Черный трибунал - Страница 73

— Может быть, нас с тобой?

— Почему же тогда он этого не сделал? — резонно спросил Андрей.

«И действительно, почему?..» Савелий проговорил этот вопрос про себя, а сам взглянул на поверженного… врага? А может, друга? Почему-то он никак не мог ответить на этот вопрос. Он еще раз взглянул на лицо Лютого и увидел, как оно начало вытягиваться, а в его выражении стала появляться некая умиротворенность… Савелий понял, что Лютый отходит в мир иной, но не знал, что делать: с одной стороны, ощущая симпатию к нему, с другой — сильную злость.

Трудно понять, до чего бы он додумался, но в этот момент ему послышался голос Учителя:

«СЛИШКОМ РАНО ЕЩЕ ЕМУ УХОДИТЬ!.. Следующая фраза была направлена явно Лютому:

— ТЫ ДОЛЖЕН ЖИТЬ И ТВОРИТЬ ДОБРО НА ЗЕМЛЕ!.. — И снова обращение к нему, Савелию:

— ПОМОГИ ЕМУ. БРАТ МОЙ!..»

Савелий понял, что нельзя терять ни секунды: что-то внутри него шевельнулось: жалость, сострадание, а может быть, и то и другое. Савелию вдруг и самому, независимо от указания Учителя, захотелось облегчить страдания соперника и конечно же спасти от смерти: он сосредоточил все свои силы, всю энергетику и положил руку на грудь лежащему…

«Почему? Почему я должен умереть раньше отпущенного мне срока? Почему я, а не Немец? Ведь я был лишь рядовым исполнителем, наемником, а не организатором! Я был руками, а он мозгом. Но ведь доказать мою вину куда проще, чем Миллера!» Именно так размышлял Серебрянский, «Черный трибунал» — 2.

Третьи сутки Анатолий Ильич Серебрянский сидел в тесной камере Лефортовского следственного изолятора. Вот уже третьи сутки он задавал себе одни и те же вопросы и ответов на них не находил.

Опергруппа ФСБ прибыла на Кутузовский проспект спустя десять минут после того, как «форд», перевернувшись набок, вылетел на тротуар. Придя в себя, Серебрянский обнаружил, что лежит на грязном асфальте, в луже машинного масла.

Над головой, заслоняя огни уличных фонарей, мелькали пятнистые камуфляжи, появлялись и исчезали чьи-то лица, скрытые черными вязаными масками, и топот рифленых ботинок гулко отдавался в висках.

Синий свет проблескового маячка на крыше одной из машин выхватывал из полутьмы силуэты людей, фонарных столбов и автомобилей, делая их тени причудливыми и расплывчатыми, и от этого зрелища Анатолию Ильичу сделалось не по себе.

Какие-то люди в масках грубо подхватили его под руки, потащили к машине. Втолкнули на заднее сиденье, ножом перерезали галстук, который тугим узлом схватывал за спиной руки пленника. Но это не было освобождением: спустя несколько секунд в салон машины сели двое мужчин, одетых не в пятнистые камуфляжи, а в одинаковые серые костюмы. На запястьях Серебрянского защелкнулись вороненые наручники, и пленник ощутил, что вновь проваливается в бездонную черную яму беспамятства.

Очнулся он в небольшой белой комнатке, со стенами, заставленными медицинскими шкафчиками, и с окнами, забранными массивными стальными прутьями.

Знакомый запах йода, густой и немного терпкий, неприятно щекотал бывшему военврачу ноздри. Пленник сидел на табуретке, и пожилая врачиха перевязывала ему голову. В дверях стояли двое амбалов в серых костюмах, с неуловимо похожим выражением глаз — несомненно, это были те самые люди из машины. Йод жег рану на голове, и Серебрянский, инстинктивно дернувшись, боковым зрением заметил, что один страж демонстративно сунул руку под полу пиджака, а второй быстро шагнул от дверного проема.

— Без резких движений! — угрожающе скомандовал он. — Где я? — замирая от ужаса неизвестности, спросил Серебрянский.

— Известно где… В «Лефортове», — после непродолжительной паузы ответил один из сторожей.

Необходимые формальности заполнение бланков, медосмотр, дактилоскопия — заняли минут двадцать. И незадолго до полуночи тюремный вертухай отвел нового постояльца в камеру на втором этаже.

