Черный пес - Страница 17

Сначала укрывшаяся под кроватью женщина долго молчала, а потом и говорит:

– Мой муж сейчас в горах. Он сказал, если чужие придут, чтобы я спряталась, потому как мало ли что они могут со мной сделать.

– Я – маленький человек, моя добрая леди, ростом не больше ребенка. Ты сама можешь зашвырнуть меня на гору одним пинком. Мой спутник побольше будет, с обычного человека, но я клянусь тебе всем, чем захочешь, что ничего он тебе не сделает – разве что воспользуется твоим любезным гостеприимством да обсушится, и я с ним за компанию. Пожалуйста, выходи.

Вылезши, она вся оказалась в пыли и паутине, но даже и такая – лицо сплошь в саже – отличалась поистине великой красотой, а волосы ее – перепутанные и припорошенные подкроватной пылью – были густые и длинные, и цветом – что твое красное золото. На один удар сердца она напомнила мне мою дочь, но если та бесстрашно смотрела человекам в глаза, то эта глядела испуганно в землю, словно ожидала, что ее станут бить.

Я дал ей нашей овсянки, а Колум извлек из кармана несколько полосок сушеного мяса. Хозяйка наша вышла в поле и, возвратившись с парочкой тощих репок, приготовила нам троим еды.

Я наелся от пуза. У нее аппетита не было. Колум, покончив с едой, наверняка остался голодным, зато налил нам всем виски. Она взяла совсем немножко и намешала его с водой. Дождь грохотал по крыше и капал в углу с потолка, а я грелся и радовался, что хоть незваный, зато сижу сейчас внутри.

Вот тогда-то в дверь и вошел человек. Он ничего не сказал, только воззрился на нас, недоверчиво и зло. Плащ свой из овечьей шкуры и шапку он снял и кинул, как были, на земляной пол в углу. Вода текла с них так, что тут же сделала лужу. Тишина воцарилась гнетущая.

– Когда мы нашли ее, твоя жена предоставила нам гостеприимство, – сказал, наконец, Колум Макиннес. – А найти ее было непросто.

– Мы попросили дать нам кров, – вставил я. – Как просим этого теперь у тебя.

Тот ничего не сказал, только рыкнул.

В горах люди словами не разбрасываются, будто те и вправду на вес золота. Но обычай в этих местах силен как нигде: если путник просит ночлега, он его получит, будь у тебя хоть кровная вражда с ним или с его кланом или со свойственниками.

Женщина – да что там, девчонка, хотя у ее мужа борода была серо-белая; я даже задумался, уж не дочь ли она ему чего доброго, но нет, в доме была лишь одна кровать, да и в той места едва бы хватило двоим, – вышла наружу, в пристроенную к дому овчарню, и вернулась с овсяными лепешками и вяленым окороком, которые, видать, там припрятала. Мясо она порезала тонко и поставила на деревянном подносе перед мужчиной.

Колум налил ему виски.

– Мы ищем Мглистый остров, – сказал он. – Не знаешь ли, он на месте?

Тот поглядел на нас. Ветра жестоки в этих высоких землях, они умеют вырвать слова с твоих губ. Свои он поджал, но потом все же ответил:

– Да. Видал его утром с вершины горы. Он там. Но будет ли там и завтра, о том сказать не могу.

Спали мы на твердом земляном полу их хижины. Огонь погас, никакого тепла очаг не давал. Горец с женой легли в кровати за занавеской. Он взял ее по-хозяйски, под покрывалом из овечьей шкуры, а перед тем хорошенько вздул за то, что накормила и пустила нас в дом. Я слушал их – никак не мог не слышать – и сон в ту ночь шел ко мне неохотно.

Мне доводилось ночевать и в бедняцких лачугах, и во дворцах, и под холодными звездами, и до этой ночи я бы вам честно сказал, что все они для меня равны. Но тут я проснулся до света, уверенный, что нам нужно поскорей убираться из этого места, хотя и не зная почему, и разбудил Колума, приложив ему палец к губам. Мы тихо покинули сей неприветливый кров на склоне горы, ни с кем не обмолвившись словом прощанья, и я в жизни так не радовался, что ушел.

Мы уже удалились на милю, когда я сказал:

– А остров-то. Ты спрашивал, там ли он, на месте. Уж конечно, остров будет на месте – иначе какой же он остров.

