Четвертый. История одного сыска - Страница 8
Лицо Санина озарилось широкой, светлой улыбкой.
— И началось наше новое счастье. Счастье отца и матери. Я его поместил в надежные руки, а потом решил, едва отнимут его от кормилицы, перевезти к себе. И все пошло прахом!
Он тяжело перевел дух и продолжал:
— Это случилось совсем недавно. Всего с месяц. Она приехала ко мне в безумном ужасе и показала письмо от какого-то негодяя. Негодяй писал, что знает про ее связь, знает, что у нее есть ребенок и где он и что он все это огласит, если она не заплатит ему пять тысяч рублей. За эту сумму он продавал ее письма. Письма ко мне! Я бросился в спальню, где в ящике стола держал ее письма. Их не было! Да, только тогда я понял, как надо беречь тайны. Надо сжигать все! Записку, ленточку, всякий знак. Надо держать себя с любовницей, как с зачумленной. А я, болван, берег ее каждое письмо как святыню!
Он ударил себя по лбу и сжал кулаки.
— Очевидно, их украл мой слуга. И едва уехала Вера, как я набросился на слугу. Я его встряхивал, как мешок, швырял, как кошку, я готов был пытать его огнем и железом. Он ревел, ползал на коленях и во всем сознался. Через других слуг-негодяев он узнал, что один мерзавец платит хорошие деньги за господские письма. Мой каналья был не дурак. Несомненно, он знал нашу тайну и отправился к этому Дергачеву. Да! И продал меня за триста рублей.
Он помолчал, потом продолжал:
— Слугу я выгнал, а сам поехал к Дергачеву в Павловск и вызвал его на вокзал. Там я объяснился с ним. Я предложил ему две тысячи.
Он вскочил, сел, снова вскочил, и лицо его теперь горело злобою.
— Тут и начались пытки! Он торговался и после каждого свиданья слал ей письма с угрозами, а она ехала ко мне и писала ко мне умоляющие письма. Это был месяц сплошных мук. Я все же выторговал тысячу. Он согласился отдать мне письма за четыре тысячи.
Санин горько усмехнулся.
— Значит, за тысячу он припрятал три письма! Ловко! Да? — и он продолжал: — Двадцать шестого числа я собрал всякими способами три тысячи рублей и известил его, что двадцать седьмого куплю свои письма. Я бегал, искал, но нашел еще только сто рублей. И я поехал.
Патмосов кивнул.
— Мы условились встретиться в десять часов вечера. Я ждал его, он не шел. Одно это ожидание уже обозлило. Наконец он пришел…
Санин перевел дух.
— И тут началось! Я сказал, что остальные четыреста я отдам ему завтра. Он ответил, как хам: "Тогда и письма" и хотел уйти. Я удержал его и стал упрашивать. Мы начали спорить. Он дразнил меня: то вынимал пакет из кармана пальто, то прятал его назад. И ничего бы не было, — сказал Санин, — если бы не пустяк.
Он тяжело перевел дух.
— Я взял его за пальто, за борт, а он вдруг заорал: "Вы хотите убить меня!" и толкнул. Во мне словно пружина лопнула. Все завертелось, закружилось, и, когда я очнулся, он лежал на земле. Я нагнулся. Кровь! Тогда я понял, что сделал. По моей палке текла кровь. Ко мне вдруг вернулось спокойствие. Я нагнулся к нему и выдернул у него из кармана пакет. Потом отошел, старательно вытер и вычистил палку и пошел на музыку. Повидал двух-трех человек и пешком вернулся в Царское, где живу у своего приятеля. Вот! — окончил он. — На другое утро я послал ей письма.
Он замолчал и опустился в кресло, закуривая пятнадцатую по счету папиросу.
XXII
Патмосов первый прервал молчание.
— Вы должны теперь открыться следователю, — сказал он, — сейчас у него трое в подозрении, и из них двое совсем невинны.
— Но как? Я тогда должен рассказать все? Открыть ее имя! Я не могу! — воскликнул Санин.
