Черный роман - Страница 22

Хэммет не всегда соблюдает и некоторые установившиеся принципы композиции — все с той же целью — освободить повествование от всякой преднамеренности и лишить его строгой сюжетной основы, которая могла бы заставить нас слишком явственно чувствовать непрестанную авторскую режиссуру. Однако, нарушая литературные нормы, Хэммет исходит из гораздо более серьезных соображений, которые, как нам кажется, оправдывают его пренебрежительное отношение к готовым композиционным решениям.

Мы уже упоминали, что автор вводит в свои книги обширные эпизоды, настолько не связанные с сюжетом, что, кажется, без них вся история ничего бы не потеряла. Но именно «история», эта вечная, элементарная, всем надоевшая, создаваемая по одной и той же программе «история». А задача Хэммета заключается не только в том, чтобы рассказать нам еще одну детективную историю. Поэтому и композиция его произведений не сводится к обычному, вполне целесообразному структурному решению: постановка задачи — изложение ее условий — усилия, приложенные для ее решения, — решение. Первое, второе и третье действия. Завязка, развитие сюжета, развязка. Но Хэммет ставит перед собой не одну, а несколько задач, и задачи эти в ходе изложения меняются, а их условия и подлинный смысл нам неизвестны, да и не могут быть известны заранее, как неизвестны утром события, которые могут случиться в течение дня. Повествование идет от эпизода к эпизоду не по графику некоего не подлежащего изменениям плана, а блуждая и лавируя, часто наугад, как человек, переходящий из комнаты в комнату в незнакомой квартире. Эта нестройность изложения, разумеется, всего лишь кажущаяся, она придает интриге гораздо большую естественность и вносит в нее именно то, без чего «история» ничуть бы не пострадала, но зато ощутимо пострадала бы литература. Мы не идем по точно установленному маршруту, а вслед за автором блуждаем в закоулках лабиринта — серого, мрачного, иной раз даже кошмарного, — лабиринта подземного мира преступности.

Хэммет, как мы уже сказали, довольно однообразен при описании человеческих состояний, но, несмотря на это, он крайне точен и довольно обстоятелен в своих лаконичных «показаниях». В уже цитированном отрывке из эпилога романа, например, упоминается только, что после ухода Мэдвига Дженет Генри смотрит на Бомонта, а тот не сводит глаз с распахнутой двери. Для поверхностного и нетерпеливого читателя, ожидавшего только развязки, эти подробности не имеют никакого значения, но внимательному человеку они говорят очень много, если не все.

Точно так же сдержан и правдив Хэммет при описании обстановки. Пейзаж у него отсутствует, сведения о погоде тоже, интерьеры обрисованы пятью-шестью словами. Это создает у нас ощущение своеобразного вакуума, но вакуума, вполне естественного в мире, где герои, поглощенные будничной для них обстановкой непрерывного насилия, обращают мало внимания на стиль мебели и на то, пойдет ли сегодня дождь или не пойдет. У Хэммета отсутствует желание, а может быть, и умение создавать зловещий фон, на котором развертывается действие, используя известный реквизит мрачных небес, дождя, туманов, необитаемых домов и трущоб. И все-таки даже в самых мирных сценах мы явственно ощущаем нечто зловещее, готовое каждую минуту разразиться кулачной схваткой, выстрелами, кровопролитием. Потому что зловещее заключено не в пейзаже, а в действующих лицах.

Язык автора безличен и точен. Речи его героев — бандитов и полицейских — одинаково поражают своим цинизмом и грубостью. У этих людей один и тот же быт, говорят они на одном и том же языке — арго. Хэммет первым ввел в литературу арго, которое с тех пор стало излюбленным языковым средством большинства создателей «черного романа».

Мы останавливаемся на сильных сторонах изобразительных, композиционных и стилевых приемов Хэммета не для того, чтобы дать исчерпывающий анализ его творчества, а чтобы подчеркнуть всю абсурдность пренебрежительного к нему отношения со стороны буржуазной критики. Хэммет — новатор не только в области детективного романа, но и во всей американской романистике тридцатых годов. Он новатор как с точки зрения чисто литературных особенностей своих произведений, так и с точки зрения новых тем, которые он вводит в литературу, и нового отношения к жизненному материалу, который он использует. Именно это, по-видимому, и не может простить ему официальная критика, молчание которой в данном случае скрывает не высокомерие или неосведомленность, а явную неприязнь.

