Четвертая Беты - Страница 10

Дан был озадачен.

— А зачем тогда?

— А вот как раз затем. Чтоб они меньше пользовались автоматами. У вооруженного человека искаженное видение действительности. При малейшем сопротивлении, при первом неосторожном движении они пускают автоматы в ход. А потом поди докопайся, что там было и как. Вот если б они умели драться, как ты, я приказал бы забрать у них оружие. А ты сразу — нет.

Дан промолчал.

— Я тебя не тороплю. Подумай. И если надумаешь, приходи в Крепость. Скажешь на входе, что я тебя жду, и тебя проведут ко мне.

— А если не надумаю?

Маран понял смысл вопроса.

— Не надумаешь — не приходи. Тебя никто не тронет.

— Меня?

— И твою жену тоже. Слово Марана. Прощай.

— Прощай.

Когда Дан вернулся в подвальчик, Ника вскочила.

— Дани! — ей хотелось броситься ему на шею, но она удержалась и только быстро провела ладонью по его щеке.

— Я боялась, что ты не вернешься. Правда, Поэт уверял, что Маран — человек слова.

— Он действительно человек слова, — мрачно сказал Поэт, — и это не единственное его достоинство. Обидно, что он полез в это дерьмо.

— И вам не интересно знать, что он мне говорил? — полюбопытствовал Дан, садясь.

— Какое мне дело до чужих секретов? — ответил Поэт равнодушно. Дор поддержал его кивком головы. — Лучше допьем тийну Марана. Вряд ли он еще раз надумает угощать нас. Хотя что думает Маран, известно одному Создателю.

— По-моему, он очень ясно выражал свои мысли, — сказала Ника неприязненно.

— Выражал, да, но… Я знаю Марана уже… в общем, мы с ним впервые встретились вскоре после того, как научились ходить. И повторяю: один только Создатель — если б он существовал, конечно, мог бы судить о подлинных мыслях Марана. А, Дор?

— Не знаю, — проворчал Дор. — Пожалуй, ты прав, у этого хитреца определенно была какая-то задняя мысль. Впрочем, мне показалось, что он ищет примирения.

— После четырех лет полного разрыва? Почему бы это?

— Ты забываешь, что он все-таки ученик Мастера, а не Изия.

— Это было давно.

— Неважно. Это навсегда. Так что я не разделяю твоего оптимизма… или пессимизма, это как смотреть на вещи.

— Насчет чего?

— Насчет того, что нам больше не придется пить тийну с Мараном.

— Думаешь? — Лицо Поэта прояснилось. — Что ж, тогда выпьем за это.

— Послушай, Ника. «…И вот я лежу и смотрю в ночь, и глаза мои полны золотых всполохов, в ушах моих безудержное бахвальство фанфар и наглое громыхание пушечных залпов — мы победили! Мы победили, мы завоевали землю и воду, золото и нефть, мы добыли для наших жен шелковые промыслы, для наших матерей — леса благовонных пальм, для наших сыновей — неисчислимые охотничьи угодья… почему же так темна душа моя? Мы разрушили чужие дома, чтобы надстроить свои, мы сожгли чужие поля, чтобы пышнее росли травы на наших, чужие кости тлеют на чужих равнинах, чтобы мы… Неправда, мы потерпели поражение. В чужой стране мы разрушили лишь дома, а в своей — души, на их полях сгорели наши честь и доброе имя, это мы истлеваем заживо, от наших шитых золотом одежд несет гнилью и трупным смрадом»… Ну как? Конечно, перевод у меня получился так себе…

— Трудно поверить, что Маран был его учеником, правда?

— Не знаю. Вы придираетесь к этому злосчастному Марану.

— Кто — вы?

— Ты и твой Поэт.

— Скажи-ка! Интересно, что он тебе такого наговорил, что ты уже переметнулся на его сторону.

— Вовсе я не переметнулся. Но не кажется ли тебе, что соглашаться с позицией одной стороны, не выслушав другую, необъективно? Собственно, ты женщина и уже в силу этого субъективна. Вы прислушиваетесь только к своему инстинкту, прав всегда тот, кто вам нравится, а тот, кто имел несчастье вам не понравиться, не имеет никаких шансов оказаться правым.

— Благодарю тебя от имени всех женщин! И к чему ты пришел, выслушав стороны? Каково твое объективное мнение?

