Чешское фото - Страница 1

Павел Раздорский.

Лев Зудин.

Ночь на Волге. У набережной старый пароход, превращенный в ресторан. За зашторенными окнами слышна музыка. На одной из палуб элегантно одетый Раздорский. Рядом Зудин, худой, с печальным и одновременно восторженным лицом.

Зудин. И вот еще одна история на ту же тему. Есть тут один… одна наша бывшая саратовская знаменитость, артист Алфимов. Когда-то он играл главные роли у нас в драмтеатре. Еженедельно, по утрам, в воскресенье, в самое благословенное время, своим бархатным голосом, от которого млели женщины и распускались комнатные растения, этот самый артист Алфимов читал по радио цикл передач «Уроки атеизма». Я помню, когда он появился у нас в Саратове, он носил красивейшие волосы, как у короля Людовика… Вы не знаете, что значило тогда позволить себе носить длинные волосы! Когда мы увидели Алфимова с длинными волосами, мы все тогда решили – вот и до нашего Саратова дошла свобода! Избивали его милиционеры за прическу регулярно, в театре умоляли подстричься. Он отвечал – нет! И подстригся! Под полубокс! Под полубокс! Почему? Иначе не получил бы эту самую халтуру. И двадцать лет он стригся только под полубокс. Потом он куда-то исчез. Недавно вижу: пьяный, опухший Алфимов, волосы опять до плеч, как у монаха. Стоит у храма, вещает, как по радио – подайте смертельно больному, ради Господа нашего Иисуса Христа. И вижу, что люди ему подают, и больше, чем другим. Я сам фотограф. Стал разбирать старые негативы и нашел его портрет. Напечатал. Пришел к храму. Подошел к нему. Дал ему мелочь какую-то… Он стал кланяться, креститься: «Дай вам Бог здоровья». А я говорю – а это тебе, Алфимов, на память. Он меня узнал… Лева! Лева! Плачет, сопли текут… И я сказал ему – артист Семен Алфимов, когда-то я снимал тебя на стенд «Лучшие люди Саратова» в прическе полубокс.

Молчание.

Мы с ним выпили, и я сказал ему – ты, Иуда Саратовский, десятилетиями внушал радиослушателям, что жизнь нам дали обезьяны! Макаки и шимпанзе висят до сих пор на деревьях, а тебе подают люди. Представь, подошла бы к тебе обезьяна-горилла? Она бы с тобой поделилась? Лицо человека многих животных напоминает. Как только людей не называют! С кем их только не сравнивают! С быком, медведем, волком! Как говорят? Ах, сучка! Ну-у, змея! Ух, кошка! Или: ну он и козел! Иногда рамку ставишь для портрета, всматриваешься подолгу в лицо человека, и начинает казаться, что вот-вот замычит он или заблеет.

Молчание.

Я думаю, жизнь дали всем одновременно – и обезьянам, и людям, но только люди задали себе вопрос – зачем? Макака войдет в реку и выйдет, а человек вышел и сказал: в одну и ту же реку нельзя войти дважды! Нельзя войти дважды! – это сказал человек. Дважды – нельзя!

Молчание.

Мама рассказывала – папа был немой, а я, видишь, говорю. За себя и за папу. Вот, например, мечтаю – где достать хорошие брюки, и уже заранее думаю – не коротки ли будут мне эти брюки. Это самое страшное, каждую ночь снится один и тот же сон ужасов – купил брюки, а брюки коротки. И уже невозможно что-либо сделать – не из чего отпустить. Стою, и у меня видны ноги!

Раздорский. О чем ты мечтаешь? О брюках?

Зудин. Все остальное у меня есть. Я всегда был неравнодушен к брюкам… Я люблю хорошие брюки… И чтобы обувь была к ним нормальных размеров… Не скользила на ноге. Разве это плохо? Но нет! Вообще никаких возможностей нет. Скажи, вот ты сейчас обитаешь в Москве, ты ближе нас всех к власти… Есть ли какая-нибудь надежда, что простому человеку можно будет когда-нибудь приобрести брюки?

Раздорский. Зайдем ко мне в отель – я дам тебе две пары брюк. Они коротки не будут… Там из этих брюк тебе еще и на два пальто хватит.

Зудин. Ты принял мой вопль близко к сердцу? Ты даешь мне брюки со своего… даже не знаю, как в таком случае сказать?

Раздорский. Скажи – с плеча…

Зудин. В Москве некоторые структуры теперь носят брюки от плеч? Подожди… А ремень вы где затягиваете?