Камера эта, рассчитанная, судя по количеству шконок, на четырех человек, пустовала — то ли арестантов в этой знаменитой тюрьме теперь было немного, то ли серьезный статус нового постояльца исключал любые контакты.

События минувшего дня и особенно резкая перемена в его положении полностью деморализовали Анатолия Ильича, однако навалившаяся усталость дала о себе знать — спустя несколько минут после того, как конвоир с грохотом закрыл металлическую дверь, арестант уже спал.

В первую тюремную ночь бывшему военврачу приснился жуткий сон — настоящий кошмар. Ему снилось, что он лежит на кушетке в своей пыточной камере, лежит прикованный наручниками, в ожидании смерти. Вокруг него толпятся шатающиеся обезображенные трупы всех пленных азербайджанцев, которых он прикончил, — настоящие зомби, со вспоротыми животами, вбитыми в глаза гвоздями, отрубленными руками и ногами, все в крови. Они страшно стучат зубами и готовятся резать его заживо.

Первый надрез скальпелем распорол ему живот от горла до паха, из его тела вынули кишки, сердце, печень, но он почему-то не умирал. Эти зомби стали рубить топорами его руки, потом ноги. Отрубили голову. Стали играть его головой в футбол, распахнули дверь камеры и стали гонять голову по острым камням в ночной тьме. Серебрянский во сне понимал, что они хотят сбросить его голову в пропасть. Так и вышло — эти отвратительные зомби пинками гнали его голову к пропасти, и военврач успел заметить среди них и свою мать, и опухшего от водки Федора, и того бизнесмена, которого он убил в присутствии Немца.

— Не хочу в пропасть, — кричала голова Хирурга, катясь по камням. — Если я туда попаду, то никогда уже из нее не выберусь! Не хочу!

Но зомби его не слушали. Наконец подкатили голову к самому краю горного ущелья. Один из мертвецов — это был высокий, стриженный бобриком грузин, в котором Серебрянский узнал застреленного им Габунию, — разбежался и одним метким ударом послал голову в пропасть. Но голова пролетела так далеко, что оказалась на другой стороне ущелья. Зомби глухо завыли от ярости.

— Ура! — обрадовалась голова Анатолия Ильича. — Не в пропасть, не в пропасть! Значит, мои дела не так уж плохи! Жизнь продолжается!

— Ты ошибаешься, приятель, — вдруг услышал Хирург спокойный голос Немца, который подходил к нему все ближе и ближе. — Твоя жизнь кончена.

Немец схватил голову Анатолия Ильича и швырнул ее на дно ущелья.

— А-а-а!.. — закричал Серебрянский и проснулся весь мокрый от холодного пота…

Утром после скудного завтрака, привезенного на тележке зеком-баландером, Анатолия Ильича выдернули на допрос в следственный корпус.

Следователь, высокий угрюмый мужчина с непроницаемым серым лицом, был сух, корректен и официально вежлив. Уточнил анкетные данные, напомнил о праве подследственного на адвоката, но потом не выдержал:

— Только маловероятно, что он вам поможет, — как бы между делом сообщил он. — По факту убийства в ресторане «Саппоро» вам грозит статья сто пятая, часть вторая, пункт «з».

— Что это значит? — заплетающимся языком спросил арестант, не подумав о том, что подобным вопросом косвенно признает свою вину.

— «Убийство, совершенное из корыстных побуждений или по найму», — пояснил следователь, извлекая из сейфа главное вещественное доказательство — обрез помпового ружья с самодельным глушителем. — У следствия есть все основания подозревать в вас наемного убийцу. А теперь побеседуем более детально. Только не надо сказок, будто бы в «Саппоро» вы оказались случайно и, зайдя в туалет, стали жертвой бандитского нападения. Оружие ваше? — Говоривший кивнул на обрез.

Арестант, совладавший с первым испугом, промолчал.

— Впрочем, ваше «да» или «нет» — не более чем формальность, — деловито добавил следователь. — На цевье и стволе обнаружены отпечатки пальцев, экспертизой установлено, что они принадлежат вам. Первый вопрос: зачем вы пришли в ресторан с обрезом?

Опустив голову, Анатолий Ильич принялся изучать носки своих туфель, всем видом давая понять: мол, спрашивайте что угодно, ни на какие вопросы отвечать не намерен.