Червонные сабли - Страница 8
Это был Геннадий Шатохин, сын царского генерала и помещика Шатохина. Еще в восемнадцатом году отец и сын убежали к Деникину, с которым генерал дружил еще с русско-германской войны. Шатохин стал у Деникина начальником штаба большого кавалерийского соединения. На этом посту зимой двадцатого года он благополучно отдал богу душу - замерз в снегах Кубани вместе с казаками и офицерами отборного кавалерийского корпуса.
Сын Геннадий, вчерашний кадет, произведенный в чин подпоручика, находился в то время в Новороссийске, выполняя отцовский наказ: спасти мать и сестру, любой ценой посадить их на пароход, отплывающий в Константинополь.
Остатки войск генерала Деникина, улепетывая от конницы Буденного, давя и топя друг друга, лезли на баржи, пароходы, рыбацкие шаланды, грузили вещи на катера, буксиры, лодки и уплывали: кто за границу, навсегда порывая с родиной, кто в Крым, чтобы продолжать войну с большевиками.
С величайшими трудностями, пользуясь приказом самого Деникина, который тоже спешил отбыть в Турцию, Геннадию удалось выполнить наказ отца. Прощание с матерью было торопливым. Генеральша сняла с себя и повесила на шею сыну фамильный золотой медальон с иконкой божьей матери и словами: «Да воскреснет бог!»
Геннадий стоял на берегу и не махал, как все, платком вслед уходящему пароходу, а держал руку на кинжале, точно давал клятву драться с большевиками до последнего дыхания.
Потом пришло известие о гибели отца. Штабные офицеры, которым удалось спастись в бою под станцией Торговой, привезли саблю убитого генерала Шатохина. Геннадий принял отцовскую шашку и назначил цену расплаты - сто комиссаров и коммунистов за отца. Сто - и ни головой меньше!
Геннадий перебрался в Крым, где собирались недобитые, уже ни во что не верившие белогвардейские полки и эскадроны.
Во главе разбитой армии Деникина стал новый командующий - барон Врангель, молодой кавалерийский генерал, стройный и гибкий, как джигит, с волчьими глазами.
Он быстро забрал власть в железные руки, восстановил дисциплину. Врангель обратился к буржуазии всего мира за помощью. Под охраной тяжелых броненосцев в порты Крыма со всего света прибывали английские, французские, американские, греческие и японские корабли с пушками, снарядами, гранатами, пулеметами, миллионами патронов, саблями, фуражом и обмундированием. Офицерство воспрянуло духом. Геннадий Шатохин считал, что новый главнокомандующий послан самим богом и восстановит в России старые добрые порядки. Поговаривали, что Врангель будет объявлен царем.
А скоро Геннадия вызвали в ставку, и сам Врангель вручил ему орден святого Николая-угодника.
- Я знал вашего отца, поручик, - торжественно сказал Врангель, - высоко ценю его заслуги и надеюсь, что сын будет таким же честным русским офицером и патриотом. По-отечески благословляю вас!
Офицеры с улыбкой смотрели на юнца с боевой наградой. Впрочем, все понимали, что это всего лишь память о погибшем отце-генерале. Зато сам Геннадий принял награду как должное. Со старшими офицерами он стал вести себя запанибрата, а младших по чину презирал.
Особенно дружил он с двумя старшими офицерами: штабс-капитаном Олегом Каретниковым и князем Шахназаровым, шкуровским сподвижником, жестоким и малограмотным «аристократом».
Геннадий Шатохин соблазнил князя Шахназарова богатой добычей в селе Шатохинском. Разрешение на рейд в тыл красных было получено, и головорезы Шахназарова помчались вперед.
Гроза ушла, и в степи выглянуло солнце. Над мокрыми садами поднимался теплый пар, приятно запахло зеленью.
- Шашки к бою! - скомандовал князь, и кабардинские скакуны, неся на себе всадников, ворвались в село.
Налет был таким внезапным, что уже в первую минуту часть шахтерского продотряда была вырублена. Самому Барабанову с тринадцатью красноармейцами удалось укрыться в церкви. Подперев изнутри железную кованую дверь, они отстреливались из окон, заделанных крепкими решетками. Потом Барабанов с несколькими бойцами поднялся на колокольню и оттуда вел прицельный огонь.
