реветь! Занимайтесь делом!За Музу вступилась доктор Вера. Она сказала Зуеву:Не надо на нее кричать. Муза, полежите в холодке, это пройдет...Полежишь в таком аду! Я больше не могу! Не могу... У меня всё, как деревянное... – сквозь слезы выкрикивала Муза. Кира шепотом уговаривала плачущую подругу. Зоя Глазкова, поджав губы, сердито поглядывала в их сторону. Я принесла Музе котелок воды из колодца. Она машинально поблагодарила, напилась, умылась и успокоилась.Из Старой Руссы мы выбирались пешим порядком вместе с отходящей пехотой, так как весь наш транспорт ушел перегруженный ранеными.Город пылал, как исполинский костер, загорались всё новые дома, ревели озверевшие бомбовозы”Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com