Четверо слепых мышат - Страница 4

– Именно такой мне сейчас и нужен, – сказал Купер, пожимая мне руку. – Самый лучший.

– Итак, расскажи нам все об этом кошмаре. Буквально все, – попросил Сэмпсон. – От начала и до конца. Твою собственную версию, Куп.

Сержант Купер кивнул:

– С радостью. Очень хочется рассказать кому-то, кто уже заранее не предубежден, что я убил тех трех женщин.

– Вот потому-то мы здесь, – сказал Сэмпсон. – Потому что ты их не убивал.

– То был день выплаты жалованья, – начал Купер. – Мне бы следовало двинуться прямо домой, к моей подружке Марш, но вместо этого я пошел в клуб и выпил там. Часов около восьми, насколько помню, я позвонил Марш. Она, видно, куда-то вышла. Наверное, разозлилась на меня. Поэтому я взял в клубе еще порцию. Встретил парочку приятелей, поболтал с ними. Опять позвонил домой – было, пожалуй, уже около девяти. Марш все не было.

Тогда я проглотил еще пару «хайболлов», а потом решил пешком отправиться домой. Почему пешком? Да потому что я был вдрызг пьяный. Все равно до дому чуть больше мили. Когда я добрался к себе, было половина десятого. Марш по-прежнему дома не было. Я включил телевизор и стал смотреть баскетбольный матч между Северной Каролиной и «Дюком». Обожаю болеть против «дюков» и тренера К. В районе одиннадцати я услышал, как открывается парадная дверь. Я окликнул Марш и спросил ее, где она была.

Но только оказалось, что это не она. Там было с полдюжины людей из военной полиции и с ними следователь уголовного розыска по имени Джейкобз. Вскоре после этого они якобы обнаружили на чердаке моего дома спасательный нож. И следы синей краски, которой были перемазаны те женщины. Тут они арестовали меня за убийство.

Эллис Купер посмотрел сначала на Сэмпсона, затем уставился тяжелым, настойчивым взглядом в мои глаза. Помолчал, потом заговорил снова.

– Я не убивал тех женщин, – повторил он. – И у меня до сих пор в голове не укладывается, что кто-то нарочно сфабриковал улики, чтобы обвинить меня в этих убийствах. Зачем кому-то понадобилось подставлять меня? В этом нет никакого смысла. У меня нет в мире ни одного врага. По крайней мере так мне казалось.

Томас Старки, Браунли Харрис и Уоррен Гриффин были закадычными друзьями больше тридцати лет, еще с тех пор, как вместе служили во Вьетнаме. Каждую пару месяцев они под предводительством Старки отправлялись в свое излюбленное место – в Кеннесо-Маунтин, в штате Джорджия. Там, в укрытой от посторонних глаз простой бревенчатой хижине, они проводили целый уик-энд. То был своего рода ритуал поклонения мужскому началу. И этому ритуалу надлежало жить, пока будет жив хоть один из них, – на этом настаивал Старки.

Там, в горном лесу, они делали все то, чего не могли делать дома. Громко заводили музыку шестидесятых – «Дорз», «Крим», Хендрикса, «Блайнд фейт», «Эйрплейн». Выпивали уйму пива и бурбона, жарили на гриле толстые говяжьи бифштексы, которые потом съедали с гарниром из свежей кукурузы, вкуснейшими помидорами с юга Джорджии и сметаной. Курили дорогие кубинские сигары. Они получали от всего этого чертову бездну удовольствия.

– Как там говорилось в той старой рекламе пива? Вы знаете, о чем я, – произнес Харрис, когда все они после сытного обеда уселись на крыльце.

– "Лучшего вам не найти", – ответил Старки, стряхивая на выстеленный широкими досками пол пепел с сигары. – Хотя, на мой взгляд, это было дерьмовое пиво. Даже названия не помню. Конечно, я слегка пьян и здорово под кайфом.

Ни один из двух его приятелей этому не поверил. Томас Старки никогда полностью не терял самоконтроль – особенно когда совершал убийство или отдавал приказ о его совершении.

– Мы хорошо потрудились, джентльмены. Теперь можем немного расслабиться. Мы это заработали, – провозгласил Старки и поднял кружку, чтобы чокнуться с друзьями. – Этот маленький праздник мы заслужили честным трудом.

