Читайте старые книги. Книга 2 - Страница 3

Переплет ”с фанфарами”, с гербом Ж.-А. де Ту (до его женитьбы). Красный сафьян

Бальсдан, человек здравомыслящий и мудрый, с весьма похвальной скромностью отказавшийся от соперничества с Корнелем, надписывал все свои книги, которые и без того представляют большую ценность, поскольку собирателем он был превосходным и весьма строго отбирал книги как по содержанию, так и по форме. На всех томах богатой библиотеки мудрого Этьена Балюза твердым и красивым почерком проставлены три слова: Stephanus Baluzius Tutelensis [Этьен Балюз родом из Тулля. — Лат.]. Образованнейший Самюэль Бошар записывал первые приходившие ему в голову мысли, своего рода эскизы будущих своих сочинений, прямо на полях тех книг, которыми пользовался. Даровитый филолог Гюйе писал комментарии к тому или иному классическому автору на страницах лучшего из предшествующих изданий. Так же поступал и почтенный господин Адри, разнообразием познаний напоминавший ученых эпохи Возрождения и заслуживающий по отношению к ним названия ”последнего римлянина”; я счастлив, что владею Горацием 1544 года с его рукописными комментариями[4]. Но еще счастливее был бы тот библиофил, который нашел бы книгу Боккаччо с пометами Лафонтена или Теренция с пометами Мольера! Книги Ламоннуа легко узнать по девизу A Delio nomen (в этой анаграмме он скрыл свое имя), равно как и по весьма любопытным заметкам на полях, написанным микроскопическим, но очень изящным и разборчивым почерком. Еще сильнее пекся о внешнем виде своих помет Д. Дюран — как правило, он делал их красными чернилами, а буквы выводил четко, как печатные, и витиевато, как рисованные. Совсем иначе выглядят торопливые каракули Сантеля: его дарственные надписи удивительно неряшливы.

В XVIII столетии люди уделяли своим библиотекам гораздо меньше внимания; книги с подписью Ж. Ж. Руссо или с лаконичными пометами Вольтера составляют исключение из общего правила. На аукционах мне не раз попадались книги, якобы снабженные пометами знаменитых авторов, однако в большинстве случаев то были подделки. Лишь в самое недавнее время ученые вновь полюбили писать на книгах; французские библиофилы и их иностранные коллеги оспаривают друг у друга тома с любопытными рукописными замечаниями Морелле, Грослея, аббата Риве, аббата Мерсье де Сен-Леже, Адри, Барбье, Шардона де ла Рошетта и других. Всякий библиофил может дополнить этот краткий список.

Переплет с гербами Ж.-А. де Ту и его второй жены Гаспарды де Шатр. Лимонный сафьян с узором из тюльпанов, напечатанных сепией и раскрашенных в розовые и светло-зеленые тона

На некоторых книгах пометы и подписи заменены другими опознавательными знаками — гербами или девизами, вытисненными на переплете или наклеенными на форзац; таковы прекрасные тома, входившие некогда в роскошные книжные собрания Гролье, де Ту, графа Хойма, Жирардо де Префона, Лонжепьера и занимающие почетное место в библиотеках нынешних коллекционеров; этим экземплярам нет равных, ибо прославленные библиофилы ничего не пожалели для их украшения.

С некоторым опозданием я вспоминаю, что совершенно упустил из виду дурацкие каламбуры Маранзака: заметки Жаме завели меня слишком далеко; впрочем, непомерное обилие отступлений, являющееся, быть может, невольным подражанием Жаме, даст о его обычной непоследовательности гораздо лучшее представление, чем сделанная по всей форме дефиниция.

Хотя в конце этой главы я повинился в том, что слишком далеко ушел от предмета своего рассказа, несколько моих друзей, интересующихся тем специальным и малоизученным вопросом, который заставил меня забыть о Маранзаке, требуют, чтобы я поделился с читателями некоторыми наблюдениями — любопытными, впрочем, только для библиоманов, — сделанными в ходе наших бесед и разысканий.

Два обстоятельства вынуждают собирателя ставить на книге свое имя: первое из них — желание отметить свою собственность, второе — тщеславие владельца. О втором я говорить не буду, поскольку владельцы по-настоящему ценных книг редко отличались тщеславием, а торжественные слова: ”Я принадлежу герцогу де Валентинуа” или ”Я принадлежу герцогу де Мортемару” — мало что прибавляют к посредственному экземпляру посредственного издания. Что же касается первого обстоятельства, в той или иной степени переплетающегося со вторым, — ведь тщеславие, не чуждое даже самым возвышенным душам, примешивается едва ли не ко всем нашим помыслам, — то именно оно и объясняет появление всех надписей, о которых я рассказывал выше; недаром Ж. О. де Ту не надписывал книги, украшенные его гербом, но если герба на книге не было, ставил свое имя на титульном листе; исключение составляют тома, для которых он заказывал переплет с гербом уже после того, как вписал в них свое имя, — их очень легко узнать.

Книга из собрания Ж. Гролье с надписью в нижней части переплета Io Grolierii et amicorum (Я принадлежу Гролье и его друзьям)

Гролье, одевавший свои книги в столь роскошные переплеты, надписывал их крайне редко; исключение составляет прелестная надпись: Grolierii et amicorum [Я принадлежу Гролье и его друзьям. — Лат.], свидетельствующая не столько о безумной расточительности, сколько о бережном отношении к каждому тому. Кстати, ныне можно считать доказанным, что у Гролье было по несколько экземпляров одной и той же книги, отчего высокоученый господин Дибдин и принял этого великого государственного деятеля XVI столетия за переплетчика.

Уже во времена Гролье другие любители книг, собиравшие по его примеру богатые библиотеки, изобрели самые разные способы навсегда связать прекрасные книги с именами тех, кто сумел их оценить; надписывая свои книги, они, можно сказать, придавали им неповторимое лицо. Оригинальнее всего, пожалуй, поступал Жиль Дефе, гравировавший на корешке своих книг собственное имя по латыни: Egidius Igneus. Мне трижды довелось держать в руках книги из его библиотеки; всякий раз это был экземпляр, отпечатанный на более тонкой и более широкой бумаге, чем прочие экземпляры этого издания; сейчас в моем распоряжении находится принадлежавший Жилю Дефе Теренций в издании Робера Этьенна (1538, 8°).

Было время, когда прекрасные экземпляры книг можно было сразу опознать по гербам: на аукционах фасции графа Хойма, равно как и пчелы де Ту, говорили сами за себя. Библиофил, который не мог похвастать столь древней родословной, господин Жирардо де Префон (насколько мне известно, он торговал лесом), перенес эту визитную карточку книги на внутреннюю сторону переплета. Тома, на форзаце которых изображен прелестный овальный медальон с надписью: Ех musaeo Pauli Girardot de Préfond [Из собрания Поля Жирардо де Префона. — Лат.], способны украсить любой аукцион, а если над их переплетами трудились Десей или Падлу, они вообще не имеют себе равных.

Упомяну также еще об одном превосходном собирателе, господине Ле Рише, чьи книги легко узнать по монограмме, четко выведенной красными чернилами и состоящей из двух его инициалов, повторенных дважды. На первых порах, впрочем, он писал свое имя полностью. Господин Гийон де Сардьер, чье имя также является достойным украшением книги, выводил его дважды — на первой и на последней странице; все принадлежавшие ему тома прелестны.