— Еще не знаю. Мне ясно одно: Поэт слишком эмоционален и все воспринимает сквозь призму своих эмоций.

— Интересно. По-твоему, подавление инакомыслия всеми способами вплоть до уничтожения его носителей можно воспринимать без эмоций?

— Согласись, Ника, борьба не может обойтись без жертв. Когда переворачивается вверх дном все общество, неизбежно захлестывает и людей, на первый взгляд не имеющих прямого отношения к происходящему… Как все-таки жаль, что я плохо учил в школе историю!

— Все мы плохо учили историю. Увы! Но ты ошибаешься, Дани.

— В чем?

— Боюсь, что во всем.

— Может, и так… Маран показался мне человеком умным. Я хотел бы встретиться с ним еще.

— Дан, ради бога, будь осторожен с этим Мараном! Он опасный человек. Ты знаешь его второе имя?

— У него есть и второе имя?

— Он выбрал его девять лет назад.

— Выбрал?

— Ах да, я забыла тебе рассказать.

— Тебе удалось разобраться в этой чертовщине с именами?

— Никакой чертовщины нет, все очень просто. Каждый ребенок при рождении получает первое имя, родовое. Это вроде нашей фамилии. Кстати, родители могут дать ребенку фамилию как отца, так и матери и выбирают ее по собственному усмотрению. Обычно предпочитают род более знатный или знаменитый, так все потомки Расти носят его имя. Или фамилию, как тебе больше нравится. А в двадцать лет каждый получает право на второе имя и выбирает его самостоятельно. Как правило, оно имеет смысловое значение. Гранит, Лес… Нередко узаконивают прозвища, данные задолго до того, как, например, поступил Поэт. А второе имя Марана — Рок. Правда, он им, кажется, не пользуется, но…

— А Дина? Что это значит?

— Цветок. На древнем языке. У них принято брать имена не только на современном языке, но и на древнем, даже больше на древнем.

— А почему у некоторых одно имя?

— А они не берут второго. Это дело добровольное. И потом, выбор второго имени можно отложить. Хоть до глубокой старости. К тому же его можно менять. Или даже совсем отбросить.

— Интересно. И, кстати, не лишено смысла. Значит, Рок. Хм…

Дан заходил по комнате. Ника с улыбкой наблюдала за ним.

— Задумался?

— Угу.

Дан подошел к окну, выглянул. Улица была, как всегда, пуста. Где же все-таки в этом городе обретаются люди? На рабочих местах? Но возвращаются же они домой, черт возьми! Когда? Какими дорогами? До чего мрачно! Булыжная мостовая, почти черная от грязи и мазута, серые слепые окна — бесконечные ставни, ни одной приотворенной створки…

— На этой улице многие здания необитаемы, — заметила Ника. — Хозяйская девочка рассказывала, что большинство жителей переселили в один из Домов…

— Вот видишь…

— А часть забрали, тут жили рабочие Черного завода, насколько я поняла, это металлургическое производство. Там у них что-то произошло, какая-то крупная авария, погибли люди, и большинство рабочих отказалось выходить на работу, пока не заменят агрегат, из-за которого все случилось, то ли он был неисправен, то ли устарел… Ну ты понимаешь, девочка не очень в этих делах разбирается, потому все так приблизительно.

— И что?

— Что? Их всех взяли. И осудили как предателей. «Как можно думать о себе, когда речь идет о будущем Бакнии»… Дан! Будь добр, объясни, почему ты считаешь… собственно, что ты считаешь? Кому принадлежит власть в этой стране?

Дан кивнул на принесенную по его просьбе хозяйской девочкой газету, тонкую, непривычного формата, черно-белую с редкими фотографиями, но все-таки напоминавшую те, которые он читал дома.

— Если верить этой газетенке, то народу.

— Дан, не будь ребенком. Ты отлично понимаешь, что я имею в виду. Кому — на самом деле — принадлежит — власть — в этой стране?

— Изию, насколько я могу судить.

— А кто такой Изий? Кого он представляет?

— Возможно, третье сословие, — предположил Дан. — У нас, кажется, под народом подразумевали именно его.

— Ерунда! На народ ссылались практически все тирании нового времени.

— Не все. Были еще какие-то классы. Уж это-то я помню.