Колум помолчал. Он словно бы взвешивал то, что хотел сказать – и, наконец, сказал:

– Мглистый остров не такой, как прочие места. И туман, что его окружает, не такой, как другие туманы.

Мы спускались по тропинке, сотнями лет хоженной лишь оленями да овцами – и очень мало кем из людей.

– Его еще зовут Крылатым островом, – поведал мне Колум. – Некоторые говорят, это потому, что, если поглядеть на него сверху, он будет похож на бабочку с крыльями. Мне неведомо, правда то или нет.

И вдруг:

– Пилат сказал Ему: что есть истина?[14]

Вниз-то идти потруднее будет, чем вверх.

Я поразмыслил о сказанном.

– Иногда я думаю, что истина – это такое место. Я вижу ее похожей на город: может быть сотня дорог и тысяча троп, и все они в конечном счете приведут тебя туда, в одно и то же место. Неважно, откуда ты вышел – важно, куда идешь. И если путь твой лежит к истине, ты дойдешь до нее, какую бы дорогу ни избрал.

Колум Макиннес поглядел на меня сверху вниз, но ничего не сказал. Потом:

– Не прав ты. Истина – это пещера в черных горах. Туда ведет только один путь, и другого нет. Путь этот опасен и труден, а если ты ошибешься тропинкой, то умрешь один, среди скал.

Мы перевалили через кряж и устремили взоры вниз. Под нами расстилался берег. Там, далеко, виднелись деревеньки у самой воды. А на другой стороне моря из тумана выступали черные горы.

– Вон там твоя пещера, – сказал Колум. – В тех горах.

Кости земли, подумал я, глядя на них. Потом при мысли о костях мне стало неуютно, и, чтобы отвлечься, я спросил:

– А ты-то сам сколько раз там бывал?

– Только однажды, – он смолк. – Я искал этот остров весь мой шестнадцатый год, потому что наслушался сказок и думал, что если ищешь, то обязательно найдешь. Мне минуло семнадцать, когда я нашел его и принес оттуда столько золота, сколько смог унести.

– А проклятия ты не боялся?

– По молодости я не боялся вообще ничего.

– И что же ты сделал с тем золотом?

– Часть зарыл, и только я знаю где. Остальное пустил на выкуп за женщину, которую любил, и на то, чтобы построить хороший дом.

И замолчал, словно и так сказал слишком много.

На молу перевозчика не оказалось – только утлая лодчонка валялась на берегу, привязанная к дереву, сплошь перекрученному и почти мертвому (в такую трое взрослых нормального роста и то едва влезут), да колокол рядом с нею.

Я позвонил в колокол, и вскоре к нам по берегу пришел какой-то толстяк.

– С тебя шиллинг за переправу, – обратился он, естественно, к Колуму. – И три пенни за мальчонку.

Я выпрямился во весь свой невеликий рост. Пусть я не такой большой, как другие мужчины, но гордости у меня уж точно не меньше.

– Я тоже взрослый, – сказал я ему. – И заплачу тебе шиллинг.

Лодочник внимательно меня осмотрел, потом поскреб в бороде.

– Вы уж меня извините. Глаза уже не те. Я вас переправлю на остров.

Я протянул ему шиллинг. Он взвесил его на ладони.

– Пусть будет девятипенсовик, раз уж вы меня его не лишили. По нынешним темным временам большие деньги – девять-то пенсов.

Море было аспидного цвета, а небо над ним – синее. Пенные барашки гоняли друг друга по поверхности вод. Перевозчик отвязал лодку и с тарахтеньем потащил ее по гальке к прибою. Мы ступили в ледяную воду и забрались внутрь.

Под весельный плеск лодка легкими рывками шла вперед. Я оказался ближе к лодочнику.

– Девять пенсов – плата хорошая. Но я слыхал, будто бы в горах на Мглистом острове имеется пещера, битком набитая золотыми монетами. Древние клады, так люди говорят.

Он пренебрежительно мотнул головой.

Колум таращился на меня, так сильно сжав губы, что они побелели. Наплевав на него, я снова пристал к перевозчику.

– Пещера, полная золота… Дар не то от норвежских северян, не то от южан, не то от тех, кто, говорят, был задолго до любого из нас – кто бежал на запад, когда люди пришли в эти земли…