Молодчики Шахназарова «гуляли» по селу: поджигали хаты, тащили узлы, ловили гусей. Выстрелы, плач детей, собачий лай, крики матерей - все слилось в один, наводящий ужас сполох.
4
Оказавшись в Шатохинском, Геннадий, ни минуты не медля, помчал коня к родному особняку.
На круглых колоннах его дома были наклеены какие-то листки. А над входом, как удар по лицу, вывеска:
Бросив коня, взбежал по ступенькам. В передней, где когда-то его встречал лакей в ливрее, теперь пестрели карикатуры на Врангеля, объявления и лозунг от стены до стены: «Кто был ничем, тот станет всем!»
В гостиной стояли парты, а на стене - грифельная доска. По бокам - портреты большевистских вождей.
Бледный от гнева, ходил Геннадий из комнаты в комнату и не замечал, как следом за ним тенью бродил лупоглазый подросток в картузе. Услышав шорох, Геннадий обернулся.
- Здравствуйте, - сказал лупоглазый и поклонился, - мое почтение...
- Кто ты такой и почему здесь?
- Я Цыбуля, хиба вы забыли? С Юзовки...
- Что тебе нужно?
- Я за вас переживаю... У моего батька тоже лавку отняли, а самого заарестували. Теперь я у дядьки живу, и меня дуже зло берет.
- Почему же допустил произвол в моем доме?
- Це не я. Це незаможники и комсомол. Я их сам ненавидю. Босота поганая, пролетарии голопузые! У самих ничего нема, так они чужое забирают. Ваше благородие, вот они ахвишу наклеили. Ихний комиссар казав, що цю ахвишу сам Ленин написал.
Геннадий пробежал глазами ленинский Декрет о земле, свернул листок и спрятал его за обшлаг черкески. От Сеньки Цыбули узнал Геннадий то, что его земли засеяны обществом.
Сразу же за домом до самого горизонта раскинулись зеленые посевы, готовые выбросить колос. Не помня себя от ярости, Геннадий ударил коня шпорами и с ходу влетел в заросли пшеницы. Он заставил коня крутиться на месте и топтать хлеб копытами. Ошалев от боли, лошадь то взвивалась на дыбы, то бросалась в галоп, пытаясь вырваться на дорогу, но всадник тянул повод на себя, и конь метался, терзая зеленые побеги, затаптывая их в землю.
- Ой, панычку, що вы робите? - услышал он голос и заметил старика в кожухе и валенках. Сторож бежал к нему и размахивал палкой. - Шо вы робите, це ж народный хлеб!..
- Я тебе покажу, чей это хлеб! - И Шатохин вынул из ножен шашку.
- Ей-богу, народный, панычку. Коммуной сеяли.
Геннадий ударил старика шашкой плашмя, повернул коня и еще раз ударил. Дед накрыл голову кожухом и упал.
Не выпуская из рук шашки, Шатохин помчался в село, чтобы творить свой суд и расправу.
5
- Эй, там, на колокольне, сдавайтесь!
Барабанов с наганом в руке стоял на верхней площадке, открытой всем ветрам, и, прячась за простенок, наблюдал, что делается внизу. Время от времени он посылал пулю за пулей, не давая врагам приблизиться к церкви. Он видел, как горят повозки с хлебом и объята пламенем агитповозка. Комиссар сверху видел офицера в красной черкеске, который прятался за церковной сторожкой и предлагал сдаваться. Остальные врангелевцы, укрыв за домами лошадей, вели беспорядочную пальбу по колокольне.
Вот как все обернулось бедой: ни хлеба для голодных, ни друзей боевых. Одни лежат на земле, исполосованные шашками, другие здесь, в церкви, и нет надежды на спасение.
- Сдавайтесь, пока не поздно! Всем будет крышка! - кричали врангелевцы.
Но осажденные не думали сдаваться. Верить в помилование бессмысленно, да и позорно. Барабанов перевязал свободной рукой и зубами левую руку, проверил в карманах патроны: два... шесть... девять. Еще можно держаться.
Врагам надоела затянувшаяся осада. Они подкатили пушку. От прямою попадания треснул главный корпус. Пыль и дым окутали звонницу. Осколки рвали кирпичные стены.