Черный пес - Страница 16

– Ищу Колума Макиннеса, – говорю. – Если вы – он, так и скажите, я поздороваюсь, как полагается. Ежели нет – тоже скажите, и я пойду своей дорогой.

– Что у тебя за дело к Колуму Макиннесу?

– Хочу его нанять. В проводники.

– А куда тебя надобно отвести?

Я посмотрел на него внимательно.

– Трудный вопрос, – говорю. – Потому как некоторые бают, такого места вовсе не существует. Есть одна пещера на Мглистом острове…

Он не ответил.

Потом:

– Иди-ка в дом, Колум.

– Но па…

– Скажи матери, она тебе конфету дать хотела, какую ты любишь. Давай, вали отсюдова.

По мальчуганову личику пронеслась череда выражений – удивление, голод, счастье, – после чего он развернулся и поскакал к белому домику.

– Кто тебя сюда послал? – грозно вопросил Колум Макиннес.

Я ткнул пальцем в ручей, плескавшийся промеж нас вниз по холму.

– Что это? – спрашиваю.

– Вода, – ответил он.

– Говорят, за водой есть король, – сообщил я ему.

Я тогда совсем его не знал, а хорошо – так никогда и не узнал, не успел, но глаза у него тут же сделались настороженные, а голова склонилась на сторону.

– Откуда мне знать, что ты тот, за кого себя выдаешь?

– Лично я ни на что и не претендую, – говорю. – Просто есть такие, кто слыхал, будто бы на Мглистом острове имеется пещера, а тебе ведома туда тропинка.

– Я не скажу тебе, где та пещера, – говорит.

– А я у тебя не дороги спрашиваю. Мне нужен проводник. Вдвоем путешествовать безопаснее, чем в одиночку.

Он смерил меня взглядом, сверху вниз и снизу вверх; я уже ждал было шутки о своих размерах, но он промолчал, и за то я был ему благодарен. А сказал он только:

– Когда доберемся до пещеры, я внутрь не пойду. Золото вынесешь сам.

– Мне все равно, – отозвался я.

– Брать можно только то, что унесешь на себе. Я ни к чему не притронусь. Но да, я тебя отведу.

– Тебе хорошо заплатят за беспокойство, – сказал я, полез за колет и протянул ему кошелек, который там прятал. – Этот – за то, что отведешь. Второй, раза в два больше, – когда вернемся.

Он высыпал монеты из кошелька себе в лапищу, посмотрел и кивнул.

– Серебро, – говорит. – Хорошо. Пойду, попрощаюсь с женой и сыном.

– А с собой тебе ничего не понадобится?

– Я в молодости был разбойником, а разбойники ходят налегке. Вот веревку возьму – чай, в горы идем.

Он похлопал рукой по кинжалу, висевшему на ремне, и ушел в белый домик.

Жену его я так никогда и не увидел, ни тогда, ни потом. Не знаю даже, какой масти у нее волосы.

Пока ждал, успел еще полсотни камешков в ручей побросать, а потом он вернулся, с мотком веревки через плечо, и мы пошли прочь по дороге от дома, слишком важного для простого разбойника, и взяли курс на запад.

Между всем остальным миром и побережьем лежат горы – но выглядят они на самом деле как постепенно нарастающие холмы, видные издали, отлогие, пурпурные, туманные, похожие на облака. Довольно приветливые собой. Это ленивые горы, подняться на такую не труднее, чем на холм, только вот взбираться на этот холм ты будешь целый день, а то и больше. Мы и взбирались, и к вечеру первого дня изрядно продрогли.

На вершинах над нами сияли снега, хотя лето стояло в разгаре.

В тот первый день мы не сказали друг другу ни слова. Да и чего было говорить? Оба знали, куда направлялись.

Под ночь мы развели костер из сухого овечьего навоза да мертвого боярышника. Мы вскипятили воды и заварили кашу: каждый бросил в котелок, который я тащил с собой, по пригоршне овса да по щепотке соли. Его горсть была громадная, а моя – маленькая, все по руке. Он ухмыльнулся и молвил:

– Надеюсь, ты не претендуешь на половину котла.

Я сказал, что не претендую, и так оно и вышло, потому что аппетит у меня будет поменьше, чем у рослого мужика. Но это, я думаю, и к лучшему, потому что под открытым небом мне впору прокормиться на орехах да ягодах, которые вряд ли спасут человека побольше от голодной смерти.

