Четвертый эшелон - Страница 7

Иван Александрович по сей день помнит названия многих из них: «Кровавая маска», «В лапах разъяренных сектантов», «Тайна Сухаревской башни», «Похитители невест», «В объятьях мраморной девы».

Почти все они начинались одинаково: «Ночь была без огней, кошмарно выл ветер».

Он вспомнил похождения Путилина, и мысли у него стали веселыми и добрыми.

Картошка со свиной тушенкой казалась верхом гастрономического искусства. Грибы были в меру солеными, твердыми и приятно хрустели на зубах.

— Начнем с новостей приятных. — Начальник полез в карман, достал коробочку и квадратную, как муровское удостоверение, книжечку. — Хотел вручить тебе в торжественной обстановке, но решил так, дома, по-семейному. На, поздравляю от души. — Он протянул коробочку Данилову. Тот раскрыл ее и увидел отливающий рубином алый знак, пересеченный мечом, в центре которого был серп и молот.

Данилов взял его, положил на ладонь. В свете люстры он еще сильнее загорелся рубиновым светом. В свете этом были сконцентрированы пробитые пулями знамена гражданской и нынешней войны, алая кровь погибших друзей. Это был тот самый цвет, за которым в семнадцатом, не раздумывая, пошел реалист Ваня Данилов. Это был цвет побед и романтики революции.

Данилов взял книжечку: СССР, Народный комиссариат внутренних дел. Грамота заслуженного работника НКВД. Он развернул ее, посмотрел на свою фотографию. Она ему не понравилась, уж больно сердитым выглядел он на ней, человек по фамилии Данилов. Ниже синие буквы «НКВД» и текст: «Чекист должен быть беззаветно преданным партии Ленина — Сталина, бдительным и беспощадным в борьбе с врагами Советского государства».

На своем веку он видел много награжденных. Когда в ГПУ начали вручать первые ордена Красного Знамени, они бегали специально смотреть на тех, кто удостоился этой великой чести. Данилов видел офицеров-фронтовиков с Золотой Звездой Героя на груди и с завесой орденов.

Свои три ордена и две медали он заработал честно, поэтому и носил их с гордостью. Проработав четверть века в органах, он очень хотел получить только одну награду — именно этот рубиновый знак. Да, именно его, потому что он являлся высшим признанием мужества и доблести работника милиции. Орден может получить каждый, а его — только тот, кто постоянно защищает покой людей в любое время. Будь оно мирным или военным — все равно ты на линии огня. Вот тем-то и дорог он был Данилову, поэтому и радовался он, глядя, как играют лучи лампы на его рубиновых гранях.

— Награды положено в стакан с вином опускать, — сказал начальник, — но это обычай фронтовиков, а мы с тобой, Ваня, сидим в глубоком тылу. Ну, еще раз поздравляю.

Они помолчали.

— Я почему его тебе сам вручил, дома, да потому, что не будет у нас времени для торжественных собраний…

— Случилось что? — перебил его Данилов.

— Погоди, не торопись, я все по порядку расскажу. — Начальник подвинул сковородку, ложкой начал соскабливать с нее поджаристую корочку.

— Может, еще сделать?

— Хватит, Ваня, я и так небось половину твоего пайка съел.

— Скажешь тоже.

— Ну нет так нет. Окончился наш с тобой праздник, начались суровые будни. Теперь второе. Сергей Серебровский интриговал очень, хотел в ГУББ начальником отдела на полковничью должность забрать. Но мы не дали.

— Кто это «мы»?

— Я и Маханьков, начальник московской милиции. Мы тут с ним пошептались, с наркоматом согласовали и решили — быть тебе, Иван, моим замом. Рад?

— Честно?

— Честно.

— Если честно, то очень. Я ведь в МУРе почти всю жизнь.

— То-то и оно, — начальник усмехнулся хитро, одними глазами, — мы уже в наркомат бумаги отправили и о замещении должности, и о присвоении тебе полковничьего чина. Ну как?

