Четвертый эшелон - Страница 1

Ветер разогнал облака, лопнувшие словно мыльная пена, и тогда показалось солнце, круглое и нестерпимо яркое. Пронзительно засиял снег на крышах, а окна домов стали багрово-красными, как при пожаре. Казалось, что горит вся улица сразу.

Данилов открыл форточку, и мороз клубами пара ворвался в комнату. Тонко и легко зазвенели шары на елке, резче запахло хвоей. На старом градуснике за окном ртутный столбик застыл между цифрами «девятнадцать» и «двадцать».

Январь начался круто. Почти бесснежный, солнечный и яркий, он принес в Москву мороз и безветрие. Иван Александрович подождал еще несколько минут и захлопнул форточку. Все, теперь елка будет пахнуть хвоей несколько часов, и этот запах, пробиваясь сквозь тяжелый дым папирос, напомнит ему сегодня о детстве и тихих радостях.

Теперь надо поставить на столик, рядом с креслом, пепельницу, положить папиросы, сесть поудобнее и взять книгу.

Пять дней назад его вызвал начальник МУРа. Идя по коридору и готовясь к предстоящему разговору, Иван Александрович перебирал в уме все возможные упущения своего отдела и мысленно выстраивал схему беседы, проговаривал всю ее за себя и за начальника.

Он рассеянно здоровался с сотрудниками других отделов, но мысленно уже вошел в знакомый кабинет и сел около стола в жесткое кресло, «на свое место», как шутили его ребята.

Бессменный секретарь начальника Паша Осетров встал, увидев входящего в приемную Данилова. Его новенькие погоны даже в тусклом свете лампы отливали портсигарным серебром.

— Прошу вас, товарищ подполковник, товарищ полковник ждет.

С той поры как в милиции ввели погоны и персональные звания, Осетров ко всем обращался только сугубо официально.

На столе начальника горела большая керосиновая лампа под зеленым абажуром, и от этого в кабинете было по-прежнему уютно.

— Разрешите?

— Заходи, Данилов, садись. — Начальник достал из ящика стола тоненькую папку. — Стало быть, так. — Он хлопнул ладонью по картонному переплету. — Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Это точно, не знаешь. Пока. Здесь, Иван, все про тебя написано.

— Это кто же постарался?

— Гринблат.

— Из наркомата, что ли?

— Нет, Данилов, похуже.

— Оттуда? — Иван Александрович неопределенно махнул в сторону окна.

— Нет, там у тебя дружки нежные. Там за тебя генерал Королев стеной.

— Ну, тогда буду тонуть в пучине неизвестности.

— Как хочешь. — Начальник открыл папку. — Гринблат — профессор, светило в некотором роде. Он консультировал тебя во время медкомиссии.

И тут Данилов вспомнил здорового старика в золотых очках, к которому он попал на медкомиссии. У него был медальный профиль и кирасирские усы. Старик беспрестанно курил толстые папиросы и громогласно командовал врачами.

— Курите? — спросил он Данилова.

— Курю.

— Вредно. Надо бросить, если хотите дожить до глубокой старости.

— Так у нас вообще работа вредная. — Данилов покосился на пепельницу, полную окурков.

— Мне можно. — Профессор улыбнулся. — Какой же интерес запрещать другим, если во всем отказывать себе?

Данилову старик явно нравился. Он был весел и совсем непохож на врача.

— Ладно, — профессор протянул ему портсигар, — закурите, но помните, что с сердцем у вас неважно.

— Это как же понимать? Плохо или совсем плохо?

— Если бы было плохо, я бы вас отправил в госпиталь. Неважно. — Старик, прищурившись, посмотрел на Данилова. — Давно беспокоит?

— С сорок второго.

— Лечились?

— Нет.

— Плохо. Это совсем плохо. Я выпишу вам лекарства, расскажу, как их надо принимать. Только помните, раз начали лечиться, лечитесь. Вам, — профессор заглянул в историю болезни, — сорок пять лет. С вашим сердцем еще можно жить и жить, только его поддерживать надо. Ясно?

— Ясно, — грустно ответил Данилов, старательно пытаясь вспомнить мудреное название болезни.

Когда он подходил к двери, старик крикнул ему в спину:

— Отдых, слышите, подполковник, отдых!

