Четвёртая сторона треугольника - Страница 31

Но убийца Шейлы Грей, как отметил судья Гершкович, был все еще на свободе, и великий человек не располагал ни одним ключом, который можно было бы назвать многообещающим.

«Ну, — со вздохом подумал Эллери, — по крайней мере, неприятностям Маккеллов пришел конец».

Неприятностям Маккеллов пришел конец только на один уик-энд. Отец, мать и сын провели вместе приятное, если не радостное Рождество. В сочельник они посетили службу в недостроенном соборе, смешавшись с толпой прихожан, а утром отправились в церковь в бедном районе, чья паства почти целиком состояла из иммигрантов, не читавших газеты с фотографиями Маккеллов. Остаток Рождества они спокойно провели дома, обмениваясь подарками, слушая стереозапись Missa Solemnis,[52] читая газеты.

В понедельник Лютеция выразила желание увидеть океан. Рамону предоставили выходной, поскольку Эштон был дома — предприятия Маккелла, как и большинство компаний, считали понедельник частью каникул, — поэтому Дейн повез родителей в Лонг-Бич, где они почти два часа бродили у самой кромки серых атлантических вод, катящихся из Европы. Прогулка заставила проголодаться, и, когда они вернулись домой, Лютеция собственноручно приготовила сытный ужин, состоящий из супа и жареного филе. Эштон читал вслух Евангелие от Матфея, потом они слушали очаровательную Missa Brevis[53] Букстехуде и величественного «Илию» Мендельсона в безукоризненном исполнении Хаддерсфилдского хорового общества, после чего отправились спать.

Дейн все еще завтракал и обедал с родителями, полагая, что это прекратится, когда его жизнь вернется в независимую колею, чего он ожидал с нетерпением. Спустя два дня после Рождества он сидел за завтраком в родительской квартире, когда Рамон, ожидающий, чтобы отвезти Эштона в офис, принес почту, содержащую объемистый коричневый конверт из крафтовской бумаги.

Эштон, просмотрев почту, передал конверт сыну. Дейн вскрыл его, извлек содержимое, начал читать — и со звоном уронил чашку на блюдце.

— Что-то случилось, Дейн? — спросила Лютеция.

Он продолжал читать — лицо его посерело.

— Что там такое, сынок? — осведомился Эштон.

— Теперь все выйдет наружу, — пробормотал Дейн.

— Что выйдет наружу?

Дейн поднялся:

— Я расскажу тебе, папа. Но сначала мне нужно позвонить.

Пройдя в свою комнату, он сел за письменный стол и закрыл лицо руками, потом, сделав над собой усилие, набрал номер.

— Джуди?

— Дейн? — Ее голос звучал отчужденно.

— Джуди, теперь я могу рассказать тебе то, о чем не мог рассказать раньше… — Слова давались ему с трудом. — О том, что меня беспокоило… заставляло вести себя с тобой так, как я вел… Ты не могла бы встретиться со мной в больничной палате Эллери Квина?

— Хорошо, — кратко ответила Джуди и положила трубку.

— Дейн, — заговорил Эштон Маккелл, появившись в дверях. Лютеция с беспокойством выглядывала из-за его спины. — Ты говорил, что расскажешь мне…

— Поедем со мной к Эллери Квину, папа… Нет, мама, без тебя.

— Как скажешь, дорогой.

Оставшись одна, Лютеция с тревогой посмотрела в окно. Мир снаружи вечно куда-то спешил. Всегда сплошные неприятности… С тех пор как… Но Лютеция решительно отогнала эти мысли. У нее есть обязанность, исполнение которой приносит облегчение. Она вызвала служанку.

— Принеси мне мое рукоделие, Маргарет, и скажи Хелен, что она может убирать посуду.

Эллери радостно приветствовал их.

— Через несколько дней я выйду из этой Бастилии! — радостно сообщил он и добавил другим тоном: — Что случилось теперь?

Дейн передал ему крафтовский конверт. Внутри лежал конверт меньшего размера, к которому была приклеена фотография двух слов, написанных от руки:

«Для полиции». В этом конверте, как в китайской коробке-загадке, находился еще меньший, с приклеенной фотокопией целой фразы: «Вскрыть только в случае моей смерти от неестественных причин». В последнем конверте Эллери обнаружил сфотографированное послание длиной примерно в три четверти стандартного листа.

Эллери вскинул голову.

— Шейла Грей, — резко сказал он. — Это ее почерк?

Дейн мрачно кивнул.

— Я сравнил его… ну, с письмами, которые у меня остались, — сказал Эллери. — Это, безусловно, ее почерк. — Лицо его ничего не выражало, но голос выдавал подлинные чувства.