— Слушайте. Я помогу вам. Идите к следователю, расскажите ему факт убийства, а причину придумайте, какую хотите. Он любил женщин, был развратник.
— А эти письма? — сказал Санин. — По которым вы додумались?
Патмосов вынул их из кармана и решительно протянул Санину.
— Возьмите их и уничтожьте!
Санин жадно схватил их и воскликнул:
— О, теперь я спокоен! Берите меня!
— Нет, нет, вы сами!
— Согласен.
Патмосов сказал адрес и поднялся с кресла. Волнение душило его. Спокойствие Санина было трогательнее его недавнего отчаяния.
— Я иду! Вам надо приготовиться.
— Я теперь Голиаф! — засмеялся Санин. — В одиннадцать у него в камере!
Патмосов выбежал из мастерской.
Он вернулся домой и тотчас позвал к себе хозяйку, продиктовал ей друг за другом два любовных письма и записку с назначением свидания, подписав их все буквою "В".
— Все!
Молодая женщина встала.
— А теперь вы эти записки покажете мужу, — смеясь, сказала она.
— Да, да! Вы рискуете, — в тон ей ответил Патмосов и потом серьезно сказал: — Вы спасаете честь женщины, как люди понимают ее, и спокойствие семьи.
XXIII
На другой день Патмосов ехал в Царское Село к Ястребову, который успел послать ему четыре телеграммы.
— Что же вы, дорогой мой, так запропали? Я истомился, ожидая вас.
— Занят был, все этим же делом, — ответил Патмосов и, вынув из бумажника три письма, положил их на стол. — Вот письма, которые я брал. Они ни к чему.
— Я же говорил, — сказал Ястребов, — у него любовниц тысяча! Уберите, Севастьян Лукич.
Он кинул письмоводителю письма и снова спросил Патмосова:
— Ну, что же вы сделали за это время?
— Нашел убийцу, — ответил с улыбкой Патмосов.
Ястребов даже привскочил, и глаза его засверкали.
— Я говорил! Ну, рассказывайте, какие улики? Который из трех?
— Четвертый, — ответил Патмосов. Ястребов упал в кресло и захлопал глазами.
— Вы шутите?
— Нет, серьезно! Где же он?
— Он… — Патмосов поглядел на часы. На них было без двух минут одиннадцать. — Он сейчас будет здесь, у вас.
— Господина следователя можно видеть? — раздался звучный голос.
— Пожалуйте! — крикнул Патмосов, вставая. — Пришел! — сказал он тихо Ястребову.
Тот поднялся с кресла.
— Вот и я! — и на пороге камеры показалась мощная фигура Санина.
Патмосов горячо пожал ему руку и поспешил выйти.
XXIV
Слух о том, что Санин, этот милейший человек, даровитый художник, оказался убийцей, произвел в Петербурге сенсацию.
Зал суда был битком набит дамами высшего света.
Санин держал себя на суде с благородною простотою.
Он объяснил, как убил Дергачева, и рассказал о мотивах этого убийства.
Дело вышло из-за женщины, которую называть Санин не хотел.
Присяжные признали его виновным в убийстве в запальчивости и заслуживающим снисхождения.
Суд приговорил его к четырем годам каторжных работ.
Лукерья и Резцов судились за кражу и были осуждены: она — на два месяца, а он, как рецидивист, на поселение.
Трехин получил наследство и закутил так, что через месяц очутился в больнице.
Марья Васильевна стала выезжать и в скором времени обзавелась новым покровителем.
Что касается молодого Савельева, то пережитые им позор и страх совершенно образумили его. Он разорвал свои прежние знакомства, поступил к отцу на фабрику, где принялся основательно изучать дело.
Векселя исчезли, и надо предполагать, что они вместе с письмами попали к Вере Андреевне и сгорели в камине.
Остается сказать про Веру Андреевну.
Через два года после осуждения Санина она овдовела и со своим сыном Сережей поехала в Сибирь — к тому, кто так дорого заплатил за ее спокойствие. Когда Санин отбыл срок каторги, они поженились и поселились в Иркутске, где Санин опять стал зарабатывать сумасшедшие деньги.