Четвертый Кеннеди (Четвертый К.) - Страница 3

Он не хотел походить на своего отца, итальянца, который проводил у парикмахера больше времени, чем куртизанки, не желал растратить свою жизнь на охоту за красивыми женщинами. И прежде всего, он никогда не стал бы жить на деньги, пахнущие потом бедняков. Бедняки должны быть свободными и счастливыми, только тогда он сможет наслаждаться жизнью. Он получил второе причастие, познакомившись с книгами Карла Маркса.

Обращение Ябрила в новую веру происходило по более личным мотивам. Мальчиком он жил в Палестине, как в Райском саду. Он рос счастливым ребенком, очень умненьким и послушным. Особенно он любил отца, который каждый день обязательно один час читал сыну Коран.

Семья жила на большой вилле с множеством слуг; широко раскинувшиеся владения казались волшебным зеленым оазисом среди пустыни. Но однажды, когда Ябрилу исполнилось пять лет, он был изгнан из этого Рая. Любимые родители пропали, вилла и сады исчезли к клубах багряного дыма. Неожиданно он оказался в маленькой грязной деревушке у подножья горы, сиротой, существующей на подачки родственников. Единственным его сокровищем остался отцовский Коран, написанный на пергаменте, с золотыми заглавными буквами и текстом синего цвета. Он навсегда запомнил, как отец читал ему Коран прямо с листа, согласно мусульманскому обычаю, заветы Бога, врученные им пророку Мохаммеду, слова, которые никогда нельзя обсуждать или оспаривать. Уже будучи взрослым человеком, Ябрил заметил однажды своему приятелю еврею: «Коран – это тебе не Тора», и они оба расхохотались.

Правда об изгнании из Райского сада открылась ему почти сразу же, но осмыслить ее он смог только спустя несколько лет. Его отец был одним из лидеров подполья и тайно поддерживал освобождение Палестины из-под власти Израиля. Отца предали и застрелили во время налета полиции, а мать покончила жизнь самоубийством, когда вилла и все поместье были уничтожены израильтянами.

Для Ябрила было совершенно естественно стать террористом. Родственники и учителя в местной школе учили его ненавидеть всех евреев, но не добились в этом полного успеха. Ябрил возненавидел своего Бога за то, что тот изгнал его из детского Рая. Когда ему исполнилось восемнадцать, он за большие деньги продал отцовский Коран и поступил в Бейрутский университет. Истратив большую часть своего наследства на женщин, после двух лет пребывания в университете он стал участником палестинского подполья и спустя годы оказался смертельным оружием в руках этого движения. Однако, деятельность Ябрила была направлена не на освобождение его народа, а на поиск внутреннего согласия с самим собой.

Во дворе конспиративного дома Ромео и Ябрилу потребовалось немногим более двух часов, чтобы обсудить еще раз все детали их операции. Ромео безостановочно курил. Его беспокоило только одно обстоятельство.

– Ты уверен, что они отпустят меня? – спрашивал он.

– А как они могут не отпустить тебя, – вкрадчиво отвечал Ябрил, – если у меня в руках будет такой заложник? Поверь мне, ты будешь у них в большей безопасности, чем я в Шерабене.

Прощаясь, они еще раз обнялись в темноте, не зная, что после Пасхального воскресенья никогда больше не увидятся.

После ухода Ябрила Ромео выкурил в темном дворике последнюю сигарету. За каменной оградой виднелись остроконечные крыши великих римских соборов. Он направился в дом, так как пришла пора ввести людей в курс дела.

Анни, выполнявшая обязанности оружейника, отперла большой сундук и достала из него оружие и боеприпасы. Один из мужчин расстелил на полу комнаты грязную простыню, и Анни выложила туда ружейное масло и тряпки. Они будут чистить и смазывать оружие, пока Ромео рассказывает им план операции.

Несколько часов они слушали его и задавали вопросы. Анни раздала одежду, в которую каждый должен облачиться, и все пошутили по этому поводу. Уже будучи в курсе дела, они сели вместе с Ромео за ужин, выпили за успех операции молодого вина, а потом, прежде чем разойтись по комнатам, еще час играли в карты. Выставлять охрану не было нужды, так как они накрепко заперли все двери и, кроме того, у каждого рядом с постелью лежало оружие. И тем не менее все долго не могли заснуть.