Худо-бедная тропка бежала через холмы. Нам почти никто не попадался – разве что лудильщик с ослом, нагруженным старыми горшками, да девицей, ведшей его в поводу, которая приняла было меня за ребенка и улыбнулась, а потом разглядела хорошенько, кто перед ней, и нахмурилась, поглядела сердито и – еще бы немного, швырнула бы в меня камнем, если б лудильщик не огрел ее по руке той же самой хворостиной, какой подгонял в путь осла. Позже нам повстречалась старуха и с нею здоровый мужик – она сказала, ейный внук, – возвращавшиеся через холмы домой. Мы с ней потрапезничали; она сказала, что ходила принимать своего первого правнука и что роды прошли хорошо. Еще она сказала, что может прочитать нам судьбу по линиям на руке – если найдется, чем позолотить руку ей. Я дал старой бабе щербатый долинный грош, и она уставилась на мою правую ладонь.

– Вижу смерть у тебя в прошлом и смерть у тебя в будущем, – сказала она, помолчав.

– В будущем всякого ждет смерть, – пожал плечами я.

Она снова замолчала и молчала долго – там, на высочайших высотах, где летние ветра дышат зимней стужей и воют, и хлещут, и режут воздух, будто ножами.

– Была женщина в дереве, – сказала она. – А потом в дереве будет мужчина.

– А для меня какой в этом смысл? – спросил я.

– Будет какой-то. Однажды. Быть может, – ответствовала она. – Золота берегись. Серебро – вот твой друг.

И на этом со мной было покончено.

Колуму Макиннесу она сказала:

– Твоя ладонь обожжена.

Он подтвердил, что так оно и было.

– Другую руку дай мне, левую.

Он сделал, как ему велели. Она вперила в нее настойчивый взор.

– Ты возвращаешься туда, откуда начинал, – говорит. – Ты поднимешься выше других. И там, куда ты идешь, нет для тебя могилы.

– Ты говоришь, что я не умру? – спросил у нее Колум.

– Это все судьба левой руки. Я знаю только то, что тебе сказала, и не больше.

О, она знала больше. Я понял это по ее лицу.

Вот и все из важного, что случилось с нами на второй день.

Заночевали мы на открытом воздухе. Ночь выдалась ясная и студеная. Небо было увешано звездами, такими яркими да близкими, что, кажется, протяни только руку – и сгребешь их горстью, будто ягоды.

Мы лежали бок о бок под звездами, и Колум Макиннес молвил:

– Смерть тебя ждет, так она сказала. А меня – нет. Выходит, моя судьба получше твоей будет.

– Может, и так.

– А ну его, – говорит. – Все это бредни. Болтовня старой бабы. Неправда это.

Проснулся я на заре и увидал в тумане оленя-рогача, который с любопытством нас разглядывал.

На третий день мы перевалили через горы и начали спускаться по склону.

– Когда я был мальчишкой, – сказал мне мой спутник, – у моего отца кинжал как-то выпал из-за пояса прямо в очаг. Я вытащил его, но рукоять оказалась горячей, как само пламя. Я такого не ожидал, но нельзя же было ножу пропасть. Я выхватил его из огня и кинул в воду. Получилось много пара. Я до сих пор помню это. Ладонь мне обожгло, а руку скрутило, словно ей предназначено держать меч до самых концов времен.

– Вот они мы, – сказал я в ответ. – Ты с твоей рукой, да я, всего лишь полчеловека. Великие герои, что отправились пытать счастья на Мглистом острове.

Он хохотнул, как пролаял, коротко и невесело.

– Великие герои, – вот и все, что он сказал на это.

Потом начался дождь и прекращаться не желал. К ночи мы прошли мимо небольшого фермерского домика. Из трубы вилась струйка дыма, так что мы подошли и позвали хозяев, но нам никто не ответил.

Тогда я толкнул дверь и позвал снова. Внутри было темно, но я учуял запах сала, словно свечка горела и ее только что погасили.

– Нет никого дома, – проговорил Колум, но я только покачал головой.

Пройдя внутрь, я встал на карачки и сказал во тьму под кроватью:

– Выходи, а? Мы – просто путники, ищущие крова, тепла да гостеприимства. Мы поделимся с тобой овсянкой, солью и виски, они у нас есть. А вреда никакого не причиним.