Чины и деньги - Страница 6

Эти нежности были высказаны с таким жаром, что обе сестры прекратили разговор. Им ясно было, что нечего более ждать, кроме неприятностей и совершенного прекращения всякого знакомства со мною в том случае, если бы Клирмова возымела малейшее подозрение о наших замыслах. Вера проплакала весь день и выехала вечером только для того, чтобы свидеться со мною и сообщить мне роковой удар нашим упованиям. Она была вне себя.

Слова ее матери привели ее в отчаяние; ее любовь усилилась, встретив себе препятствие. Так всегда пожар страстей, как и пожар вещественный, возрастает, пышет и вдруг разгорается необъятным пламенем, когда неловкие руки хотят его затушить.

Ты можешь понять, как я был взбешен, внимая рассказу Веры, хотя она старалась смягчить все обидное в ответах ее матери выражением собственных чувств. Не говорю о самолюбии - но личность моя, но любовь, но честь, всег что только есть дорогого у человека, все было во мне оскорблено, уничтожено!

Не мнение Клирмовой ценил я, - и есть ли мнение у подобных ей? - но мне было нестерпимо, что она обидела свою дочь в моем лице; я не мог привыкнуть к мысли, что такой женщине обязана Вера жизнью и что она может поминутно подвергаться такому гневу! Еще бесило меня криводушие этой Клирмовой, изобличавшееся похвалой ее, когда она судила. меня как человека стороннего - и бранью, когда ей представили возможность найти во мне избранного ее дочери! Вера старалась рассеять охватившие меня мрачные мысли: она повторяла мне все клятвы, все обещания, данные прежде; она показала мне такую глубокую преданность, такую беспредельную любовь, что ей удалось изгладить в моем сердце почти все неприятные впечатления этого вечера.

Сестра! мы с тобой нашли в отце снисходительнейшего, нежнейшего из друзей; мы воспитаны одною ласкою, одним доверием его. Какими глазами должны мы смотреть на поступки, описанные мною!

Однако же я не довольствовался этим полуобъяснением, но хотел открыть отцу Веры, от которого ожидал, по крайней мере, поступков человека благовоспитанного. Мне было и неловко и мучительно оставаться при своем недоумении, быть тайным виновником семейного раздора, когда предо мной не закрылась еще возможность вступить в эту семью с честью. Я чувствовал, что если Клирмов также отвергнет меня, то мне будет легче идти открыто наперекор ему. Я считал низким для себя вкрадываться, как тать, в его дом, с намерением вооружить дочь против ее родителей. Мне необходимо было знать своих друзей и своих недоброжелателей, чтобы без зазрения совести противиться последним. Я был твердо намерен просить свидания у Клирмова, когда Вера и ее сестра приступили ко мне, умоляя меня оставить такое предприятие. Они уверили меня, что открыть нашу тайну отцу значило бы только запереть мне навеки их дом получением решительного отказа, потому что Клирмов совершенно был согласен с женою в ее планах и видах для Веры, а вдобавок он так повиновался жене, что не смел ни в чем обнаружить разные с нею мнения. Обе сестры, особенно княгиня, боялись самых несчастных последствий от моего сватовства. Они просили дать им время приготовить поодиночке отца и мать. Но время не было в моей власти, - я не мог отсрочить свой отъезд. Что мне оставалось делать?

Как заставить судьбу мою решиться? Как идти на объяснения против воли Веры? К тому же я сам боялся неудачным поступком погубить настоящее мое счастье и увеличить затруднения для будущего. Я уговаривал княгиню Софью вступиться откровенно за сестру, полагаясь на любовь, которую отец и мать оказывали ей. Но за кого могла заступиться княгиня, когда она сама несла тяжкую участь? ей казалось очень естественным, чтобы и другие также терпели.

И вот я должен был отложить решение моей участи, предоставляя времени и настойчивой твердости Веры убедить свою мать в силе нашей любви и нашего единодушия. Вера и я, мы предначертали себе путь к достижению нашей цели; мы обдумали все средства, все наши действия. Она должна была молчать, пока я в Москве, но после моего отъезда постепенно объявить родным, во-первых, свою любовь, затем откровенность отношений наших и, наконец, невозвратный обмен наших клятв. Она должна была, не прекословя им напрасно, не вынуждая их согласия, ожидать в спокойной непоколебимости, чтобы родительские чувства взяли верх над расчетами и тщеславием. Год назначили мы сроком нашему ожиданию и нашей разлуке. После года я должен был возвратиться и просить руки Веры у ее родителей.

