Числа зверя и человека - Страница 3

На себя посмотри, ехидно фыркнул внутренний скептик. Велев ему заткнуться, ибо нечего чушь молоть, я решил сегодня же позвонить Терезе из клиники. А пока недурственно было бы перекусить или хотя бы выпить кофе. Организм-то действительно проснулся и настоятельно требовал калорий.

Неторопливо спустившись на кухню, я полез в холодильник… и насторожился.

Вчера, перед тем как ехать на встречу с Феликсом, я сделал лазанью – чтобы утром не возиться. И, естественно, сунул в холодильник. И кулинарный мой шедевр так и стоял там нетронутый. Ну Феликс умчался, не позавтракав, – это нормально. А вот мама, похоже, вчера опять не ужинала – это уже хуже. Она вообще хуже есть стала в последнее время. Пора брать дело в свои руки. Если не удастся запихать ее в клинику на предмет обследоваться (а в идеале – подлечиться), то хотя бы проконтролировать ее рацион. Нет аппетита – это, знаете ли, не довод. Как маленькая, честное слово. Придется, похоже, стоять над душой и требовать, чтобы ела как следует.

Я включил кофейник и разогрел два куска лазаньи. Свою порцию я с аппетитом приговорил, пока грелась вторая, потом налил кофе и, загрузив завтрак на поднос, отправился к маме…

Она лежала на кровати как-то криво, неловко, бессильно свесив руку…

Но дышала! Дышала! Тяжело – так что от двери было слышно, но – дышала!

Сунув на столик ненужный уже поднос, я кинулся к кровати.

Моих познаний хватило на предварительный диагноз – вероятнее всего, инсульт, и, похоже, обширный.

Вызвав «Скорую», я переложил маму так, как предписывала инструкция по оказанию первой помощи. В некотором смысле ей повезло, что она не поужинала.

Ну где же эти чертовы медики?! Я клял нерасторопность «Скорой» (тоже мне, скорая, черепахи они, а не скорые!), клял дорожные пробки (хотя в последнее время их стало гораздо меньше, да и время еще не пиковое) и уж вовсе на чем свет стоит клял себя за нашу с Феликсом вчерашнюю вечеринку. Но разве угадаешь… Оставалось надеяться, что еще не слишком поздно.

Реанимационная бригада приехала быстро (это только мне казалось, что прошло какое-то безумное количество времени), оснащенная всем необходимым, включая портативный томограф, так что клиническая картина стала ясна уже по дороге в больницу.

Проблемы с давлением вообще и головными болями в частности у мамы были всегда, сколько себя помню. Она говорила, что это последствия той аварии (наверное, так оно и было), а я просто принимал ситуацию как данность. Ну радовался, что мама старается вести здоровый образ жизни – при сосудистых проблемах первое дело. Иначе, конечно, все могло случиться гораздо раньше. Но… могло не могло, а сегодня есть сегодня.

В машине мама пришла в себя. Она даже попыталась заговорить, но язык ее почти не слушался. Равно как и тело. В общем, картина вырисовывалась совсем невеселая.

Пожилой реаниматолог, увы, лишь подтвердил мне мои собственные умозаключения:

– Мы, конечно, по максимуму восстановим кровообращение, но, как видите, серьезно поражены двигательные центры, и не только они. Счастье, что до дыхательных не дошло. Пока не дошло. При таком масштабе и локализации поражений оперативное вмешательство бессмысленно, нейрохирургия тут ничего не сделает. Только терапевтические методы. Ну, посмотрим… Лишнего веса нет – это огромный плюс. И сердце практически здоровое. Ваша мама, очевидно, тщательно следила за собой. Но… Инсульт может случиться даже у двадцатилетних здоровяков, а в этом случае… Старая травма – она ведь, судя по записям, тяжело пострадала в автомобильной аварии? – старая травма головы может проявить себя спустя десятилетия. Даже прогноз сейчас не берусь давать. Конечно, всегда надо надеяться на лучшее и, если произойдет чудо, впоследствии придется постоянно держать ее на жестком гемостатическом курсе. Ну и реабилитационная терапия, само собой.

Усевшись на подоконник напротив двери в мамину палату (там обнадеживающе светились мониторы и мигали датчики системы жизнеобеспечения), я – впервые в жизни – почувствовал себя бессильным. Я не мог помочь. Я ничего не мог. Как налысо остриженный Самсон.