Дэшил Хэммет — первый писатель, который в душной и угрожающей атмосфере своего времени дерзнул изобразить гангстеризм и коррупцию во всем их тлетворном влиянии на американскую действительность, определил некоторые весьма глубокие причины этого явления и рассказал о преступлении не как о чем-то неразрывно связанном с жизнью и бытом подонков общества, а как о буднях его социальной верхушки, поощряющей и использующей насилие в качестве орудия для достижения своих корыстных целей.

Буржуазия с присущим ей пуританским ханжеством ввела «сухой закон» и в то же время, руководствуясь коммерческим практицизмом, открыла в контрабандной торговле спиртным новое средство быстрого и верного обогащения. Буржуазия официально клеймила шантаж и насилие гангстеров и в то же время использовала их как надежное средство для расправы с конкурентами. Аферист клеймит убийство, потому что сам боится быть убитым, но прибегает к услугам наемных убийц из синдиката преступлений, чтобы избавиться от своего противника в экономической, да и в частной жизни. Буржуазный политикан негодует против гангстерских организаций, поддерживающих его политического соперника, и в то же время пытается его обезвредить с помощью своей собственной гангстерской организации. Капиталист, возведший в непоколебимую норму десять библейских заповедей, не смог бы их соблюсти уже в силу самой своей сущности капиталиста. Потому что среди этих заповедей черным по белому написано: «Не укради!», а весь капиталистический строй основан на краже чужого труда и чужих доходов — сама же кража естественно порождает все остальные грехи, проклятые Священным писанием. И так как в силу многовековой нравственной традиции преступление по-прежнему считается делом позорным, богач платит тем, кто вместо него исполняет эту черную работу. Так гангстер превращается в наемного работника эксплуататора, в технического исполнителя, занимающего очень важное, хоть и не слишком афишируемое место среди прочего персонала, обслуживающего машину, которая носит название «капитализм».

Эта сторона явлений, заботливо скрываемая буржуазными идеологами и художниками, впервые беспощадно раскрыта в произведениях Дэшила Хэммета. «Стеклянный ключ» во всех подробностях освещает глубинные и очень тесные связи, существующие между миром преступления и миром «законности». Политик нуждается в гангстере, чтобы обеспечить себе победу на выборах, а гангстер нуждается в политике, чтобы безнаказанно вершить свои беззакония. Мэдвиг обещает свою поддержку сенатору, но за это получает право войти в его дом и даже в семью. Когда Тейлор набрасывается на Мэдвига, старый Генри приходит в такой гнев, что наносит сыну удар, который косвенно становится причиной его смерти. В то же время сенатор, по выражению Бомонта, превращается в сутенера своей собственной дочери, отдавая ее гангстеру в награду за политическую услугу. Разумеется, трудно ожидать, что Мэдвиг окажется более нравственным, чем этот «порядочный» сенатор. Он скорее готов терпеть ненависть дочери, считающей его убийцей своего возлюбленного, чем открыть имя истинного преступника и тем самым нарушить свои деловые и личные планы. Целиком поглощенный своими тайными махинациями, Мэдвиг бездушен даже со «своими» и если испытывает дружеские чувства к Бомонту, то прежде всего потому, что считает его самым верным и самым лучшим своим сотрудником.

Что же касается городской администрации и полиции, то они целиком подчинены политикам и гангстерам. Мэдвиг мановением руки обеспечивает Бомонту пост помощника начальника полиции, не для того, разумеется, чтобы устроить его на работу, а чтобы дать ему возможность свести счеты с другим гангстером. По приказу Мэдвига начинаются или прекращаются полицейские расследования и репрессивные меры. Во всех этих сложных отношениях между политиками, чиновниками и преступниками не только полностью отсутствует мораль, в них нет и тени «разбойничьей солидарности». Каждый готов выступить против каждого, предать его или уничтожить, если это обещает хоть самую малую выгоду.