Что мог ответить Данилов начальнику? Что он двадцать лет работает в МУРе, что трижды ранен на этой донельзя беспокойной работе, что ругали его чаще, чем награждали? Конечно, он был рад. Стать в сорок пять лет полковником — разве плохо? Да и обидно ему бывало встречать в коридоре наркомата совсем молодых ребят с тремя большими звездами на погонах. Нет, он не завидовал им. Просто иногда становилось жалко себя. Совсем немного и редко.

— А как с Муравьевым?

— Сегодня пришел приказ, назначен к тебе замом, присвоено очередное звание. Белову тоже старшего дали, буду на место Игоря назначать. Не возражаешь?

— Ты меня уже как зама своего или еще как начальника ОББ спрашиваешь?

— Пока как начальника.

— А я бы и как зам тоже не возражал.

— Ладно, — начальник встал, — теперь о главном. Я твой отпуск прерываю. Дело одно сегодня возникло, боюсь, что твоим орлам без тебя не справиться. Так что собирайся, поедем.

— Нищему собраться, только подпоясаться, — усмехнулся Данилов, беря с дивана портупею. — Ну, я готов.

— А что Наташе скажешь?

— Я ей твой телефон оставлю.

— Сколько волка ни корми… — Начальник горестно покачал головой.

— Ладно уж, избавлю, иди в машину, я записку напишу.

Через десять минут они уже ехали по темным, занесенным снегом улицам. Стекло ЗИСа заиндевело, но Данилов, как в детстве, пальцем растопил круглую дырочку в окне и, не отрываясь, глядел в темноту, пытаясь разглядеть что-то известное лишь ему одному.

Телефон он заметил, уже выходя из квартиры. Просто по привычке подошел к стене и увидел слабые цифры, нацарапанные карандашом, и букву З увидел рядом. Из отделения он позвонил в ЦАБ и узнал, что телефон установлен по адресу: Суворовский бульвар, дом 7, квартира 36, и принадлежит Литовскому Геннадию Петровичу. Фамилия и имя ему были почему-то знакомы. Игорь тут же перезвонил в 83-е отделение, и ему объяснили, что по этому адресу находится Дом полярников, в квартире 36 раньше проживал известный летчик Литовский, после его гибели там живет его дочь Зоя Геннадьевна Литовская.

Все это давало повод для раздумий. Дочь героя и — убийца. В другое время он, может быть, и колебался, а сейчас времени для размышлений не было. Чернышова Игорь запихал в машину почти силком, старик даже слышать не хотел о производстве обыска в квартире столь известного лица, и повез его в прокуратуру.

Райпрокурор оказался мужичком покрепче. Он выслушал Чернышова, потом Игоря и глубокомысленно изрек:

— Подумаешь…

Подмахнул постановление на обыск и изъятие вещей и, крепко пожав руку Игорю, напутствовал:

— Шуруй, капитан, действуй по горячим следам. Поможешь нам — век помнить буду, а то у меня в аппарате одни инвалиды и старики. Нынче все наши на фронте.

Игорь покосился на широкую ленточку нашивок за ранение на лацкане его пиджака и понял, что прокурор тоже не так давно вернулся с фронта.

Тот, поймав его взгляд, усмехнулся грустно и добавил:

— Про инвалидов говоря, я и себя имел в виду. Что смотришь? Нашивок за ранение пять, а колодок наградных две. Вот такая, брат, арифметика.

В подъезде Дома полярников Муравьева ждали вызванные из МУРа оперативники их отдела Никитин и Ковалев.

— Мы тут с комендантом поговорили, — лениво цедил слова Никитин, — так она от той Зои в полном восторге. И честная, мол, и работящая, в издательстве «Молодая гвардия» редактором служит. Подтвердила, была у ней бабка из Баку, жила три дня. Фамилия ее Валиева Зульфия Валиевна. Лифтерша тоже показания дала: вчера она с большим желтым «углом» пришлепала, часов в десять. Так что дело ясное, Муравьев, эта Зоя или скупщица, или «малину» держит, брать ее надо.

Никитин достал измятую пачку «Норда», начал разминать папиросу, вопросительно глядя на Игоря.

— Дома Литовская?

— Дома, я проверял, на всякий случай Ковалев у дверей стоит.