Мама… Это как воздух, наверное: пока дышишь, не замечаешь, что он есть. Но когда становится нечего вдохнуть… Я всегда был очень самостоятельным, даже когда был ребенком. Я, казалось бы, никогда не нуждался ни в какой поддержке. Но теперь мой мир – я никогда, никогда не задумывался, какую роль в нем играет мама, – мой мир внезапно начал превращаться в безвоздушное пространство. Дышать еще было можно, но я словно бы видел, как воздуха в мире становится все меньше и меньше…

Разве можно жить, если нечем дышать?

«Но Феликс ведь как-то живет, – отстраненно подумал я. – А он вообще не помнит своей матери, словно ее никогда не было. И живет. Вроде бы я всегда это знал, но сейчас осознание было острым, как…»

…как внезапный телефонный звонок.

Феликс – сияло на экране коммуникатора над привычным предложением: принять вызов?

15.12.2042.

Городок Корпорации. Ойген

С утра меня вызвал к себе Ройзельман.

После нашего маленького и, не скрою, весьма приятного приключения с Эдит мы не застали шефа на месте. Куда-то его унесло. Очень странно: обычно Ройзельман находится в городке практически безвыездно. Я понимал, что его передвижения – вне моей компетенции, он сам себе хозяин, а я только слуга, слугам не докладывают. Но все же встревожился. Как встревожился бы от любого нарушения привычного хода вещей. Только почему-то сильнее.

Моя же свежеобретенная любовница уехала домой, ничуть, похоже, не переживая. Я поймал себя на мысли, что совсем ничего о ней не знаю, хотя знакомы мы уже давно. В Корпорации с этим было строго. Ничего личного, только служебные контакты. У Эдит могло быть трое мужей и пятеро детей – или наоборот, – но я мог лишь строить на этот счет предположения разной степени правдоподобности. Спросить? Ну-ну. Все равно ведь ничего не скажет, зато уж язвить будет непременно.

Ну да черт с ней, с Эдит, она-то в любом случае выкрутится. О себе нужно думать. Мало мне внезапного отсутствия Ройзельмана на месте (не к добру это, ох, не к добру), так еще этот вызов с утра пораньше. И вряд ли – чтобы наградить орденом. Наоборот – куда вероятнее.

В общем, направляясь к шефу, я понимал, что в меня полетят все на свете шишки, а зная Ройзельмана, мог быть заранее уверен, что каждая из этих шишек будет начинена не менее чем полутысячей фунтов напалма. Ну или гексогена. Если все обойдется банальным навозом, я могу считать, что мне повезло. Отмоюсь, не привыкать.

Шеф сидел в кабинете, в неизменном строгом костюме. На столе стояла чашечка кофе, к которой, по всей вероятности, не притрагивались. Смотрел он на меня, но казалось – сквозь меня.

– Ойген, – начал он, привычно проигнорировав приветствие. – У меня есть своя методика работы с людьми. Я даю человеку раскрыться, проявить себя. Я не вмешиваюсь, только смотрю, пока не увижу все, что можно. И только тогда выношу суждение.

Начало было столь многообещающим, что у меня спина словно покрылась ледяной коркой. Продолжение было еще лучше:

– Я очень не люблю менять своего суждения о человеке, потому что, как правило, мало что может изменить его. Но бывают и исключения. Откровенно говоря, исключения мне не нравятся. Видишь ли, я могу позволить себе слабость привязываться к некоторым людям, делать их своими фаворитами и в некотором смысле доверять им.

Первая моя мысль была панической – он узнал о моих приключениях с его конкубиной. Вторая странной: такое доверие, пожалуй, страшнее любой опалы. В голосе Ройзельмана не было ни гнева, ни раздражения, ни даже презрения. Полное равнодушие. Почему-то вспомнилась старинная китайская казнь, о которой я где-то когда-то читал, – перепиливание тупой пилой. Помню, читая, я очень хорошо представил себе эту пилу – гнутая, с обломанными зубьями и непременно ржавая.

– Возможно, тебе кажется, – все тем же равнодушным голосом продолжал Ройзельман, – что твое недавнее перемещение в нашей иерархии было понижением. Формально – да, фактически же я доверил тебе даже больше, чем раньше. Ты отвечаешь за брюхо нашей корпорации. Не прикрытое ничем нежное, беззащитное брюхо. Поэтому я хочу пояснить тебе одну вещь. Возможно, ты и сам ее прекрасно знаешь, но…