Остальное было поручено влиянию обстоятельств, то есть должно было зависеть от ответа Клирмовых. Вера в душе своей положила, что чрез год она будет моей женой во что бы то ни стало!

Нам оставалось принести еще одну жертву необходимости:

мы условились не писать друг к другу. Малейшая неосторожность, малейшая неудача могли погубить нас, могли дать случай Клирмовой обрушить свой гнев на Веру, а мы хотели ее согласие получить терпением. Я хотел, чтобы Вера была безукоризненна посреди своих, и, как ни было мне больно, я отказался от переписки с нею.

Более всего служила нам успокоением уверенность, что никакое другое предложение не будет поводом раздора в доме и не воспламенит высокомерных домогательств Клирмовой. Благодаря моей ревности ни один искатель не ухаживал за Верою, ни один поклонник не являлся. Она дала мне слово и без меня держать молодых людей в почтительном отдалении, а своим безучастием в свете не подавать надежд никому.

Грустно провели мы последние дни моего отпуска. Мысль о предстоящей разлуке отравляла светлые часы свидания. Необходимость скрывать все наши чувства, делить с мелочами света отсчитанные мгновения любви, умалчивать искреннее слово, опускать в землю сердечный взгляд, удерживать горячую слезу; необходимость удвоить осторожность - все это мучило и терзало нас.

Как ни страдал я сам, но мне пришлось утешать бедную Веру.

Она совсем теряла присутствие духа; она ежеминутно была готова изменить себе безумным взрывом горести. Я должен был отыскать в душе остатки моего мужества, чтобы поддержать это создание, столь сильное своей любовью, столь слабое в несчастиях.

Я примирился в эти дни с бесхарактерностью княгини Софьи.

Она как ангел-хранитель стерегла и спасала нас. Она за нас помнила, что свет присутствует с нами, и, покорная всем его приличиям, она не дала нам навлечь на себя его осуждение. Ее участие, ее почтительность удаляли от Веры все, что могло поколебать бедную слишком сильно, - и вопросы о моем отъезде, и замечания о ее невеселости. Не знаю, знала ли прежде княгиня борьбу страсти, но для сестры она приучилась предчувствовать все ее движения и угадывать все ее порывы. Словом, она не была сильною подпорою, не могла дать защиты, но она была другом нежным и внимательным; она давала что могла - свои утешения, свои слезы.

У княгини мы простились. Благодаря ей мы хотя в последние, горестные минуты расставания могли предаться влечению чувств без принуждения, без опасения свидетелей. Избавь меня от описания невыразимых мучений этого прощанья... Я оставил Веру без памяти - я вырвался из Москвы, обезумев от горя...

Вот более месяца этому ужасному дню разлучения, и все та же скорбь в душе моей, и сердцу все так же больно! Я не знал, я не подозревал, как далеко простирается в нас способность страдать... Изумительно! Дай бог, чтобы ты никогда не дошла до этого убийственного познания, моя милая и равнодушная Катенька!

Весь свет опустел для меня с тех пор, как ее нет со мною. Служба, товарищи, занятия, все подробности жизни стали мне тягостны и ненавистны. Не знаю, не придумаю, чем скоротать все эти дни с бесконечными их часами, которые тянутся для меня медленнее, нежели для отверженных душ ада их несменная вечность! Мне кажется, что, подобно им, я нахожу роковое неумолимое "всегда"

на своих часах, потерявших для меня все свое значение, всю свою цель. Встаю утром изнеможенный, без бодрости, без цели; ложусь вечером в отчаянии, убитый скорбью. Ничто не может вывести меня из моего каталепсического забытья, ничто не может прервать мое мрачное раздумье, потому что ничто не приносит мне вести о Вере и от Веры! Все мои силы, вся твердость исчезли. Буря страстей опустошила мою душу, и если отсутствие охолодило, оковало ее порывы, то их сменила тоска тяжелая и удушливая, как сон могильный.