Четвёртая сторона треугольника - Страница 3

С другой стороны, ему казалось несомненным, что его отец, в соответствии с прочими аппетитами, обладал и гипертрофированной сексуальностью. Удивление Дейна было вызвано не столько наличием другой женщины, сколько тем, что он сам был так слеп.

— Да, уверена, дорогой, — вздохнула Лютеция. — Такое я не могла бы вообразить.

«Нет, — подумал Дейн, — ты скорее вообразила бы коммунистическую революцию и комиссара, пользующегося твоим лучшим серебряным сервизом».

— Но уже некоторое время я… ну, подозревала, что что-то не так.

— Но, мама, как ты узнала?

Точеное лицо Лютеции порозовело.

— Я спросила его, что не так. Придумывать всевозможные объяснения далее я была не в состоянии.

— И что он ответил? — «Значит, ты способна догадываться», — подумал Дейн. Забавно, когда так поздно узнаешь что-то о своих родителях. Он горячо любил мать, но всегда считал, что у нее в голове нет ни капли мозгов.

— Он сказал: «Я очень сожалею, но у меня есть другая женщина».

— Прямо так и сказал?

— Ну, дорогой, я же спросила его.

— Знаю, но… А что сказала ты?

— Что я могла сказать, Дейн? Я никогда не сталкивалась с такой ситуацией. Кажется, я сказала: «Мне тоже очень жаль, но, когда знаешь все, становится легче».

— А папа?

— Кивнул.

— Кивнул? И все?

— Да. — Когда Дейн поморщился, его мать добавила: — Прости, дорогой, но ты сам спросил…

— И на этом разговор закончился?

— Да.

Невероятно! Это походило на фрагмент из Ноэла Кауарда.[14] Но теперь Дейн сознавал кое-что еще. В последнее время где-то на уровне подсознания он беспокоился о матери. По-видимому, этим объяснялось его нежелание покидать город. Ведь он всегда ощущал, насколько Лютеция зависит от мужа и сына.

Как Дейн однажды в шутку сказал Джуди Уолш, его мать была не абсолютно исчезнувшим в природе видом, наподобие тетерки, странствующего голубя или Каролинского длиннохвостого попугая, но встречающимся куда реже, чем бизон.

Анна Лютеция де Витт Маккелл являла собой ходячий атавизм. Родившись спустя шесть лет после смерти королевы Виктории, она привнесла в своем хрупком теле викторианский дух в середину двадцатого века, лелея его, словно страж вечный огонь. Рано оставшись без матери, она была воспитана бабушкой, урожденной Филлипс, которая не позволяла никому, особенно Лютеции, забывать об этом. Старая леди считала себя — по крайней мере, духовно — дочерью Англии (во время революции Филлипсы были тори[15]) и всегда обижалась, когда о ней говорили как о принадлежащей к епископальной церкви. «Я англокатоличка»,[16] — заявляла она. Но влияние бабушки не полностью объясняло особенности внучки. С отцовской стороны Лютеция унаследовала всю гордость и все предубеждения нью-амстердамцев, от которых происходила семья ее отца, оказавшись таким образом в тисках добродетелей викторианцев и голландских бюргеров.

В глубине души она все еще считала «неправильным», когда двое молодых людей разного пола остаются наедине при каких бы то ни было обстоятельствах, — свободные социальные нормы двадцатого столетия озадачивали и оскорбляли ее. Слово «секс» леди не должны были использовать в разговорах с мужчинами, и ей понадобились все силы, чтобы произнести слова «другая женщина» в беседе с сыном. В лексиконе Лютеции были и другие лингвистические странности. К примеру, Джуди Уолш являлась «деловым партнером» ее мужа (и как мучительно было для нее признавать, что «приятная молодая женщина» может быть использована в «бизнесе»!). Если бы она думала о Джуди как о наемном работнике, то неизбежно перевела бы ее в «класс прислуги». Хотя и со слугами следует говорить вежливо, даже любезно, но нельзя же садиться с ними обедать!