— …Так вот, Данилов, — начальник полистал бумажки, — я в этом ничего не понимаю, но Гринблат настаивает на твоем отпуске. Я докладывал руководству, оно отнеслось с пониманием.

— То есть как это? — удивился Иван Александрович.

— А очень просто. Разрешено тебе отдохнуть аж целых десять дней. То-то. Видишь, какой ты у нас незаменимый, берегут твое здоровье. Сдавай дела и — марш домой.

— А как же?..

— А вот так же, мне генерал приказал: будет сопротивляться — домой под конвоем. Кому передашь отдел?

— Муравьеву. Зама вы же у меня забрали.

— Игоря выдвинем чуть позже, мы документы в кадры уже заслали.

— Хорошо, — Иван Александрович встал, — это дело. Парень расти должен, ему майора получать скоро.

— Странно у нас с тобой получается. — Начальник прикрутил фитиль лампы. — Как хороший оперативник, так его на руководство. Пошли бумажки, сводки, и кончается сыщик…

— Это вы обо мне?

— О себе.

— А-а.

— Что акаешь? Я ведь дело говорю.

— Не мы эти порядки устанавливали.

— Это точно. Так ты дела передай сегодня же и — домой. А я прикажу, чтобы тебя никто не беспокоил. Лежи читай, в кино ходи, в театр. Когда последний раз в кино был?

— В сорок третьем.

— А я до войны. Но тем не менее ты сходи в кино, отвлекись.

— Схожу, — неуверенно ответил Данилов.

— Бодрости не слышу в голосе, Иван. Радости нет.

— Отвыкли мы от отпусков. Вы говорите — десять дней, а что я делать буду, не знаю.

— Разберешься. Ну, счастливо, жене кланяйся, будет у меня свободная минута — заскочу. Есть дома-то? — Начальник многозначительно щелкнул пальцами.

— Найду.

— Вот и хорошо. Отдыхай, Данилов.

В комнате стало темно, но он не зажигал света. На это надо было потратить массу усилий: встать с кресла, дойти до окна, опустить светомаскировку, потом вернуться назад и зажечь лампу. Двигаться не хотелось. Хотелось сидеть, смотреть в окно, ставшее почти черным. В квартире поселилась непривычная тишина, только на кухне звонко падали в раковину капли из крана.

Ему было хорошо сидеть вот так, бездумно, расслабившись. Старое кресло, мягкое и просиженное, названное почему-то «вольтеровским», удобно приняло его в свое уютное лоно и, казалось, несло куда-то сквозь полумрак и квартирную тишину.

Нет. Вставать положительно не хотелось. Нечасто за последние годы он мог так вот отдохнуть. С утра после завтрака сесть в кресло, взять пухлый том Алексея Толстого и читать не переставая, не останавливаясь. Найдя особо удачную фразу, Данилов опускал книгу и повторял ее несколько раз, словно пробуя на вкус. И немедленно слова приобретали какой-то особый, дотоле непонятный смысл, звучали совершенно по-новому.

Он так и просидел до темноты, а когда читать стало невозможно, опустил книгу на колени, унесясь в далекий семнадцатый век.

Телефонный звонок был неожидан и резок. И пока Данилов шел к телефону, он подумал, что это первый звонок за весь день.

— Слушаю.

— Витя?

— Нет, скорее я Ваня.

— А Витю можно? — Женский голос был до предела игрив.

— Вот Вити-то у нас и нет.

Ти-ти-ти, — запела трубка.

Вот теперь надо закурить. Данилов нащупал пачку папирос, чиркнул спичкой и с удовольствием затянулся. Телефонный звонок словно разбудил его, вернул в привычный мир, разрушил связь времен, так прочно приковавшую его к царствованию Петра. Что и говорить, этот первый за многие годы отпуск он проводит очень хорошо.

Данилов затянулся, но почему-то не почувствовал вкуса папиросы.

«Я же курю в темноте, а когда не видишь дыма, не чувствуешь вкуса табака».

Он пошел к окну, опустил маскировочную штору, зажег лампу. Что же дальше? Наташа придет часа через два. Есть не хочется. Почитать? Нет. Пока не надо. Так нельзя, слишком много для одного раза. Это как переесть вкусного. Что-то атрофируется. Может быть, погулять пойти? Эта мысль совсем развеселила Данилова, а вместе с тем он вдруг понял, что просто отвык от выходных. Разучился отдыхать, как другие люди.