После полуночи женщина-оружейник Анни постучала в дверь комнаты Ромео. Он читал. Когда он впустил ее, она быстренько сбросила книгу «Братья Карамазовы» на пол и с презрением сказала:

– Ты опять читаешь это дерьмо?

Ромео передернул плечами, улыбнулся и ответил:

– Это развлекает меня, а герои поразительно похожи на итальянцев, которые изо всех сил стараются выглядеть серьезными.

Они быстро разделись и легли рядом. Их тела были напряжены, но не от сексуального возбуждения, а от таинственного чувства ужаса. Ромео уставился взглядом в потолок, а Анни закрыла глаза. Она лежала слева от него и начала правой рукой медленно и нежно массировать его член. Они едва касались друг друга плечами. Когда она почувствовала, что член Ромео напрягся, то, продолжая поглаживать его правой рукой, левой принялась мастурбировать себя. Ее руки двигались в медленном ритме и когда Ромео попытался дотронуться до ее маленькой груди, она, как ребенок, состроила гримасу, при этом глаза ее были зажмурены. Пальцы Анни сжимали его член все теснее, движения их становились все безумнее и неритмичнее, и Ромео испытал оргазм. Когда его сперма вылилась на ее руку, она тоже содрогнулась в оргазме, глаза ее были открыты, а худенькое тело подбросило вверх; она повернулась к Ромео, словно для того, чтобы поцеловать его, но только на мгновение спрятала голову на его груди, пока ее тело не перестало сотрясаться. Потом, совершенно естественно, она села и вытерла свою руку грязной простыней, взяла сигарету и зажигалку с мраморного ночного столика и закурила.

– Я чувствую себя лучше, – заявила она.

Ромео вышел в ванную, намочил полотенце, вернулся, обтер себе руки, все тело, протянул полотенце ей, и она протерла себе между ног.

Они уже совершали такую процедуру накануне другой операции, и Ромео понимал, что это естественное проявление привязанности, которое она может себе позволить. Анни так яростно отстаивала свою независимость, что не могла допустить, чтобы не любимый ею мужчина вторгался в нее. Однажды он предложил ей взять его член в рот, но она восприняла это тоже как некую форму подчинения мужчине. То, что она сейчас делала, было единственным способом удовлетворить ее потребность, не предавая идеалов независимости.

Ромео изучал ее лицо. Теперь оно было не таким жестким, взгляд не столь яростным. Он спросил себя, как она, такая молодая, могла за короткое время стать настолько беспощадной?

– Ты не хочешь поспать со мной сегодня ночью, просто для компании? – поинтересовался он.

Она отбросила сигарету и ответила:

– О нет. Зачем мне это? Мы оба получили то, что хотели.

Анни начала одеваться.

– В конце концов, – заметил он насмешливо, – ты могла бы перед уходом сказать мне что-нибудь нежное.

Она обернулась в дверях, и на мгновение Ромео подумал, что она вернется в постель. Она улыбнулась, и он впервые увидел ее молодой девушкой, которую мог бы полюбить. Но она привстала на цыпочки и произнесла:

– Ромео! Ромео! Почему ты Ромео?

Показав ему нос, она исчезла за дверью.

В университете Бригам Янга, находившемся в городке Прово, штат Юта, два студента, Дэвид Джатни и Крайдер Коль, готовили свое снаряжение для традиционной охоты на человека, устраиваемой раз в семестр. Эта игра снова вошла в моду после избрания Фрэнсиса Ксавье Кеннеди президентом Соединенных Штатов. По правилам игры студенческая команда получает двадцать четыре часа на совершение убийства, то есть выстрела из игрушечного пистолета в вырезанную из картона фигуру президента с расстояния не более пяти шагов. Для предотвращения покушения действует команда охраны из более чем сотни студентов. Денежный приз расходуется на Банкет Победы по окончании охоты.

Администрация колледжа под влиянием мормонской церкви не одобряла эти игры, хотя они стали популярными в студенческих кампусах по всем Соединенным Штатам, как одно из порочных проявлений свободного общества. Дурной вкус, тяга к насилию стали частью духовной жизни молодежи. В этом был выход раздражению против власти, протест тех, кто еще ничего не добился, против тех, кто уже достиг успеха в жизни. Протест этот носил символический характер и, конечно, был предпочтительнее политических демонстраций или сидячих забастовок. Игра в охоту стала клапаном для бунтующих гормонов.