Раздорский. На горле…

Зудин. На чьем?

Раздорский. Все зависит от вкусов…

Зудин. А гульфик?

Раздорский. Гульфик? Что такое гульфик?

Зудин. У нас в Саратове эту часть одежды иногда называют ширинкой. Как вы пользуетесь ширинкой? Охранники помогают?

Раздорский. Для этого держат охранниц!

Зудин. Нет! Я скажу так: ты даришь мне брюки со своего… бедра!

Раздорский. Побереги желчь – поросенка предстоит переваривать.

Зудин. Пашка, это правда, Пашка? Неужели мы вот так вот, как когда-то, выпиваем и говорим на отвлеченные темы?

Молчание.

Мне грех жаловаться, бывало и хуже – вернулся после тюрьмы сюда, попробовал заняться тем, чем всегда занимался. И если бы мне вот сейчас сказали: Зудин, выбирай – или фотографировать, или на выбор – остальное, я сказал бы – смотрите в объектив, люди!

Молчание.

А твой роскошный вид для меня не неожиданность – ты ведь в молодые годы имел кличку Павлин. По оперению ты теперь настоящий павлин, Павел… Что ты вытворял со своими волосами! Килограмм бриолина в день! – и все для того, чтобы закрепить пробор. Вот итог – на лысине сияет глянец. Нет-нет, этот хмурый дядя все равно похож на того Пашку Раздорского! И все-таки, несмотря ни на что, я повторяю мой главный вопрос – ты доволен жизнью, Павлуша?

Молчание.

Раздорский. Почему с меня капает пот?

Зудин. Мы выпили – и внутри у тебя жарко…

Раздорский. А ты почему не потеешь?

Зудин. Ужас! Я представить себя не могу потным.

Раздорский. Совсем не потеешь? Никогда?

Зудин. Никогда.

Молчание.

Раздорский. Тогда ты не человек.

Зудин. Возможно. В прошлое лето попробовал выйти сюда на набережную – конкуренты меня побили. Разбили всю мою аппаратуру. В это лето вообще убить могут за лишнего клиента. Я их понимаю, теперь в Саратове редко фотографируются. Аппаратура у меня старенькая. Ужас, как дорого сейчас стоит хорошая камера. Ужас!

Раздорский. Хорошая камера… это, имеешь в виду, какая?

Зудин. Не трогай тему, не надо!

Раздорский. А кого тут снимать, Лева?

Зудин. Лично я, Паша, снимал людей. Пред фотографом проходит вся человеческая жизнь. Снимаешь маленького ребеночка верхом на подушке, потом его в ясельках, потом – в детском саду, потом в школе. Жизнь идет – человек приходит сниматься на военный билет и паспорт, заказывает свадебное фото, и наконец, близкие этого самого человека просят тебя сделать его анфас на фарфор. В овале. И остаются от человека только мои старые негативы. И может быть, никто, кроме меня, его-то самого и не заметил – жил ли он или нет… Знаешь, Паша, совсем недавно дошла до меня простая мысль – фотографии живут дольше, чем люди.

Раздорский. Но фотографы в этом не виноваты.

Зудин. Как официальный нищий без пособия, имею право на следующий вопрос?

Раздорский. Имеешь. Слушай, а где Светка?

Молчание.

Где Светка? Где Светлана Кушакова?

Зудин. Действительно, интересно, а почему моя жена до сих пор не с нами?

Раздорский (поражен). Как ты сказал? Жена?

Зудин. Эта леди обещала прийти. Тебе, я думаю, хотелось в первую очередь ее увидеть? Я сказал ей – приехал Раздорский и пригласил нас в ресторан на воде.

Раздорский. Ты сказал, Светлана Кушакова… твоя жена?

Зудин. Да… жена.

Молчание.

Всех твоих жен я не знаю. Я не был на твоих свадьбах. Меня тут одно время девушки Саратова спрашивали: как ваш друг Раздорский мог связать себя узами с такими женщинами и, главное, ради чего? Одна на полвека старше, другая чья-то дочь. Я сказал: не знаю – я не был на его свадьбах. Ну… саратовские наши девушки, конечно, тут передавали из уст в уста, что просто одна страшнее другой… Я пытался тебя как мог защитить… Сошлись на том, что их выбирал кто-то другой вместо тебя. А наши саратовские девочки обречены были уезжать в Египет… Тут египтяне строили кирпичный завод… до сих пор не могу понять, почему именно египтяне.