– Еще как заслужили, будь я проклят! – подхватил Харрис. – Пара-тройка войн на чужой территории. Прочие наши подвиги за последние несколько лет. Шутка ли – целыми семьями. Одиннадцать детей на нашем счету. Плюс мы неплохо преуспели и на гражданке, в этой большой и опасной мирной жизни. Я уж точно никогда бы не подумал, что буду грести по полторы сотни штук в год.

И они снова звонко чокнулись пивными кружками.

– Мы славно поработали, ребята. И хотите – верьте, хотите – нет, дальше пойдет только лучше, – сказал Старки.

Как обычно, они пустились заново перебирать старые военные эпизоды: Гренада, Могадишо, война в Заливе, но больше всего – Вьетнам.

Старки в подробностях пересказал тот случай, когда они заставили вьетнамку «прокатиться на подлодке». Женщину – разумеется, она сочувствовала Вьетконгу – раздели донага, потом привязали к широкой деревянной доске лицом вверх. Харрис обвязал ей лицо полотенцем. Полотенце потихоньку поливали водой из бочки. По мере того как полотенце намокало, женщина, чтобы не задохнуться, была вынуждена во время дыхания вместе с воздухом втягивать в себя воду. Вскоре ее легкие и желудок разбухли от воды. Потом Харрис стал колотить ее в грудь, чтобы вытолкнуть воду. Женщина заговорила, но, конечно, не сказала им ничего такого, чего бы они уже не знали. Поэтому они распяли ее на дереве «каки», производившем сладкие плоды и потому всегда облепленном большими желтыми муравьями. Они привязали мама-сан к дереву, закурили сигары с марихуаной и, покуривая, наблюдали, как ее тело увеличивается в размерах, раздуваясь до неузнаваемости. Когда оно готово было лопнуть, они подсоединили к ней провод от полевого телефона и казнили электрическим током. Старки всегда говорил, что это почти наверняка самый изобретательный и творческий способ умерщвления во все времена. И вьетконговская сука его заслужила.

Браунли Харрис принялся болтать о так называемых бешеных минутах там, во Вьетнаме. Если со стороны деревни раздавались ответные выстрелы, хотя бы даже один, они устраивали такую «бешеную минуту». Тут уж словно все черти ада срывались с цепи, поскольку ответные выстрелы ясно доказывали, что вся деревня была партизанской. После «бешеной минуты» деревня, точнее, то, что от нее оставалось, бывала сожжена дотла.

– Идемте-ка в наше логово, парни, – сказал Старки. – Хочу кино посмотреть. И одно такое я знаю.

– Подходящее? – хихикнул Браунли Харрис.

– Ужастик, причем жуткий до чертиков, можете мне поверить. «Ганнибал» по сравнению с ним – все равно что хруст поп-корна. Не менее кошмарный, чем все, что вы уже видели.

Все трое направились в логово, их излюбленное место в хижине. Давным-давно, во Вьетнаме, эта троица получила кодовое название «Трое слепых мышат». Они были элитными армейскими головорезами, которые с готовностью делали, что им было ведено, никогда не задавая неуместных вопросов, – просто выполняли приказы. И сейчас во многом все оставалось по-прежнему. И сейчас, как и тогда, они были лучшими в своем деле.

Старки был у них предводителем – так же как и во Вьетнаме. Он был самым умелым и сообразительным, самым безжалостным и жестоким. За прошедшие годы внешне он мало изменился. Старки было шестьдесят один год, его талия составляла тридцать три дюйма[2], а загорелое, обветренное лицо больше пристало сорокапятилетнему мужчине. Светлые волосы были теперь слегка тронуты сединой, словно присолены. Смеялся он не часто, но уж когда случалось – то так заразительно, что остальные обычно смеялись вместе с ним.

Браунли Харрис, приземистый крепыш, ростом пять футов[3] восемь дюймов, обладал, однако, на удивление подтянутой фигурой – для своего пятидесяти одного года и того количества пива, что он выпивал. У него были глаза с тяжелыми веками и густыми, косматыми бровями, практически сросшимися у переносицы. Сохранявшие черноту волосы, в которых кое-где проблескивала седина, он стриг на военный манер коротко, хотя и не ежиком.