Лютеция де Витт вела достаточно замкнутую жизнь — посещала школы для приличных молодых леди, совершала путешествия под присмотром компаньонок старшего возраста и никогда в жизни не переступала порог ночных клубов, которые именовала «кабаре». Иногда она могла выпить бокал шерри, но пиво считала пищей, употребляемой для прибавки в весе, а виски пригодным только для мужчин. Ей нравилось посвящать хотя бы час в день «рукоделию», но только не в присутствии визитеров, так как оно заключалось в изготовлении одежды для младенцев, которую рукоположенные сестры ее церкви раздавали «несчастным» молодым женщинам.

— Я люблю маму, — говорил Дейн Джуди, — но пребывать в ее обществе все равно что находиться на сцене во время спектакля «Беркли-сквер».[17]

По мнению Лютеции, разведенные женщины, снова выходившие замуж, жили во грехе и можно было только пожалеть их бедных детей.

Именно в вопросах секса и брака воспитание Лютеции Маккелл давало себя знать особенно сильно. Женщина могла первый раз ложиться в супружескую постель только девственницей — иного и представить было нельзя. Мысль завести себе любовника приходила ей в голову не чаще, чем желание быть съеденной медведями. Сдвоенные кровати были ей так же чужды, как молитвенные коврики или плевательницы, хотя раздельные спальни могли оказаться пригодными в некоторых супружеских ситуациях. Она смутно сознавала, что в не значащихся на картах морях, где плавали мужья, существовали такие монстры, как «падшие женщины», для каждой из которых находился распутный мужчина, и даже мирилась с этим фактом, хотя и не одобряла его. В этом смысле Лютеция Маккелл больше походила на француженку из среднего класса, чем на англичанку и американку из высшего общества.

То, что Лютеция располагала независимым состоянием, давало ей возможность жертвовать на благотворительные цели и делать личные подарки. На семейные и домашние расходы она никогда не тратила ни цента и не подписывала ни одного чека — ей и в голову не приходило требовать этого по праву жены.

Лютеция Маккелл жила там, где велел ее супруг, путешествовала там и тогда, когда он ей это предписывал, покупала то, что он поручал купить, вела хозяйство так, как ему этого хотелось. Она была счастлива, когда муж выглядел довольным, и горевала, когда он был в дурном настроении. У нее не было иных желаний и надежд, кроме тех, которые испытывал Эштон Маккелл, и она не страдала от их отсутствия.

А теперь… «другая женщина»…

«Вот старый козел!» — подумал Дейн.

Он испытывал глубокую жалость к матери, хотя по-своему жалел и отца. Но сейчас его занимала только мать. Как она справится с ситуацией, не имея для этого никаких ресурсов? Она ведь совсем не походила на других женщин.

— Такого никогда не случалось раньше, — продолжала Лютеция и сжала губы, словно говоря: «И не должно было случиться теперь». Это было единственным выражением неодобрения. — Я знаю, что у мужчин есть… ну, определенные чувства, которых может не быть у женщин, и что бывают моменты, когда они… абсолютно не в состоянии контролировать себя. Но я уверена, Дейн, что с твоим отцом такого никогда не случалось раньше. — Казалось, она защищает мужа в суде. В ее детских голубых глазах не было и намека на слезы — она сидела, сложив руки на коленях и напоминая хрупкую фигурку из старинного фарфора.

Отцу не следовало так поступать с мамой, думал Дейн. Она не заслужила этого. Несмотря на неполноценность их интимной жизни, он не должен был делать ее жертвой самой банальной из супружеских трагедий, прожив с ней столько лет, изъяв ее из викторианской скорлупы и приспособив к осуществлению собственных удобств. Как она будет жить без мужа? Эштон Маккелл был причиной ее существования. Теперь она как планета, оторванная от солнца. Дейн почувствовал прилив гнева.

Вначале он был склонен смотреть на это мужскими глазами, но теперь подумал, каково ему будет прийти в дом отца и обнаружить там смазливую крашеную бабенку лет сорока с лишним. «Дейн, это твоя мачеха». — «О, Эши, не надо! Зови меня Глэдис, Дейн!» Или Герт, или Сэди… Дейн содрогнулся. Его отец не мог пасть так низко, связавшись с какой-то шлюшкой из ночного клуба.