Четвертый эшелон - Страница 5

— Плитка шоколада с прикусом в вазочке, слепок мы потом сделаем на Петровке. Слесарь говорит, товарищ Муравьев, что звонок слышал, когда у двери сидел, вроде как бы будильник звенел.

— А может, телефон?

— Да нет, звук непрерывный и резкий, а телефон в квартире звонит иначе. Я посмотрел: будильник поставлен на восемь часов.

— Давайте проведем следственный эксперимент.

— Так, — внезапно сказал эксперт, осматривающий пол под столом, — есть.

— Что?

Эксперт осторожно поднял пинцетом женскую заколку с камнем, положил ее на стол, начал разглядывать в лупу.

— Заколка черепаховая с брильянтом, работа старинная.

— Много ты понимаешь, — усмехнулся Игорь.

— А вы не смейтесь. Приедем на Петровку, я точно докажу.

Вот теперь все стало абсолютно непонятным. Если поначалу Игорь думал, что в квартиру Судина ворвался случайный налетчик, ничего не знавший о том, что хозяин кончил жизнь самоубийством, то теперь самоубийство отпадало полностью, по делу проходил некто неизвестный, возможно женщина. А может, она послала Кузыму за заколкой? Отпадает. Он бы не стал тогда звонить в дверь. Так при чем же здесь этот эпилептик из Пинска? И зачем женщина убила Судина? Да и вообще, кто такой был Судин? Только узнав это, можно было понять, почему пришел Кузыма и зачем убили хозяина квартиры.

Игорь вышел в комнату. Там все было по-прежнему. Чернышов что-то писал, задержанный сидел, не подымая головы, в углу затихли понятые.

— Ну что, Степан Федорович, — спросил Муравьев, — начнем обыск?

— Приступайте.

— Белов, бери людей, начинайте обыск. Задержанного на Петровку.

Сергей и оперативники разошлись по комнатам. Началось самое сложное — найти улики среди этих на первый взгляд мирных, ничего не говорящих вещей.

Игорь не вмешивался, он вполне доверял сотрудникам, по собственному опыту зная, как неприятно работать, когда у тебя над душой стоит начальство. Переходя из комнаты в комнату, он фиксировал детали, обращал внимание на мелочи. Так всегда делал Данилов. Еще в сороковом году он учил Игоря, что главное в работе оперативника — обыск. Иногда любой, на первый взгляд самый незначительный предмет, катушка ниток или старая пробка от духов могут рассказать больше о хозяине квартиры, чем самый тщательный опрос свидетелей.

И вот сейчас, глядя на вещи, доставаемые из шкафов и комодов, Муравьев понимал, что кто-то до них здесь что-то очень тщательно искал. Часто бывая на обысках, он привык к этой неприятной, но тем не менее неизбежной работе оперативника. Привык, что перед ним раскрывалась чужая жизнь, никому дотоле не известная. Привык и смирился с этим, как не останавливаешь себя, когда с любопытством заглядываешь в освещенные окна чужих квартир на первом этаже.

— Игорь, — к нему подошел Белов, — мне кажется, что до нас здесь что-то искали.

— Отпечатки?

— Не видно, эксперт все внимательно посмотрел. Наверное, работали в перчатках.

— Ты обратил внимание на чемоданы в шкафу?

— Да.

— Сколько их?

— Два.

— Там был третий. — Они подошли к шкафу. — Смотри, вещи вывалены в угол. А судя по всему, покойный был мужик аккуратный. Кроме того, носильных вещей нет. Никаких, кроме старого френча. Позови-ка сюда дворника.

— Звали, товарищ начальник? — Дворничиха стрельнула любопытными глазами по сторонам.

— Скажите, у покойного были хорошие вещи?

— Да вон их сколько, целая гора.

— Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.

— А то как же, он одевался здорово.

— Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?

— Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.

— Этот?

— Он самый.

Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму.

— Приобщи к делу.

— Есть! Нашел! — крикнул Платонов. — Муравьев!

Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.

— Я смотрю, — возбужденно говорил Платонов, — вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.

— Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.

Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.

Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.

— Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?

— Около девяти.

— Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.

— А зачем нам это?

— А если он был не один?

— Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! — крикнул Платонов оперуполномоченному. — Позови Климову.

Дворничиха пришла минут через пять.

— Звали?

— Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?

— Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.

— Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? — спросил Платонов.

— Вера Симакова.

— Она во сколько открывает?

— В девять.

— А приходит-то раньше.

— Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит…

— Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, — вмешался Муравьев, — только скоренько, ладно?

Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.

Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.

Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.

— Вот она, керосинка, — сказала Климова.

— Благодарю. Вы можете идти, — ответил Сергей.

— М-может, еще чего…

— Тогда вас вызовут. — Он толкнул набухшую дверь.

В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.

— Давай бидон и талоны, — хрипло крикнула она, — а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.

— Милиция. — Сергей достал удостоверение.

— Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.

— Я по другому вопросу.

— Ну давайте. — Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.

— Вас зовут Вера?

— Вера Анатольевна Симакова.

— Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?

— Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?