Эллери пробежал письмо глазами. Каждая деталь почерка четко запечатлелась.

— Прочтите это вслух, мисс Уолш. — Он протянул фотографию Джуди. — Я хочу услышать текст, произнесенный женским голосом.

— Мистер Квин…

— Пожалуйста.

Джуди взяла письмо с таким видом, словно оно было покрыто грязью. Она начала читать, дважды делая паузы, чтобы судорожно глотнуть:

— «Сегодня вечером Дейн Маккелл спросил, может ли он зайти в мою квартиру и чего-нибудь выпить. Я сказала, что должна работать, но он настаивал. Затем он отказался уходить, и никакие мои слова на него не действовали. Я вышла из себя и ударила его по лицу. Тогда он попытался…» — Ее голос дрогнул.

— Пожалуйста, продолжайте, — резко произнес Эллери.

— «Тогда он попытался задушить меня, — шепотом продолжала Джуди. — Я ничего не придумываю, и это не истерика — он схватил меня за горло и стал душить…» Я больше не могу, мистер Квин!

Эллери быстро прочитал остальное:

— «…он схватил меня за горло и стал душить, ругая меня скверными словами, а потом швырнул на пол и выбежал из квартиры. Еще минута, и я бы умерла от удушья. Я уверена, что Дейн Маккелл опасный человек. Шейла Грей».

— А я думал, племя Маккеллов уже выбралось из леса. — Дейн горько усмехнулся.

Джуди уставилась в окно палаты, глотая слезы. Эштон хмурился, устремив на Эллери невидящий взгляд. Эллери отложил письмо.

— Прежде всего, — сказал он, — если принять за факт, что оригинал написан Шейлой Грей, Дейн, она написала правду?

Дейн смотрел на свои руки.

— Когда я учился в школе, там был один придурковатый мальчишка по фамилии Филбрик — я даже не помню, как он выглядел; только что у него вечно текло из носа. «Если фамилия твоего отца Эштон, — заявил он мне, — значит, твоя фамилия должна быть Эшкан[54]». Просто глупая мальчишеская болтовня — ничего больше. Но Филбрик каждый раз при встрече со мной повторял: «Эшкан», зная, что меня это выводит из себя. Однажды вечером, когда мы собирались ложиться спать, он сказал с обычной ухмылкой: «Эшкан, ты оставил свое полотенце в душе». Я рассвирепел, бросился на него, опрокинул на пол, схватил за горло и наверняка бы задушил, если бы другие ребята меня не оттащили. Помнишь, папа? Меня едва не выгнали из школы. Да, мистер Квин, Шейла написала правду. Если бы ко мне вовремя не вернулся разум…

— Дейн всегда был ужасно вспыльчивым, мистер Квин, — сказал Эштон. — В детстве у него из-за этого было много неприятностей… — Он сделал паузу, словно переваривая прошлое. — Я думал, с этим покончено, сынок.

— Я тоже, черт возьми! К сожалению, это не так.

— Я был уверен, что ты с этим справился…

Эллери смотрел на фотокопию.

— Интересно, когда именно она это написала?

— Должно быть, после моего ухода, — отозвался Эштон. — Как вы помните, я пришел к ней незадолго до десяти и не заметил никаких признаков того, что Шейла что-то писала. Она плакала.

— Значит, она написала это в течение пятнадцати минут между вашим уходом и приходом убийцы, — пробормотал Эллери. Он пошарил в маленьком конверте. — А это что?

— Прочтите, — буркнул Дейн.

Эллери достал записку. Текст был написан карандашом большими печатными буквами на страничке с неровным краем, очевидно вырванной из дешевой записной книжки:

«МИСТЕР ДЕЙН МАККЕЛЛ, ПИСЬМО ШЕЙЛЫ ГРЕЙ НЕ БУДЕТ ПЕРЕДАНО ПОЛИЦИИ, ЕСЛИ ВЫ НЕМЕДЛЕННО ОТПРАВИТЕ БАНДЕРОЛЬЮ В ГЛАВНЫЙ ПОЧТАМТ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ НА ИМЯ МИСТЕРА И.М. ИКСА СОТНЮ ДВАДЦАТИДОЛЛАРОВЫХ НЕПОМЕЧЕННЫХ КУПЮР. ПОСЛЕ ЭТОГО 15-ГО ЧИСЛА КАЖДОГО МЕСЯЦА ОТПРАВЛЯЙТЕ ПО ТОМУ ЖЕ АДРЕСУ ТЫСЯЧУ ДОЛЛАРОВ ДВАДЦАТИДОЛЛАРОВЫМИ НЕПОМЕЧЕННЫМИ КУПЮРАМИ. ИНАЧЕ ПОЛИЦИЯ ВСЕ УЗНАЕТ».